Новая эпоха
Шрифт:
— Володя, полегче на поворотах!
— Ну, извини, как думал, так и выразился. Но суть-то ведь ты один хрен уловил?
— Ага, суть — уловил…
— Ну так и хрен с ними, и с твоей тутошней бабой, и с папашей ейным, — сказал геолог, — Раз уж они так вцепились в пацанёнка — не воевать же теперь из-за них со всей финикийской колонией.
— Серёга, да разве ж в них проблема? Аришат, конечно, упирается рогом как мать, и для неё это нормально, и странно было бы иначе, но Фамей, городской суффет — мужик очень неглупый, и его я тоже вполне могу понять. Проблема — в этих грёбаных тупорылых финиках, в этих маленьких простых человечках, тутошних народных массах, млять, которые бздят любых перемен в жизни…
— Урроды, млят, ущщербные! — проскрипел снова высунувший башку попугай.
— Точно, — согласились мы с пернатым всей
А теперь они и ещё сильнее бздеть будут — слухи-то о доставленном нами из-за океана большом пополнении для НАШЕЙ колонии уже ползут по Эдему, о начале в связи с этим капитального каменного строительства в Тарквинее — тем более, и здешние финики теперь забздят, как бы и у них того же самого не началось. Они хотят жить себе, как жили раньше, балдеть по-прежнему, а не вгрёбывать на капитальном строительстве. Их вполне устраивает их так и оставшийся за века существования глинобитным город, и испанских порядков им здесь не хочется. Правителей, которые будут стремиться навязать им совсем ненужный им геморрой, оказавшись во главе города — тем более. Вот и не хочется Фамею, чтобы мы воспитали из его внука такого неугодного эдемцам правителя, которого никто суффетом и не изберёт, а если вдруг и изберут, то только на один срок и никогда больше. Вот будь у города хренова туча рабов, на которых можно было бы взвалить весь этот труд, дабы граждане продолжали кайфовать — тогда другое дело, тут они были бы только за, но где ж их взять, такую прорву рабов? Ольмеков сколько ни завози, они от любой ерунды мрут как мухи, и оставшихся хрен хватит, а уже адаптированные к пустяковым болячкам кубинские гойкомитичи — хрен ли это за работники? Самим же вздрачиваться вместо тех рабов — разве ради этого переселялись за океан их предки? Им и так сойдёт! И вот хрен ли прикажете делать с этими эдемскими финикийцами, и как тут самому с такими деятелями не заделаться большим любителем немецких маршей?
— И дырень такая, что хуже некуда, — пожаловался геолог.
— Не, мне с нормальной дыркой попалась, — подгребнул его Володя, имея в виду баб, жриц Астарты, которых им Аришат на "ночной субботник" выделила, — Мне кажется, твоя тоже была вполне. Может, ты ей не в ту дырку вставил?
— Да у бабы-то нормальная, я про город этот ихний говорю — дыра жуткая!
— Я ж говорил вам, что у них тут всё на соплях, да на честном финикийском, — напомнил я, — Иначе разве сподвиглись бы наши наниматели на затраты и геморрой со своей собственной кубинской колонией?
— А теперь они тут и вовсе расслабятся, когда со стороны Гаити их Тарквинея наша прикроет, — предрёк спецназер.
— Да они и так уже начинают опускаться, — заметил Велтур, — Вы видели, как они — ну, не все, но многие — строят свои гаулы?
— Ну, из досок, как и положено, — ответил Серёга, — До выдолбленных из бревна каноэ ещё не докатились. Что тебе не нравится-то?
— Ты обратил внимание на способ скрепления обшивки? Ладно, я понимаю, что бронзы у них мало и на гвозди с заклёпками может не хватать. Ну так вернулись бы тогда к старому способу — на деревянных шпонках и нагелях. Красное дерево, из которого они здесь свои суда делают, крепче и дуба, и африканского кедра, и получилось бы довольно жёстко — хуже, чем у нас или в Гадесе, но лучше, чем во Внутреннем море. А они сверлят дырки и через них шьют доски бечевой. Ну кто ж так делает?
— В Гребипте так корабли строили при фараонах, — припомнилось мне, — если стянуть доски обшивки поплотнее, то намокшее дерево разбухает и перекрывает все щели. Получается, что такая конструкция прощает мелкие огрехи исполнения, которые неизбежны при хреновом инструменте.
— Так жёсткость же корпуса при этом ни в звизду, ни в Красную армию, — тут же прикинул Володя, — Разболтается на хорошей океанской волне и расползётся на хрен.
— Ага, жёсткость — ни в звизду, — согласился я, — Но им же не океан пересекать, а вдоль берегов каботажить. Инструмент у них говённее нашего, а дерево — гораздо твёрже, и обработать его как следует намного труднее, вот они и, чтоб с подгонкой сопряжений не париться, перешли на архаичную конструкцию, которую можно выполнять и тяп-ляп.
— Да, обленились они тут, — констатировал геолог, поняв принцип диагностики, — Ну и хрен с ними тогда, с уродами этими ущербными, — тут по большому счёту возразить было нечего — ни нам, ни попугаю. Разве только по мелочи…
Мне и по мелочи было
В порт она при нашем прибытии, конечно, не примчалась — невместно такое для верховной жрицы Астарты, но к отцу направилась — ага, типа погостить — в тот же вечер. И уж там-то, вдали от лишних глаз и ушей, сразу же на шею кинулась, и не стал нам как-то помехой, как и в тот раз, ни мой хреновенький финикийский, ни её абсолютно нулевой турдетанский. Мы ж не философские диспуты с ней вели и не богословские, на которые мне тем более насрать, не проблему глобального потепления или похолодания обсуждали, даже не политику и демографию, ни глобальную, ни одного отдельно взятого античного полиса. Мы с ней вообще не болтовнёй, а делом занялись практически сразу — хорошим делом после долгого плавания и хозяйственно-административных хлопот. Ну, в смысле, когда наедине остались, конечно.
А до того как раз и Маттанстарта повидал и пообщался с ним — энергичный и смышлёный пацан, просто душа радуется, хоть и досадно немного, что такой мелкий, а уже финикиец, гы-гы! По нашу сторону Атлантики моё потомство и по-русски шпрехает, и по-турдетански, и по-гречески, хоть и не так бегло, и по-финикийски, теперь вот ещё и латынь осваивать начинает, и я это как-то уже нормой считаю, а тут, по эту — один только финикийский, да язык тутошних гойкомитичей — на уровне "моя твоя понимай". А ведь неглупый парень, очень неглупый, учить только надо, и хрен чему выучат его толковому в этой захолустной глинобитной дыре — вот что обиднее всего.
Собственно, я как раз тогда и предложил забрать его к себе, чтоб у нас сделать из него приличного человека. Аришат — ну, истерику не закатила, дуры ведь и у Астарты верховными жлицами не становятся, а мягенько эдак закруглила скользкую тему — ага, как раз в духе своей любвеобильной богини. Улыбнулась маняще и намекнула, что хватит уже болтать, взрослые ведь люди, самое время делом заняться — тем более, сам же обмолвился, что в Эдеме на сей раз ненадолго, и незачем, стало быть, терять зря драгоценное время. А раз так, то мы и не стали терять его зря, а употребили с толком. Пожалуй, даже несколько злоупотребили — под утро при повторе плетёное из лиан ложе развалилось, и финикиянка со смехом посетовала, что бакаутового эдемские столяры не осилят ни за день, ни за три, так что придётся одноразовыми в нашем случае плетёнками удовольствоваться, но уж к следующему разу она обещала обязательно добротным бакаутовым обзавестись. Потом, опосля трудов праведных, мы с ней в купальню переместились — ага, заодно и помылись, как говорится. Ну и посмеялись ещё, когда я схохмил, что плетёнка, к счастью, воду не держит, а иначе эдемские халтурщики и купальню сделали бы такой же, одноразовой.
А днём от продолжения разговора насчёт пацана Аришат снова уклонилась — на сей раз вспомнив о каких-то важных и неотложных делах в храме, которые без неё там ну никак не разрулятся, ну а Фамей вот обломил открыто. И времени убеждать его с дочерью тоже особо-то и нет, мы ведь в натуре здесь ненадолго. И в Тарквинее куча дел, и за этой грёбаной платиной, раз уж выпала такая оказия, прошвырнуться надо — ага, не низменной наживы ради, а электрификации для. Хоть я и не лысый гений в кепке, и на хрен не надо мне никакого коммунизма, но прожить всю жизнь при свечах и масляных светильниках, сводить испанские и островные леса на древесный уголь и держать дальнюю связь через почтовых голубей — увольте. Что-то подсказывает мне, что вовсе не обязателен подобный мазохизм и в античном махрово рабовладельческом социуме.