Новая философская энциклопедия. Том четвёртый Т—Я
Шрифт:
504
язык стной степени осознается. Неявное знание формируется в зависимости от личностных особенностей человека и транслируется вне стандартных каналов информации через личностный контакт с использованием остенсивных определений. Неявное знание применяется человеком не только в практике повседневной жизни, где оно выступает в виде навыков, умений, профессиональных автоматизмов, но и в научно-исследовательской деятельности. Если содержание научных теорий и программ может быть представлено в значительной мере как явное знание, то предпосылки научно-исследовательской деятельности по существу являются убеждениями ученых и не могут быть выражены в логически артикулированных терминах. Процессы научного исследования представляют собой особое искусство, передаваемое и наследуемое благодаря непосредственному общению ученых в рамках научных школ, т. е. коллективов, объединенных общим стилем мышления, исследовательской парадигмой, системой «нормативных верований». Развитие науки, согласно Полани, происходит прежде всего как расширение области неявного знания, только часть которого попадает в фокус исследовательского внимания и преобразуется в явное знание. Наука, как и отдельная личность, всегда знает больше, чем в состоянии сказать о своем знании; однако именно этот «избыток» является основой ее продуктивного развития. Неявное знание имеет личностный характер, зависит от эмоций, пристрастий, предпочтений субъекта. Оно определяет специфику понимания, уяснения смысла научных терминов, их предметного значения. Поэтому термины и суждения науки раскрывают свое значение только в контексте (социальном, культурном, социально-психологическом). Неявное знание содержится даже в логических выводах, которые поэтому не могут быть полностью формализованы. Наличие неявного знания и его определяющая роль в развитии науки являются контраргументом против идеи рациональной реконструкции истории науки. Согласно Полани, роль методологических исследований и программ обоснования научного знания в философии науки сильно преувеличена, поскольку ни принятие научных теорий, ни их отвержение не могут быть объяснены чисто рациональными процедурами, напр. такими, как верификация и фальсификация, но вытекают из наличия или отсутствия доверия ученого к неэксп- лицируемым предпосылкам научной работы, к авторитету лидеров. Такая трактовка знания и способов его оценки в науке вызвала критику со стороны «критических рационалистов» (напр., И. Лакатоса), но была поддержана сторонниками «исторического» направления в философии науки (С. Тулмин, П. Фейерабенд, Т. Кун), пытавшимися расширить понятие «научная рациональность» за счет включения в него философских, историко-научных и социокультурных компонентов. Лит.: Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985; Смирнова И. М. Теоретико-познавательная концепция М. Полани.— «ВФ», 1986, № 2. В. Н. Порус ЯДРИЧЧХА-ВАДА (санскр. yadrcchavada — учение о случайности) — обозначение «окказионалистских» учений Индии, настаивавших на спонтанном, беспричинном появлении феноменов. Как и прямо противоположный, но своеобразным образом дополняющий ее детерминизм (см. Нияти- вада), ядриччха-вада восходит к начальному периоду индийской философии, будучи отрицанием прежде всего «причинности» в человеческих действиях, а потому и вменяемости человеку его поступков. Палийские тексты сообщают о брахманах и шраманах, учивших о том, что и индивид и мир возникают беспричинно, а также о паривраджаках, считавших, что состояния сознания приходят и уходят беспричинно (Диг- ха-никая 1.29, 180). В «Шветашватара-упанишаде» ядриччха- вада обозначается в списке «неортодоксальных» направлений (1.2), в текстах «Махабхараты» ассоциируется с учением о «собственной природе» (см. Свабхава-вада) и о том, что причина человеческих действий — дело случая (XII.33). В К. Шохин ЯЗЫК — первичная, наиболее естественная и общедоступная репрезентация мира. Естественность языка, дающая о себе знать в его наличии у любого общества (живое существо без того или иного языка науке неизвестно), обеспечена способностью организма ориентироваться в своей среде. Для его интенции мир изначально значим, отсюда онтологические корни языка. Знаками-указаниями могут быть любые ее образы («язык природы»). У человека символический (жестикуляционный, звуковой, графический, цветовой и др.) язык возникает на почве онтологической значимости любого сущего или его отсутствия за счет многостепенного осмысления и имитирующей организации телесных и звуковых жестов, начертаний, артикуляций, тонов, красок, пауз, молчаний. Базовая черта языкового знака — указание (стрелка была ранней шумерской идеограммой слова). Конкретные связи знака с означаемым закрепляются и изменяются исторически. Поскольку механизм символизации («это есть то») выходит за рамки однозначного восприятия данности и предполагает смену ее аспектов, инициативный характер привязки смысла к символам придает естественному языку черты искусства. Языковое искусство наиболее естественно и демократично; каждый ощущает здесь себя умелым. «Языковая компетенция» (Н. Хомский) опережает у младенцев усвоение ими языка. Опытнейшие мастера слова не достигают принципиально более высокого искусства, чем народная речь, и часто учатся у нее. Уверенное владение языком сравнимо с уверенностью владения телом («Язык часть человеческого организма», Витгенштейн). Язык сращен с интуитивно-практическим пониманием мира (до-сознательным ощущением возможностей), исходным знанием человека. Он состоит в интимном союзе с родным языком как разверткой осваиваемого мира. Ввиду этого при различии государственных, национальных, групповых, индивидуальных концепций мира, которым соответствует различие языков, наречий, диалектов, идиолектов, собственно язык человечества один. Формой существования общечеловеческого языка выступают обеспеченные аналогией между миром и языком как «интеллектуальным инстинктом разума» (В. фон Гумбольдт) языковые универсалии: язык всегда цельная, но притом открытая структура; как и мир, язык охватывается в своей полноте не наблюдением, а интуитивно в переживании и настроении; структуры языка соответствуют мировым взаимосвязям; если вещи и обстоятельства
505
язык ставить в виде исчисления; начала языка как начала мира поддаются лишь гипотетической реконструкции; если вещь (личность) неисчерпаема для внимательного разбора, то и знак естественного языка не поддается редукции (слово не поддается дефиниции, «существеннейшая и вместе с тем наименее заметная» черта языкового знака в том, что он «ускользает от воли как индивидуальной, так и социальной», Ф. де Соссюр), ориентируя на такое же постижение означаемого (в слове «человек впервые приходит к сознанию бытия темного зерна предмета», А. А. Потебня); сколь угодно подробное перечисление составных моментов слова не исчерпывает его; как единый мир конкретно дан лишь в индивидуальном восприятии, так единый человеческий язык конкретно дан лишь в разнообразных национальных языках, эти — лишь в сумме своих диалектов и т. д. Оставаясь первичной репрезентацией мира, язык не позволяет заглянуть за себя. Возобновляющиеся попытки рационализировать, терминологизировать его дают громоздкий и непрактичный продукт. Мысль выступает более простым образованием, чем язык, и способна двигаться вне и поверх знаков. Тезис о ее зависимости от языка («гипотеза лингвистической относительности») основан на недоразумении и опровергается повседневным опытом. Мысль находит себя вне словесного знака в музыке, живописи, поступке. Однако язык остается первым явлением мысли, поэтому о ней нам известно лишь поскольку ей дано слово («как я могу сказать что думаю, пока не увижу что говорю», Т. С. Элиот), отсюда «обратное воздействие» (Гумбольдт) языка на мысль. Не столько эмпирический язык выполняет роль первичной репрезентации мира, сколько, наоборот, естественным языком становится образование, исторически берущее на себя эту роль; приоритет звукового языка поэтому относителен и с ним сосуществуют потенциально готовые занять его место визуально-графические, мимические и смешанные формы, а также разнообразные фигуры умолчания. Единая организация языка выступает предвосхищением, зародышем и залогом организации мира. В функции протоми- ровоззрения язык — система первичного знания и средоточие коллектива («институт институтов»). Не следует забывать, что его структура — лишь первое преломление обживаемого человеком мира. Неверно, что специфические формы знания редуцируются к языку, напр., миф развертывает языковую образность, система философских категорий проецирует грамматическую структуру. Нерефлективная наивная слитность языка с первичным пониманием мира, не различающая слова и дела, провоцирует его критику (Ф. Маутнер) и сознательную переориентацию науки на термин в ущерб языку, который так или иначе остается орудием своей собственной критики и создания терминосистемы. Язык постоянно дорабатывается и обогащается в конфликтах с другими системами. Заложенное в нем знание размыто, стерто и заслонено («слово — тень дела», Демокрит) актуальной знаковой функцией. В условном знаке подавлена природа слова. Хотя преобладающее теперь применение языка чисто знаковое, в каждом языковом знаке сохраняется несколько слоев знания. Пользование словом как элементом номенклатуры (ярлыком) можно поэтому сравнить с применением электронного блока для заколачивания гвоздей. Поэзия и отчасти филология, ис- торико-этимологический анализ высветляют и актуализируют и также создают языковое знание. Тональная, акцентная, ритмическая выразительность звука, жеста, начертания тысячелетиями применялась в словообразовании. Хотя попытки фиксировать значения на фонетическом уровне слова еще менее успешны, чем механический анализ поэзии, звукопись никем не ставится под сомнение. Словопонятия никогда не произвольны, всякий акт установления имени (ономатотесис) применяет знание составных корней (облако от обволакивать, обязанность от обвязывать), причем многозначительное сплетение смысловых обертонов правило, а не исключение. Наконец, всякий языковой знак обрастает ассоциациями, становясь носителем национальных и индивидуальных привычек. Звукопись, связь понятий, ассоциации в языке следуют своей уникальной логике, отличной от поэтичной метафорики. Такова наблюдаемая в разных языках связь понятий рвать (стричь) — бежать, стыд — стужа, глаз — родник. Неизученная мудрость языка дает о себе знать в неизменности через века и народы лексики со значениями брат, новый, вино и, наоборот, постоянной обновляемости лексики со значениями мальчик, скорый, мясо и др. Грамматические категории, наделяющие словоформы валентностью и тем обеспечивающие их сцепление в речи, тоже плохо поддаются логической или прагматической интерпретации (почему ловят рыбу, а не рыб). Прихотливая грамматическая классификация, очень разнящаяся по языкам, мало служит познавательным целям, но создает предпосылку всех будущих классификаций. Т. о., на фонетическом, лексическом, синтаксическом и ассоциативном уровнях язык насыщен знанием импрессинистическим, содержательно-семантическим, классификационного типа, которое специфично, почти не пересекается с актуальным знанием (почему и не мешает ему), имеет факультативный характер, почти все может быть отброшено с малым ущербом для коммуникации. В цивилизационном цикле язык получает письменную базу, кодифицируется, потесняет наречия и диалекты и передает эстафету развития литературе, изменяясь теперь уже только вместе с литературными жанрами и системами знания. Язык первобытных народов обнаруживает нередко более сложное устройство, чем окультуренных наций. Гипертрофия специальной терминологии подавляет вольное цветение языка, наблюдающееся в периоды фольклора. Униформированные «мировые» языки крупных культур потесняют местные языки, исчезновение которых на планете сопоставимо с гибелью биологических видов. Менее заметно отмирание личных языков (идиолектов). С утратой языка как исходного интуитивного понимания мира опустевшее место первичной непосредственной репрезентации заполняется подручными средствами (слэнг, жаргон, лингва франка). Наука о языке, грамматика, Древней Индии (Панини) и греческой античности с разделами риторики и поэтики, конституировалась как профессионализация общего искусства речи на службе у государственно-национального языка. В 18 в., подготовленная новыми факторами (сохранение письменных памятников за более чем два тысячелетия, соседство нескольких равноправных литератур, знакомство со всеми языковыми семьями планеты, перспектива интеграции человечества), возникла современная научная лингвистика с ее сравнительно-историческим, сопоставительно-типологическим и структурно-аналитическим методами, сложившись в обширную специализированную отрасль с собственной инерцией развития. Она остается, подобно традиционной грамматике, отраслью языкового искусства эпохи культурной унификации планеты и мировых языков. Лингвистика функционально привязана к перспективам развития последних и в конечном счете обслуживает их потребности. Инерция научной методологии
506
язык независимо от воли исследователя толкает его на путь редукции явлений к рационализованным структурам. Философия языка с древности шла по двум главным направлениям. Когда философская мысль актуализирует внутриязыковое знание, язык предстает либо сокровищницей мудрости (Кратил в одноименном диалоге Платона, Августин в первой части диалога «Об учителе», Прокл в «Теологии Платона», средневековые и ренессансные каббалисты в их трактовке священных имен, романтическая, символистская магия слова), либо свалкой заблуждений, подлежащей беспощадной расчистке (Сократ в «Кратиле» 435 d, античная средневековая критика мифологии, новоевропейская критика языка от X. Вивеса и Ф. Бэкона до Ф. Маутнера, логического позитивизма и лингвистической философии). Фетишизация языка, имеющая неизбежным полюсом его критику и переходящая в прожекты идеального языка, по существу не выходит за рамки философской утопии. Другое направление исходит из слова как намека, отсылающего к бытию («от языка требуется лишь чтобы он передавал мысль», Конфуций; «слова, самое большее, только убеждают нас исследовать предметы, но не доставляют знания о них», Августин), из концепции языка как приблизительной подлежащей уточнению карты мира (Николай Кузанский. Компендий), как «мира звуков», «сплетаемого» человеком изнутри себя навстречу «миру вещей» (Гумбольдт). Впрессованное в язык знание высвечивается как намек на истину, не подменяющий и не заменяющий ее. Язык не средство, а среда обитания, «дом бытия» (Хайдеггер). Питаясь достижениями исторического языкознания, мысль о языке достигает остроты у Гумбольдта, Гегеля, Хайдеггера, Витгенштейна, А. А. Потебни, П. А. Флоренского, M. M. Бахтина. Важны новейшие разыскания скрытой в языке общечеловеческой религии у В. Н. Топорова, В. Айрапетяна. Лит.: Гумбольдт В. фон. Избр. труды по языкознанию. М., 1984; Потеб- няА. А. Мысль и язык.— В кн. Он же. Эстетика и поэтика. М., 1976, с. 35—220; Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977; Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова (Этюды и вариации на темы Гумбольдта). М., 1927; Флоренский П. А. Строение слова.— В кн.: Контекст — 1972. М., 1973; Хайдеггер М. Путь к языку.— В кн.: Он же. Время и бытие, 1993; Топоров В. Н. О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева».— В кн.: Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, 5, с. 9—62 и др.; Айрапетян В. Герменевтические подступы к русскому слову. М., 1992. В. В. Бибихин Язык — это система знаков (см. Знак), обладающих непосредственно либо во взаимной связи друг с другом значениями (см. Значение), отличными от самих этих знаков. Язык есть система легко воспринимаемых знаков, способных иметь сложные значения. Это характеристическое свойство языка, благодаря которому язык способен быть: 1) средством выражения, 2) средством общения, 3) частью социальной организации и культуры; 4) неявным «образом мира». Многообразные аспекты языка, взятые по отдельности либо во взаимной связи, образуют предмет изучения различных наук: лингвистики, логики, философии, истории и теории культуры, семиотики, теории коммуникаций. В качестве средства выражения язык обладает способностью фиксировать ощущения, восприятия, представления, понятия, суждения и рассуждения, осознаваемые и создаваемые человеком. При этом если ощущения, восприятия и представления могут существовать как в языке, так и вне его (в виде чувственных образов), то понятия, суждения и рассуждения, будучи инструментами и результатами сознания и познавательной деятельности, не существуют вне языка. Благодаря этой функции языка человек получает возможность объективировать (представить в вещественной и чувственно воспринимаемой форме) происходящие в нем неявные процессы осознания, восприятия, сознания и познания. В качестве средства общения язык обладает универсальностью своих выразительных возможностей и общностью (интерсубъективностью) своих значений. Универсальность означает, что в принципе в языке можно выразить любое ощущение, восприятие, представление и понятие, построить (и далее анализировать) любое суждение и рассуждение, имеющее значение. Общность (интерсубъективность) означает, что любое данное выражение языка имеет приблизительно одинаковое значение для всех, кто понимает и использует этот язык. Тот факт, что одни и те же выражения языка имеют приблизительно одинаковые значения, позволяет языку служить орудием общения между всеми использующими его людьми. Язык может служить средством общения между различными людьми посредством перевода с одного языка на другой. Перевод есть установление того, что определенные конкретные последовательности символов в разных языках имеют одинаковые значения. Используя язык в качестве орудия общения, человек, осознающий свое собственное Я, может общаться также с самим собой. Сознание в этом случае становится самосознанием, средством самоанализа и самоконтроля, реализации известного с древних времен требования «познай самого себя», средством саморазвития. Познание самого себя позволяет человеку лучше понять, как ведут себя другие люди (другие Я), определить свое место в мире. Использование языка в качестве орудия общения обладает важным значением для человека, т. к. становление и развитие человека происходит в обществе, основанном на совместной деятельности людей. Язык позволяет выразить и сделать одинаково понятными для всех правила участия в этой деятельности, ее промежуточные и конечные цели, служит универсальным средством хранения и передачи любой социально значимой информации. Благодаря этому язык становится общественным явлением, частью человеческой культуры. Как и любое общественное явление, язык подвержен изменениям во времени, образующим историю языка. В своей совокупности они составляют эволюцию языка, имеющую две характерные особенности. Одна из них состоит в том, что если язык является естественным (английским, русским, китайским и т. д.), то его эволюция спонтанна и полностью отлична от изменений, происходящих по заранее обдуманному плану. Никто не может контролировать изменения, происходящие в естественном языке, их можно только осознавать, фиксировать, изучать и использовать. Вторая особенность эволюции естественного языка — крайне медленный темп происходящих в нем изменений. Все другие изменения в обществе происходят быстрее, поэтому их результаты даже на длинных интервалах времени могут быть зафиксированы практически в одном и том же языке и стать понятными людям различных поколений и даже эпох. Благодаря такой консервативности (медленности происходящих изменений) язык является частью не только существующей культуры, но и культуры народа на протяжении всей его истории. Язык тем самым вносит огромный вклад в познание человеком своего прошлого бытия, делая тем самым
507
ЯЗЫК МОРАЛИ возможным и прогноз относительно будущего. Еще одно фундаментальное свойство языка — наличие неявно заданной «картины мира», поддерживающей в качестве фундамента систему значений выражений языка. Поскольку она задана неявно, то о такой картине трудно судить с полной определенностью. Известно, однако, что она представляет мир в виде той или иной совокупности вещей, свойств и отношений, несколько размытых, но тем не менее упорядоченных в пространстве и времени. Чем сложнее и разнообразнее эта «картина мира», тем больше выразительные возможности языка и тем сложнее сам язык, тем сильнее зависимость поведения и сознания человека от используемого им языка (эта зависимость может не осознаваться). Часто обсуждаемое различие между языком человека и языком животных сводится не к вопросу о том, могут ли животные оперировать понятиями и суждениями (данные зоопсихологии свидетельствуют о том, что «высшие» животные могут это делать), но к вопросу о том, какова «картина мира», лежащая в основе их языка. В языке животных «картина мира» близка к миру их непосредственных восприятий, тогда как «картина мира» в языке человека простирается далеко за пределы чувственных образов. Язык тем сложнее, чем обширнее задаваемая им «картина мира», существующая в неявной форме (из-за спонтанности возникновения и последующих изменений языка). В явном виде эта сложность проявляется, когда носитель языка пытается высказать нечто для себя новое, передать дополнительный оттенок мысли, учесть влияние контекста на содержание значения, а также в процессах перевода с одного языка на другой. С неявностью «картины мира», присущей языку, связаны все принципиальные трудности, возникающие при автоматическом (машинном) переводе. В искусственных языках «картина мира» (универсум) проще и задается в явном виде, поскольку он специально и целенаправленно строится человеком для решения тех или иных ограниченных задач. При этом построение искусственных языков предполагает использование естественного языка в том или ином виде. Примером может служить язык математики, представляющий собой фрагмент естественного языка, пополненный рядом специальных понятий, правил построения математических объектов и правил рассуждения (доказательств). Естественный язык, напротив, функционирует самостоятельно, независимо от искусственных языков. Однако в одном важном отношении естественный язык сильно зависит от технологических новаций, связанных с искусственными языками. Это происходит, когда естественный язык используется в качестве средства общения в глобальных информационно-компьютерных сетях (напр., в Интернете). Влияние пространственной разделенности на процесс общения в этом случае сводится до минимума, а число собеседников может расти неограниченно. Такая вовлеченность языка в социально-технологический прогресс, не увеличивая темпы собственно языковых изменений, делает язык важным орудием в постоянном обновлении человеческой культуры. В. Н. Костюк ЯЗЫК МОРАЛИ —грамматические и лексические средства естественного языка, с помощью которых выражаются моральные позиции, требования, рекомендаций, оценки, императивы, чувства и т. д. (см. Оценка моральная, Суждения моральные). Базис языка морали составляет небольшое количество оценочных (называемых также нормативными, пре- скриптивными и др.) терминов, взятых в специфически моральном смысле: «добро», «зло», «долг», «справедливость» и др., а также производных от них слов — «добрый», «злой», «правильный», «неправильный» и др. В языке морали имеется также обширный класс слов, выполняющих двойную — нормативно-дескриптивную — функцию: они одновременно и обозначают (описывают) те или иные реалии человеческого сознания и бытия, и дают им моральную (позитивную или негативную) оценку, напр.: «добродетель», «милосердие», «щедрость», «сострадание», «порок», «злоба», «жестокость», «распутство» и пр. Использование подобных (чисто ценностных и бифункциональных) слов в сложных вербальных конструкциях — высказываниях, рассуждениях и доказательствах — сообщает этим последним моральную специфику и позволяет их считать также элементами языка морали. Исследованием языка морали занимается метаэтика, применяющая методы лингвистического и логического анализа. Основной целью этого исследования является формализация естественного языка морали: установление логических свойств моральных терминов и предложений, их синтаксиса, семантики и прагматики, прояснение логической структуры моральных рассуждений. Надобность в таком анализе обусловлена многозначностью слов «добро», «долп> и др., а также использованием в естественном языке и в этических построениях метафор и других «непрямых» средств языковой коммуникации, затемняющих действительный ход морализирующей мысли или вносящих в него алогизмы. Одним из важных результатов работы по формализации языка морали явилось создание логики норм (или деонтической логики) и логики оценок как особых разделов модальной логики. Правда, деонтические и аксиологические операторы, с помощью которых строятся эти логические исчисления, лишь частично отражают специфику логических отношений, свойственных именно (и только) языку морали, поскольку обозначают любое, не только моральное, «долженствование» и «одобрение». Попытки выяснить эту специфику посредством семантической и прагматической интерпретации моральных слов и выражений с необходимостью выводят аналитиков в область эпистемологии, психологии и социологии морали и заставляют заниматься теми философско-методологическими («метафизическими») проблемами, от которых философия логического и лингвистического анализа всегда стремилась себя оградить. Современная метаэтика (как и аналитическая философия в целом) постепенно отказывается от прежнего «лингвоцентризма» — в частности, от представления о том, будто язык есть некий самостоятельный носитель моральности и потому его анализ и «исправление» являются универсальным инструментом, позволяющим разрешить любые моральные проблемы (или просто снять их как «псевдопроблемы», порожденные языковыми ошибками). Нравственные коллизии отнюдь не сводятся к неточному употреблению моральных слов, неправильному рассуждению и недостаточной информированности, за ними обычно стоят действительные различия ценностных установок и интересов конфликтующих сторон. Осознание этого факта привело к тому, что большинство современных мета- этиков, не отказываясь в целом от логико-лингвистической направленности своих изысканий, стремятся повернуть их «лицом к практике», причем такой поворот усматривается обычно в том, чтобы исследования языка непосредственно приводили к «практическим» (моральным) выводам, рекомендациям, обращенным к «обычному человеку». Независимо от того, насколько состоятельна и осуществима эта методологи-
508
ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ ческая программа, сам по себе анализ морального языка остается важной составной частью научного познания морали, и результаты такого анализа могут быть использованы для повышения точности и доказательности нормативно-этического рассуждения. Л. В. Максимов ЯЗЫК НАУКИ — сложное, внутренне дифференцированное многослойное образование, строение и функционирование которого определяется задачами формирования, трансляции и развития научного знания. Язык науки — не просто форма, в которой выражается некоторое внешнее по отношению к ней содержание научного знания, а именно способ возникновения и бытия научного знания как определенной реальности. Возникновение и совершенствование науки как особого типа познания мира находит свое воплощение в генезисе и развитии языка науки. Формирование науки и рационально-теоретического сознания связано с процессами семиозиса, в результате которых претерпевает глубокие изменения исходная семантика донаучного языка. Последняя характеризуется синкретическим единством фиксации некоего «смыслового ядра» с функцией его применения в конкретных ситуациях. Рационально-теоретическое сознание реализует установку на расщепление этого синкретического единства, на выделение в актах рефлексии над стихийным «естественным» языковым поведением этого «смыслового ядра» в явном, артикулируемом и сознательно контролируемом виде, что позволяет также рефлексивно контролировать функцию применения этого «смыслового ядра» (см. Экспликация). Если в обыденном словоупотреблении мы специально не контролируем смысл употребляемых слов, то научный подход связан именно с требованием рефлексивного контроля над таким употреблением. Как отмечал Эйнштейн, «вся наука является не чем иным, как усовершенствованием повседневного мышления» (Эйнштейн А. Физика и реальность.— Собр. научных трудов, т. 4. М., 1967, с. 200). Такое усовершенствование можно интерпретировать прежде всего как специализированную деятельность по разработке смыслов применяемых терминов, в результате которой возникают специфические «конструкты» языка науки. Деятельность по разработке смыслов применяемых в языке науки терминов определяет процесс теоретизации науки, возникновения все более сложных и внутренне дифференцированных концептуальных структур науки и в конечном счете научных теорий (см. Теория). Формирующийся теоретический язык науки включает как многочисленные специфически научные термины, не имеющие прямого аналога в донаучном языке, так и термины, заимствованные из обыденного языка, но получившие самостоятельный научный смысл. В обоих случаях семантика теоретических «конструктов» языка науки определяется их связями в контексте соответствующей концептуально-теоретической системы. Для того, чтобы быть выражением реального знания о данном в опыте мире, теоретический уровень должен иметь эмпирическую интерпретацию, т. е. должен быть связан с такими слоями языка науки, которые описывают непосредственно данные в опыте реалии. Т. о., язык науки как целое представляет собой иерар- хизированную многослойную структуру, уровни которой дифференцированы по вертикали, определяющей движение от эмпирии к абстрактным положениям теории. Между различными подсистемами языка науки, расположенными на различных слоях этой вертикали, осуществляется взаимодействие, своего рода диалог, возникают проблемы согласования и взаимопонимания, которые, однако, не могут быть решены путем однозначного перевода, «погружения» семантики одной подсистемы языка науки в другую (см. Оправдание теории, Фундаментализм в философии науки). Специфическое содержание языка науки может быть выражено и знаковыми средствами обыденного естественного языка, и своей особой семиотикой, разрабатываемой уже только в рамках языка науки (язык науки в узком смысле слова). Эти выработанные в языке науки знаковые средства могут включать элемент наглядности, визуальной образности (различные геометрические модели, схемы, графики и т. д.). Наглядность (образность) не противопоказана языку науки, однако в данном случае имеется в виду специфическая образность наглядной модели, фиксирующей особое научное содержание. Существенную роль в языке науки играют различного рода математические языки (включая и язык математической логики), обеспечивающие возможность не только точного выражения научной мысли, но и логического анализа и обработки содержащейся в научном знании информации. См. также ст. Наука и лит. к этой статье. В. С. Швырев ЯЗЫК-ОБЪЕКТ— понятие современной логики, математики, философии и методологии науки, семиотики и теоретической лингвистики, обозначающее любой язык (естественный, искусственный, неформализованный, формализованный), элементы и структура которого описываются на другом языке — метаязыке. Синонимами понятия «язык-объект» являются «предметный язык» и «объектный язык», при этом два последних термина фиксируют предметную (объектную) направленность любого языка-объекта. На этих языках описываются предметы, объекты, события, состояния и т. п. окружающего мира или его фрагментов, т. е. они являются дескриптивными, а термин «язык-объект» указывает на то, что такие языки являются объектами описания с помощью средств метаязыков. Различение языков-объектов и соответствующих метаязыков является относительным: данный язык-объект, напр. некоторый естественный язык, может описываться на том же самом языке. Кроме того, любой метаязык (в этом случае он является языком-объектом) может стать объектом описания метаязыка более высокого уровня (мета-метаязыка). Для описания языка-объекта в соответствующем метаязыке необходимо, чтобы метаязык обладал большими выразительными возможностями, т. е. был логически более богатым, чем описываемой с помощью его средств язык- объект. В некоторых случаях язык-объект и соответствующий метаязык (как отметил А. Чёрч) могут совпадать. Совпадение, однако, не означает тождества этих языков, а только то, что они являются частями одного и того же, напр. естественного, языка. При этом языком-объектом является весь корпус соответствующего естественного языка, а метаязыком — множество его метаязыковых знаков и выражений, которые по своим выразительным, логическим возможностям должны быть не слабее языка-объекта. В. И. Садовский ЯЗЫКОВЫЕ ИГРЫ — одно из главных понятий позднего Витгенштейна. Служит для обозначения целостных и законченных систем межличностной коммуникации, подчиняющихся своим внутренним правилам и соглашениям («глубинная грамматика»), нарушение которых означает выход за
509
ЯЗЫЧЕСТВО пределы конкретной «игры». В текстах Витгенштейна встречаются три основных понимания языковых игр, дополняющие друг друга. Во-первых, это исходные лингвистические формы, с которых начинается обучение языку путем включения обучаемого в определенные виды деятельности. Во-вторых, «игры» рассматриваются как упрощенные, идеализированные модели употребления слов, последовательное усложнение которых демонстрирует динамику языка. Наконец, социокультурный аспект «игр» отражен в понятии «формы жизни». У языковых игр, по Витгенштейну, не может быть общего всем им признака; их следует классифицировать по принципу «семейного подобия», т. е. описывая цепочки взаимосвязанных или пересекающихся по отдельным признакам «игр». Пристальное внимание к «естественным» контекстам употребления слов должно, согласно Витгенштейну, способствовать «терапии» философских заблуждений, вызванных смешением правил различных «игр». После Витгенштейна это понятие получило широкое распространение в западной философии и культуре. А. Ф. Грязное ЯЗЫЧЕСТВО— свойственный разным народам, находившимся на доклассовой или раннегосударственной стадии, архаический тип мировоззрения, имевший мифологическое выражение. Миф синкретически соединял религиозный (связанный с сакрально-ритуальной сферой), познавательный, духовно-практический, нравственный, исторический, художественно-эстетический и дидактический (связанный с передачей традиций) опыт человечества. Мифологическая форма языческого мировоззрения — древнейший надобыденный способ познания действительности. В древних культурах он выполнял наряду с религиозной протофилософскую концептуально-мировоззренческую функцию, заключая в себе наиболее общие представления о мире и человеке. Языческая мифология — это религиозно-мировоззренческая система, выраженная образно-поэтическими средствами. В основе образности лежит натуралистическое впечатление от внешне броских черт, в которых являла себя природа. Каждое явление получало свою описательно-смысловую характеристику через уподобление божествам и имевшим мировоззренческое значение конкретно-чувственным образам. Мифологические философемы языческого мировоззрения отражали итог постижения действительности. Получали истолкование невидимые за внешней стороной жизни механизмы и движущие силы происходящих в природе перемен. Мифы язычества — это специфическая
510
ЯКОБСОН Мир в воззрениях язычника в любом из своих образных уподоблений не воспринимался как неупорядоченное эмпирическое многообразие явлений. Он представлялся стройным равновесием природных сил и стихий, в котором господствуют порядок и соразмерность, поддерживаемые ритуалом. Несмотря на многоликую ипостасность образно-поэтического осмысления действительности, языческое сознание исходило из принципов единства и равноправия всех частей мироздания. Внимание языческого сознания было приковано к возобновляющемуся круговращению вечно живого, обновляющегося мира. Изменения в природе сводились к естественному процессу смены состояний по типу рождение — зрелость — увядание — возрождение. В рамках мифологического языческого мировосприятия время представлялось вечно длящимся настоящим, включающим в себя то, что было прежде. В этом циклическом круговращении, сформировавшемся в результате наблюдений над процессами природы, нет места идее начала и конца. Циклизм, со свойственной ему верой в устойчивость мироздания, с его открытостью будущему и уверенностью в неизбежности возврата от нарушенного равновесия к состоянию гармонии, формировал оптимистическую мироустановку, усиливавшуюся еще и тем, что циклизм исключал понятие смерти. Уход из мира мыслился лишь как переход в иное качество вечной жизни. Для архаических родоплеменных форм язычества органической частью мира являлся человек, личность которого не воспринималась автономной. Она была слита и с обожествленной природой {антропоморфизм), и с коллективом (единое родовое начало), из чего вытекают типичные для родоплеменных порядков представления о всеобщем равенстве и высоком, сакрализованном статусе коллективной личности. Социальные отношения в рамках такого мировоззрения строились на принципах справедливости. Являясь сакрализованной традицией, они трудно поддавались изменениям и не способствовали социальному расслоению общества там, где долго держались пережитки язычества. В язычестве древнеклассо- вых обществ развитую форму получало жречество, обособлявшееся в замкнутые касты, наращивавшее и хранившее тайное знание, самим фактом сакральной специализации освятившее и утвердившее статус общественного неравенства. Лит.: Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь, СПб., 1914; Соколов В. В. К исторической характеристике пантеизма в западноевропейской философии.— «Философские науки», 1960, JVfe 4; Вепец- кая H. H. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978; Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981; Он же. Язычество Древней Руси. М., 1987; Кузьмин А. Г. Падение Перуна (Становление христианства на Руси). М., 1988. В. В. Мильков ЯКОБИ (Jacobi) Фридрих Генрих (25 января 1743, Дюссельдорф — 10 марта 1819, Мюнхен) — немецкий писатель и философ, представитель т. н. философии чувства и веры. Друг Гете, автор философских романов «Из писем Эдуарда Альви- ля» (Allwills Briefsammlung, 1775—76) и «Вольдемар» (Wolde- mar, 1779). Президент Баварской АН (1807—12). В полемике с Мендельсоном о пантеизме Спинозы (1785) выступил против «рассудочного» рационализма Просвещения, классическим выражением которого считал спинозизм. Согласно Яко- би, «рассудочное мышление» не в состоянии открыть в человеке изначальный и безусловный источник его личности и присущей ей свободы и неизбежно ведет к натурализму, атеизму и детерминизму (Спиноза) или субъективному идеализму (Кант). Критикуя Канта, выявил одно из противоречий его учения: без предпосылки «вещи в себе» нельзя войти в философию Канта, а с этой предпосылкой нельзя внутри нее оставаться. Вслед за Юмом Якоби полагал, что реальное существование вещей дано человеческому сознанию непосредственно. Эту непосредственную достоверность Якоби называл «верой», «откровением», «чувством», а также «разумом», противопоставляя его «рассудку». Содержанием веры у Якоби является реальность как чувственного мира земных вещей, так и абсолютного и вечного, в котором человек чувствует себя одновременно и поглощенным в абсолюте, и спасенным в изначальной основе своей субъективности. Кантовскому категорическому императиву противопоставлял нравственную автономию личности, возвышающейся над ригоризмом моральных заповедей. Критиковал учения Фихте, Шеллинга, Гегеля, усматривая в развитии послекантовского идеализма тенденции к пантеизму и «нигилизму» (ввел сам термин). Иррационалистическая философия Якоби предвосхитила многие мотивы философии жизни и экзистенциализма. Соч.: >\ferke, Bd 1—6. Darmstadt, 1968; в рус. пер.: О трансцендентальном идеализме.— В кн.: Новые идеи в философии, сб. 12. СПб., 1914. Лит.: Кожевников В. А. Философия чувства и веры... ч. 1. М., 1897; Асмус В. Ф. Проблема интуиции в философии и математике. М., 1965; Фейербах Л. Якоби и философия его времени.— В кн.: Он же. История философии, т. 2. М., 1907; Levy-Bruhl L. La philosophie de F. Jacobi. P., 1894; BollnowO. F. Die Lebensphilosophie F. H. Jacobis. Stuttg.—В., 1966; Baum G. Vernunft und Erkenntnis. Die Philosophie F. H. Jacobis. Bonn, 1969. А. В. Михайлов ЯКОБСОН Роман Осипович (11 октября 1896, Москва — 18 июля 1982, Бостон, Массачусетс) — один из основоположников структурной лингвистики, стоявший у истоков нескольких национальных школ — Московской, Пражской, Копенгагенской (иностранный член) и Гарвардской. Закончил Лазаревский институт восточных языков и Московский университет (1918), в 1920 стал профессором в Высшей школе драматического мастерства. В 1916 был одним из создателей «Общества по изучению поэтического языка» (Опояз) в Петербурге, а с 1915 по 1920 избирался председателем Московского лингвистического кружка. В 1920 переехал в Чехию. В 1929 вместе с Н. С. Трубецким и С. И. Карцевским сформулировал «Тезисы пражского лингвистического кружка», призывавшие к кардинальному отказу от категорий традиционной структурной лингвистики, восходящих к Ф. де Соссюру, и к разработке новой «целевой модели», в основе которой лежит понятие функции элементов языка. В 1933 Якобсон начал работать в университете им. Я. Э. Пуркине, где в 1934 стал профессором-славистом, а в 1936 — профессором по кафедре чешской медиевистики. После оккупации Чехословакии фашистскими войсками читал лекции в Копенгагене, в Осло и в Упсале до 1941, затем переехал в Нью-Йорк, где преподавал в Колумбийском университете до 1949. С 1949 по 1967 — профессор Гарвардского университета (курсы лекций по общему языкознанию и по славянской филологии). Принципиально важен вклад Якобсона в фонологическую теорию дифференциальных признаков, основные категории которой (оппозиция, корреляция, маркированность и нейтрализация) он распространил на теорию падежа, акцентологию и просодику, в разработку генетико-типологического подхода в сравнительно-историческом языкознании. Якобсон ввел ряд новых понятий: шифтер, таксис, языковой центр и перифе-
511
лКОьсНКО рия, конвергенция, языковой союз (балканский и евразийский) — в описание языка. Свои лингвистические принципы он распространил на семиотику (выделение иконических, индексных и символических знаков), на теорию связи (код и сообщение и их особенности в разных сферах действительности), на формальную поэтику, на нейролингвистику (афазия и онтогенез — параллелизм языковых факторов). В целях дальнейшей категоризации языка Якобсон постулировал наличие 6 компонентов (шифтеров) акта речи и соответственно выделил 6 функций: говорящий — эмотивная (выражения), адресат речи — конативная (усвоения), контекст — референтивная (коммуникативная), сообщение — поэтическая, контакт — фактическая (контактоустанавливающая), код — металингвистическая. Значения и звуки в языке имеют генетический характер, являются не индивидуальными сущностями, а классами. Спецификация классов единиц языка определяется контекстом и задана лингвистическим кодом. Спецификация классов — единиц языка — происходит в процессе их применения, в основе которого лежит антиномия селекции/комбинации или родственная антиномия сходства/ смежности. Связи явлений на оси селекции и на оси комбинации регулируются поэтической функцией языка. Последние работы Якобсона заложили основу понимания языкового описания как последовательности правил перехода от эллиптичности к эксплицитности и в противоположном направлении. Соч.: Избр. работы. М, 1985; Kindersprache, Aphasie und allgemeine Lautgesetze, 1941; Selected Writings, 6 vol. (1967—1971); Jakobson R., Waugh L. R. The Sound Shape of Language, 1979. Лит.: Waugh L. R. Roman Jakobson's Science of Language, Lisse de Ridden, 1976. Л. Н. Александрова ЯКОВЕНКО Борис Валентинович [24 мая (6 июня) 1884, Тверь — 16 января 1949, Прага] — русский философ, историк философии, публицист. Сын народника В. И. Яковенко. В 1903 поступил в Московский университет. После исключения из него в 1905 уезжает за границу, где в 1906—08 обучается на философском факультете Гейдельбергского университета. По возвращении в Россию публикует статьи в журналах «Вопросы философии и психологии», «Северные записки», «Новые идеи в философии», становится членом редакции «Логос». В 1910—12 активно сотрудничает с газетой «Русские ведомости», где публикует многочисленные рецензии на работы русских и зарубежных философов, пропагандируя достижения новейшей европейской философии, выступая как оппонент современной русской религиозной философии. В 1912 из-за связей с московской организацией эсеров был арестован, в 1913 уезжает в Италию, где жил до 1924. Публикует книги: «Философия большевизма» (1921), «Очерки русской философии» (1922). Впоследствии переезжает в Прагу, где в 1929—34 издает на немецком языке журнал «Der russische Gedanke» («Русская мысль»), в 1935—44 — «Международную библиотеку по философии», серию сборников статей по проблемам современной философии. В 1938 выходит книга «Dejiny ruske filosofie» («История русской философии», на чешском яз.), в 1940 — «Geschichte des Hegelianismus in Russland» («История гегельянства в России», на нем. яз.). Философские взгляды Яковенко сложились в начале 1910-х гг. под влиянием Гуссерля, Шуппе, Риккерта, Виндельбанда, Ко- гена. Среди классиков философии он называет своими учителями Плотина, Юма, Канта, Фихте, Гегеля. Система транс- цендентально-интуивистического плюрализма, или трансцендентально-онтологического критицизма, излагается в нескольких крупных статьях: «О Логосе» («Логос», 1911, кн. 1), «Что такое философия. Введение в трансцендентализм» (там же, 1911—12, кн. 2—3), «Об имманентном трансцендентизме, трансцендентном имманентизме и дуализме вообще. Второе и более специальное введение в трансцендентализм» (там же, 1912—13, кн. 1 2), «Путь философского познания» (там же, 1914, кн. 1). Согласно Яковенко, исходный пункт философского рассуждения — интерпретация жизни, отражение и анализ жизненного материала. «Единым предметом философских исканий является Сущее во всем своем целом, во всех своих деталях, во всех своих обнаружениях: значит, Сущее как Сущее» («О Логосе», с. 31). Философия возникает, когда человек обнаруживает разницу между собственным бытием вещи и тем, как она дается ему в восприятии. Так появляется проблема трансцендентного, проблема соотношения сущности и явления, чувственного и сверхчувственного. История философии в понимании Яковенко является процессом самопознания сущего, поэтому он критикует Бердяева, Булгакова, Флоренского за попытку создания национальной, русской философии, утверждая, что философская мысль живет собственной внутренней жизнью, характеризуется собственным систематическим развитием, независимо от особенностей национального сознания. Важным понятием философии Яковенко является плюрализм. В онтологии он противопоставляет реалистическому атомизму и спиритуалистическому монизму многообразие неравную абсолютность сущностей, в гносеологии — прагматистскому релятивизму и монистическому абсолютизму «абсолютность и многообразие истин». В этике Яковенко утверждает равнозначность любого нравственного поступка личности, в эстетике — многообразие и равную абсолютность прекрасного. Отражением философского плюрализма в социальной жизни Яковенко считает демократию. Соч.: К критике познания Г. Риккерта.— «Вопросы философии и психологии», 1908, т. 93 (III); Теоретическая философия Г. Когена.— «Логос», 1910, кн. 1; Философия Эд. Гуссерля.— «Новые идеи в философии», 1913, № 3; Философия Вильгельма Шуппе.— «Вопросы философии и психологии», 1913, т. 118 (III); Учение Риккерта о сущности философии.— Там же, 1913, т. 119 (IV), т. 120 (V); О положении и задачах философии в России.— «Северные записки», 1915, кн. 1; Философия большевизма. Берлин, 1921; Очерки американской философии. Берлин, 1922; Мощь философии.— «Логос» (Прага), 1925, кн. 1; Saggio di storia delia filosofia russa. Roma, 1927; \bm Wisen des Pluralismus. Bonn, 1928; La philosophie tchecoslovaque contemporaine. Praha, 1934; Тридцать лет русской философии (1900—29).— «Философские науки», 1991, № 10. М. И. Ивлева ЯКУШКИН Иван Дмитриевич [29декабря (9 января) 1793/1794, Жуковка Вяземского у. Смоленской губ. — 11(23) августа 1857, Москва] — русский мыслитель, декабрист. Учился на словесном факультете Московского университета, слушал лекции по философии проф. Буле. В 1811 вступил в гвардию. Участник Отечественной войны 1812. Член «Союза Спасения». Приговорен к 20-летней каторге в Сибири. С 1835 на поселении в г. Ялуторовске. Освобожден по амнистии в 1856, поселился в Москве. Наследие Якушкина весьма обширно: «Записки», письма, в частности переписка с П. Я. Чаадаевым, философский трактат «Что такое человек?», написанный в 1830-е гг. В ссылке изучал Декарта, Локка, Канта, французских материалистов 18 в. Трактат «Что такое человек?» созвучен трактату А. Н. Радищева «О человеке, о его смертности и бессмертии».
512
ЯНОВСКАЯ В отличие от Радищева Якушкин решительно отвергает бессмертие души, что дает основание говорить о его деистической позиции. На естественно-научном материале пытается найти общие законы бытия человека, указывает на односторонность решения этой проблемы Декартом и Локком. Особый интерес к гносеологической проблематике свидетельствует о влиянии Канта: Якушкин солидарен с Кантом в критике «чистого разума», уделяет особое внимание различным функциям разума. В онтологической части трактата вводит понятие «первичных единиц», объясняющее качественное многообразие мира, где различные формы существования (неорганические, биологические, зоологические и т. д.) возникают путем простого слияния «единиц» и соответственно подчиняются единым законам. Натуралистически решает проблему человека: человек в антропологии Якушкина — слабое животное, лишенное «перьев», т. е. инстинктов, что и приводит в конечном счете человека к необходимости жить в обществе. Физически слабый человек только силой мышления возвышается над природой. Соч.: Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951; Избр. социально-политические и философ, произв. декабристов, т. 1. М., 1951. Лит.: Декабристы и русская культура. Л., 1975; Поляков Л. В. Русский неокантианец (Кант и И. Д. Якушкин — к вопросу о формах влияния в истории философии).— «Кантовский сборник», в. 7. Калининград, 1982; Лебедев А. А. Честь: духовная судьба и жизненная участь И. Д. Якушкина. М., 1989. Архивы: ЦГАРФ, ф. 279; РГАЛИ, ф. 586. И. Ф. Худушина Я M В Л ИХ ('Iau?Aixoc — транскрипция сирийского или арамейского yamliku «он царь») из Халкиды (Сирия) (не позже 280, вероятно в 245, — ок. 325) — античный философ-неоплатоник, ученик пифагорейца Анатолия, ученик, а затем оппонент Порфирия. Находился под сильным влиянием пифагореизма и Халдейских оракулов, соединял философскую разработку проблем платонизма с интенсивно разрабатывавшейся им теургией. Школа Ямвлиха в Апамее, в которой систематически отправлялся языческий религиозный культ, понимаемый как необходимая часть школьной жизни, впервые в позднем платонизме была учреждена как замкнутый самодовлеющий организм, сознательно противопоставленный христианству и закрытый для него. Для школьного обихода Ямвлих составил компилятивный «Свод пифагорейских учений в 10 кн.» (до нас дошло пять: «Жизнь Пифагора», «Увещание к философии (Протрептик)», «Об общей математической науке», «Комментарий к Введению Никомаха», «Теологу- мены арифметики»), комментарии к Платону, из сочинений которого были выбраны 12 канонических (см. Афинская школа), и Аристотелю (сохранились фрагменты комментариев к «Федру», «Тимею» и «Пармениду», отдельные замечания из комментариев к «Алкивиаду I», «Федону», «Филебу», «Софисту»; есть свидетельства о комментариях Ямвлиха к «Категориям», «Аналитике I», «Об истолковании» и к трактату «О небе»), а также сочинения «О богах», «О речи Зевса в «Ти- мее»», «Халдейская теология», «Платонова теология», «О символах», фрагменты трактата «О душе» и др. Ямвлиху принадлежит также сочинение «О египетских мистериях» (в 10 кн.), в котором в ответ на «Письмо Анебону» Порфирия он защищает теургию, надев маску египетского жреца Абаммона. Ямвлих осуществил школьную разработку неоплатонической доктрины. В Едином Плотина он различает единое полностью неизреченное и просто единое, или «благо», которое через противоположности предела и беспредельного соединено с единым-сущим. В сфере ума (нуса) Ямвлих твердо различает намеченную Плотином и развитую Порфирием триаду бытие—жизнь—ум, т. е. мыслимое (бытие), мыслящее (ум) и тождество того и другого — жизнь, которая в триаде помещена между полюсами «немыслящего» бытия и «не-сущего» мышления. Т. о., наряду с «умопостигаемым космосом» Ямвлих вводит «космос мыслящий», объединяя их в сфере ума. Душа причастна уму в меру своей разумности и помещена над всеми внутрикосмическими душами как монада. Ямвлих строго отличал души людей, вечно связанные умопостигаемой природой, от душ животных и не допускал их взаимоперехода. Богов Ямвлих разделял на надкосмических, относя их к сферам сущего, ума и души, и внутрикосмических, деля последних на создающих, одушевляющих, сочетающих и сохраняющих. Ямвлих развивает учение о времени и вечности, полагая, что вечность есть мера умопостигаемого мира, а время — реальная сущность, истекающая от ума (тогда как пространство есть только врожденное свойство тел). Ямвлих провел реформу неоплатонического комментария, суть ее в нахождении единственной «цели» (околос) диалога, с которой согласуется все толкование, а также в установлении иерархии типов толкования, которая начинается с физической и этической интерпретации, восходит к математической и завершается метафизической. Под влиянием Ямвлиха сформировались Пергамская и Афинская школы неоплатонизма, авторитет его был чрезвычайно велик вплоть до флорентийской Академии в Италии 15 в. Соч.: De vita pythagorica, ed. L. Deubner. Lipsiae, 1937 (cur. U. Klein. Stuttg., 1975); Iamblichus. On the Pythagorean Way of Life, text, transi., and notes by J. Dillon and J. Hershbell. Atlanta, 1991, trad, franc, par L. Brisson et A. P. Segonds. P., 1996; Protrepticus, ed. H. Pistelli. Lipsiae, 1888, Stuttg., 1967 (индекс); De communi mathematica scientia liber, ed. N. Festa. Lipsiae, 1891 (cur. U. Klein. Stuttg., 1975); In Nicomachi arithmeticam introductionem liber, ed. H. Pistelli. Lipsiae, 1894 (cur. U. Klein. Stuttg., 1975); Theologumena arithmeticae, ed. V. de Falco. Lipsiae, 1922 (cur. U. Klein. Stuttg., 1975) (эти пять трактатов — соответственно 1, 2, 3,4 и 7-я книги «Свода пифагорейских учений»); Les mysteres d'Egypte, texte et. et trad, par E. des Places. P., 1966; In Platonis dialogos commentariorum fragmenta, ed. with transi, and comm. by J. Dillon. Leiden, 1973; De anima, trad, par A. J. Festugiere, in: La Revelation d'Hermes Tristmegiste, t. III: Les doctrines de l'ame, p. 177—264 (обширные примечания). Рус. пер.: Жизнь Пифагора, пер. и вступ. ст. Р. В. Светлова. СПб., 1997; пер. В. Б. Чернышевского. М., 1997; О египетских мистериях, пер. и вступ. ст. Л. Ю. Луком- ского. М., 1995; Ответ учителя Абаммона на письмо Порфирия к Анебону, пер. И. И. Маханькова.— В сб.: Знание за пределами науки, сост. И. Т. Касавин. М., 1996. Лит.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Последние века, кн. 1. М., 1988, с. 122-301 ; Dalsgaard Larsen В. Jamblique de Chalcis. Exegete et philosophe, vol. 1—2. Aarhus, 1972 (Appendice Testimonia et fragmenta exegetica); Larsen B. D. La place de Jamblique dans la philosophie antique tardive, Places E. des, La religion de Jamblique.— De Jamblique a Proclus, Neuf Exposes suivis de Discussions, prep. par H. Dorne, \&n- doeuvres-Gen., 1975 (Entretiens sur l'Antiquite classique XXI), p. 1—26, 69—102; SteelC. The changing Self. A study on the Soul in later Neo- platonism: Iamblichus, Damascius, and Priscianus. Brux., 1978; Dillon J. Iamblichus of Chalcis.- ANRWII, 36.2, 1987, p. 862-909; O'Meara D. Pythagoras revived. Oxf., 1989; Nasemann В. Theurgie und Philosophie in Jamblichs «De mysteriis». Stuttg., 1991. Ю. А. Шичалин ЯНОВСКАЯ Софья Александровна (31 января 1896, Пру- жаны, бывш. Гродненской губ. — 24 октября 1966, Москва) — математик, логик, философ, педагог, создатель русской школы философии математики. Училась на Высших женских кур-
513
ЯСПЕРС сах в Одессе. Член партии большевиков с 1918, участник Гражданской войны, в 1920—23 член Одесского губкома компартии. В 1924—29 училась, затем преподавала в Институте красной профессуры (ИКП, Москва); профессор (1931), доктор физико-математических наук (1935), заведующая кафедрой высшей алгебры МГУ (в эвакуации, Пермь, с 1941); в 1943— 59 заведующая кафедрой истории математики и математической логики МГУ; преподавала историю и философию математики в МГУ, с 1935 (со)руководила научным семинаром по истории и методологии математики, а также семинаром по математической логике (совместно с его основателем И. И. Же- галкиным). В 1936 впервые в России стала читать лекции по математической логике (МГУ). Яновская активно содействовала созданию на механико-математическом факультете МГУ самостоятельной кафедры математической логики во главе с А. Марковым и до конца своих дней была ее профессором. В 1920—30-х гг. Яновская — активный пропагандист идеологической линии компартии среди московских математиков; критикует «идеализм в математике», представленный, как она считала, не только в зарубежной, но и в русской науке (в Московской математической школе Лузина). Но с середины 30-х гг. Яновская начинает пересматривать свои взгляды, и в 40-х гг. они коренным образом меняются. Теперь официальная фразеология используется ею для выражения собственной диалектической философско-, историко- и логико-математической концепции. Она по-новому трактует вопросы истории дедуктивно-аксиоматического метода, показывает роль математической и логической строгости как опосредованной формы практики, как критерия истины в дедуктивных науках; осмысливая проблематику математической бесконечности, она характеризует соотношение классической и интуиционистской (конструктивной) математики и логики; отстаивает приоритет русской науки во многих областях математической и логической мысли (Лобачевский, Порецкий, Жегалкин, Шейн- финкель, В. И. Шестаков и др.); развивает учение о роли в познании процедур введения и исключения абстракций; формулирует концепцию «расщепления» понятий как средства их уточнения; показывает диалектическую суть антиномий и апорий; формулирует значение логики для техники; разрабатывает алгоритм поиска пропозиционального логического вывода на основе дедуктивных таблиц Бета; раскрывает современное звучание наследия Лобачевского; открывает неизвестные ранее страницы истории математики в Московском университете. Яновская много сделала для утверждения в России 40—60-х гг. принципа единства логической науки, разрабатываемой как математиками, так и философами. Она организовала переводы на русский язык классических логических трудов Д. Гильберта и В. Аккермана (1947), А. Тарского (1948), С. К. Клини (1957), Д. Пойя (1957), Р. Карнапа (1959) и др., во многих случаях выступая в них как автор вступительных статей и комментариев; Яновская активно участвовала в качестве автора статей и научного консультанта «Философской энциклопедии» (1966—67). Последний большой ее труд — подготовка русского издания «Математических рукописей» Маркса, работу над которыми она начала еще в 30-е гг.; в Предисловии к этому изданию она раскрыла методологический смысл Марксовых понятий «оборачивание метода» и «стратегема действия», видя в них предвосхищение алгоритмического подхода в науке. Соч.: Категория количества у Гегеля и сущность математики.— «Под знаменем марксизма», 1930, № 5; Гегель и математика.— Там же, № 11—12 (совместно с Э. Кольманом); О так называемых «определениях через абстракцию».— В кн.: Сб. статей по философии математики. М, 1936; Логика математическая,— БСЭ, т. 37. М., 1938 (совместно с В. Гливенко); Основания математики и математическая логика.— В кн.: Математика в СССР за 30 лет. М, 1949; Математическая логика и основания математики.— В кн.: Математика в СССР за 40 лет, т. 1. М., 1959; Предисловие.— В кн.: Маркс К. Математические рукописи. М., 1968; Методологические проблемы науки. М., 1972. Лит.: Башмакова 77. Г., Юшкевич А. П. и др. С. А. Яновская. К 70-летию со дня рождения.— «Успехи математических наук», 1966, т. 21, вып. 3; Софья Александровна Яновская.— В кн.: Женщины — революционеры и ученые. М., 1982. Б. В. Бирюков, 3. А. Кузичева, А. С. Кузичев ЯСПЕРС (Jaspers) Карл (23 февраля 1883, Ольденбург — 26 февраля 1969, Базель) — немецкий философ, ведущий представитель экзистенциализма. Рано осознал философию своей высшей целью, но долго не решался сделать ее профессией. С 1901 посещал Ольденбургский и Мюнхенский университеты, слушал лекции Т. Липпса по философии, однако специализировался по психологии в Гейдельберге, с 1913 — доктор медицины, с 1916 — профессор психологии. Психологические занятия Ясперса, реализовавшиеся в ряде специальных работ (Gesammelte Schriften zur Psychopathologie, 1963), постепенно подводят его к философской проблеме «психологии мировоззрений» (которой он посвятил в 1919 особый труд «Psychologie der Weltanschauungen»). В 1921 занял кафедру философии в Гейдельбергском университете; в 1937 гитлеровские инстанции отстранили его от преподавательской деятельности, к которой он вернулся в 1945; в 1948 переходит в Базельский университет. В годы нацизма книги Ясперса воспринимались как сдержанное напоминание о попранных гуманистических ценностях (ср.: Mann Th. Gesammelte Werke, Bd. 12. В., 1955, S. 121). После 1945 на гребне послевоенного либерального «отрезвления» Ясперс получает большую популярность и в ряде своих книг, написанных для широкого читателя, начиная с нашумевшего трактата 1946 о «немецкой вине» (Die Schuldfrage. Ein Beitrag zur deutschen Frage), выступает как политический моралист. Место Ясперса в истории духовной культуры двойственно; он разделяет эту двойственность с рядом других «властителей умов» его поколения (напр., Т. Манном). Его исходный идеал — «бюргерский» гуманизм, каким его сформировало Просвещение: идею философской совестливости для него символизирует имя Канта, идею культурной широты — имя Гете. С этой же исходной установкой Ясперса связаны и его классицистическое преклонение перед гражданским и умственным свободолюбием античной Греции, и его симпатии к Спинозе, и его выпады против клерикализма, и его тяготение к М. Be- беру — одному из последних умов кантовско-протестантской чеканки. Воспитанный на Канте вкус выявляется даже во внешних приметах литературного стиля Ясперса — подчеркнутой размеренности интонаций и решительном исключении пафоса, равно как и «магических» темнот (столь характерных хотя бы для Хайдеггера), в совестливой, ровной, несколько нарочито педантичной трезвости изложения. Однако важнейшим интеллектуальным переживанием Ясперса в самом начале его философского пути было ощущение выброшеннос- ти из кантовско-гётеанского культурного «рая». Выяснилось, что некритическая верность старому идеалу культуры оборачивается в кризисной духовной ситуации 20 в. невыносимой ложью «культурфилистерства» и «университетской философии». Отметим, однако, что как раз заветы классического иде-