Новая философская энциклопедия. Том второй Е—M
Шрифт:
323
КРИСТЕВА Соч.: Семантический анализ модальной логики. — В кн.: Фейс Р. Модальная логика. М., 1974, с. 254—323; Семантическое рассмотрение модальной логики. — В кн.: Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1981; Тождество и необходимость. — В кн.: Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982, вып. 13; Naming and Necessity. Cambr. (Mass.), 1980; Wittgenstein on Rules and Private Language: An Elementary Exposition. Oxf., 1982. Jinx.; Passmore У. Recent Philosophers. A Supplement to «A Hundred Years of Philosophy». L., 1985. Л. Б. Макеева
КРИСТЕВА(Kristeva) Юлия (род. 1941) — философ и писатель, профессор лингвистики и семиологии Университета Париж-VII. Выдвинула ключевую для постмодернизма концепцию интертекстуальности (статья «Бахтин, слово, диалог и роман», 1967, рус. пер. в журн. «Диалог. Карнавал, Хронотоп». Витебск, 1983, № 4), означающей особые диалогические отношения текстов, которые строятся как мозаика цитации — результат впитывания и видоизменения других текстов в их ориентации на контекст. Специфика подхода, предложенного Кристевой, состоит в сочетании структуралистской «игры со знаками» и психоаналитической «игры против знаков». Оптимальным вариантом такого сочетания ей представляется художественная литература, которой она придает статус своего рода глобальной теории познания, исследующей язык, бессознательное, религию, общество (литературе при этом отдается приоритет перед письмом как чересчур нейтральным). Предлагая постмодернистскую трактовку катарсиса (физиологическое истолкование очищения при помощи сострадания и страха), Кристева видит задачу литературы в освобождении от ужасного. Как в своих философско-зсгетичес- ких эссе, так и в романах она исходит из того, что художественная сублимация противостоит смерти. И в этом плане метафизический опыт абсурда, пограничные ситуации депрессии и меланхолии как оплота ничто внутри бытия оказываются в конечном счете источником прекрасного, возвышенного, эстетического идеала. Художественный опыт лежит в основе религиозности, пережившей крушение исторических форм религии. Для работ Кристевой характерно сближение постфрейдистского и неотомистского видения культуры: так, она пишет о сходстве психоаналитического сеанса с религиозной исповедью, основанной на словесной интерпретации фантаз- мов, доверии и любви к исповеднику-врачевателю. Соч.: Polylogue. P, 1977; Recherches pour une semanalyse. P., 1978; Pouvoir» de Phorreur. Essa isur l'abjection. P., 1980; La langue, cet inconnu. Une introduction a la linguistique. P., 1981; Аи commencement etait l'amour. Psychanalyse et foi. P., 1985; Soleil noir. Depression et me- lancholie. P., 1987; Etrangers a nous-memes. P., 1988; Les Samourais. P., 1990; Possessions. P., 1996; в рус. пер.: Танатография Эроса. Ж. Батай и французская мысль середины 20 в. СПб., 1994; Душа и образ (и др. статьи). — В кн.: Интенциональность и текстуальность. Томск, 1998. с. 253-306; Фраза Пруста.
– «Логос». М., 1999, № 2, с. 145-185. Лит.: Ржевская Н. Ф. Литературоведение и критика современной Франции. М., 1985, гл. 5. Я. Б. Маньковская
КРИТИЙ(Kpixiac) из Афин (ок. 460—403 до н. э.) — софистический мыслитель и политический деятель. Был близок с Сократом, и Платон делает его участником диалогов «Ти- мей» и «Критий». Свои идеи высказывал в прозаических философских сочинениях и в драмах, от которых дошли только отрывки. Его натурфилософские идеи, напр., будто Времени- Хроносу присуща космогоническая функция, не оригинальны. Критий воспринял у Сократа его недоверие к разуму коллектива и сделал это недоверие оправданием собственной тиранической власти, которую ему удалось захватить ненадолго. В сатировой драме «Сизиф» (fr. 25 DK) утверждал, будто веру в богов древние правители ввели, сознательно обманывая народ, чтобы добиться от него повиновения законам и нравственным нормам. Погиб в сражении со сторонниками демократии. Фрагм. и свидетельства: DK II, 371—399; Tragicorum Graecorum fragmenta, ed. В. Snell, vol. 1. Gott., 1971, p. 171-184. Лит.: Guthrie W. К. С. A history of Greek philosophy, vol. 3. Cambr., 1969, p. 298-304, 243-244; Untersteiner M. Les Sophistes, t. 2. P., 1993, p. 167-175. A. И. Зайцев «КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА» (Kritik der praktischen \ernunft. Riga, 1788) — главное морально-философское сочинение Канта. Отправляясь от
324
«КРИТИКА СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ» стоинство свободы. Никакой другой мотив его не обеспечивает. С предельной последовательностью данный тезис проводится в кантовской критике евдемонизма («этики себялюбия»). Личное блаженство, счастье и благополучие — слишком проблематичные и зыбкие цели, чтобы служить основанием нравственности и свободы. Хотя стремление к ним можно признать от рождения свойственным каждому, они, по строгому счету; представляют собой лишь эмпирическую задачу, которая поставлена человеку его природой, но не имеет общезначимого рационального решения. Более того, человек, который всецело посвящает себя поискам личного счастья и благополучия (как если бы это было его долгом), неизбежно попадает во все большую зависимость от эмпирических обстоятельств (а это значит — и от властных инстанций, которые заведуют обстоятельствами). Аргументы, выдвинутые Кантом против евдемонизма, сохраняют свою критическую силу в отношении всех попыток утилитарного и прагматического обоснования морали вплоть до новейших. Глубинная оппозиция между эмансипирующим категорическим императивом и утилитарно-евдемонистическим расчетом находит экзотерическое выражение в резком противопоставлении долга и склонности. Оно проходит через весь текст «Критики практического разума» и превращает это сочинение в философскую декларацию ригоризма (кантовская этика в целом менее ригористична, чем данная «Критика»). Всякая примесь склонности, утверждает автор * Критики», портит чистоту нравственного мотива. Более того, подлинно нравственным поступком может считаться только такой, который не просто легален (сообразен долгу), но морален (т. е. совершается из одного лишь уважения к закону долга). Модели моральности соответствует понятие автономии (самоцельности, самозаконности нравственного поступка) и формальная трактовка категорического императива как «закона законосообразности». Вместе с тем важно отметить, что даже в крайних выражениях ригоризма и формализма этика Канта не делается антиевде- монистической (аскетической) доктриной: «Различение принципа счастья и принципа нравственности не есть, однако, противопоставление их, и чистый практический разум не хочет, чтобы отказывались от притязаний на счастье; он только хочет, чтобы эти притязания не застили взор, коль скоро речь вдето долге» (Кант И. Соч. на нем. и рус. яз., т. 3,1997, с. 529). Стремление к счастью, поставленное под сомнение в аналитике нравственного сознания, вновь привлекается Кантом, когда дело доходит до теории добродетели и до разъяснения интегрального понятия всей его этики — понятия высшего блага. Под последним Кант разумеет моральный порядок, в основе которого лежит принцип заслуженного счастья. Такова конечная цель, к которой необходимо устремляется именно нравственно бескорыстная личность, отрешившаяся от мотивов себялюбия. Вселенский моральный порядок есть то, чего она не может не хотеть. Поскольку же порядок этот недостижим в границах природы, какой мы ее постигаем в опыте, нравственно развитый субъект не может мыслить себя иначе как вечно совершенствующимся членом сверхчувственного мира, устроенного благим и справедливым миро- держцем. Бессмертие души и существование Бога осознаются им как условия возможности высшего блага. Это практические постулаты, которые этикотеология Канта добавляет к чисто этическому постулату свободы. «Критика чистого разума» очерчивала свободу воли, бессмертие души и существование Бога в качестве проблематических, регулятивных и трансцендентных идей. «Критика практического разума», хотя и не доказывает их теоретически (вопреки мнению большинства русских религиозных философов Кант не предлагает никакого нового доказательства бытия Бога), но сообщает им достоинство ассерторических, конститутивных и имманентных убеждений. «Критика практического разума» открывается Предисловием, разъясняющим место этого произведения в общей структуре трансцендентально-критического учения. Далее следует Введение, трактующее понятие практического разума. Главная часть работы носит название «Учение чистого практического разума о началах». Она разделена на две книги. Первая («Аналитика чистого практического разума») представляет собой феноменологию морального сознания, ориентированную на этическое обоснование свободы. Вторая («Диалектика чистого практического разума») реализует этикотеологическую программу Канта. Краткая вторая часть работы («Учение о методе чистого практического разума») имеет дидактический характер: Кант разъясняет здесь установки и приемы «истинного [морального] просвещения». Заключение «Критики» развертывает знаменитый девиз Канта: «Звездное небо надо мной и моральный закон во мне». «Звездное небо» (объект изумления) напоминает человеку о его тварном ничтожестве перед безбрежной, детерминистски равнодушной природой («вселенной Паскаля»); «моральный закон» (объект уважения) возвышает его над природой и свидетельствует о персональной причастности к сверхчувственному миру. Социальный герой «Критики практического разума» — «простой, скромный гражданин, наделенный честностью характера». Главная иллюстрация строго нравственного поступка — отказ от лжесвидетельства (даже под угрозой крайних бедствий и смерти). В обшей структуре трансцендентально-практического учения «Критика практического разума» занимает положение «пос- редующего звена» между «Критикой чистого разума» и «Арктика* аюсобностж суждения*. Однако действительный смысловой потенциал этого произведения куда более значителен: формалистическая акцентировка категорического императива открывает путь к принципиально новому осмыслению правового закона (статья «О поговорке...», 1792, и первая часть «Метафизики нравов», 1798); учение о постулатах чистого практического разума образует фундамент оригинальной философии религии («Религия в пределах только разума», 1795). Русский перевод Н. Смирнова (1879), H. M. Соколова (1897). Лет.: СкрипникА. Я. Категорический императив И. Канта. М., 1973; Малыпер Р. К истории возникновения «Основоположения к метафизике нравов» и «Критики практического разума». — В кн.: Кант И. Соч. на нем. и рус. яз., т. 3. М.г 1997, с. 7-18; Соловьев Э. Ю. К истории русских переводов основных морально-философских сочинений Канта. — Там же, с. 19—35; Cohen H. Kants Begrundung der Ethik. В., 1910; Strange К Die Ethik Kants. Zur Einfuhrung in die Kritik der prak-tischen Vsmunft. Lpz., 1929: Paton HJ. The Categorical Imperative. A Study in Kant's Moral Philosophy. L, 1947; BittnerR., Cramer K (Hrsg.) Materialien zu Kants «Kritik der praktischen MirnunftV Fr./M., 1975. См. также лит. к ст. Кент. Э. Ю. Соловьев «КРИТИКА СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ» (Kritik der Urteilskraft) — работа И. Канта, анализирующая эстетическую способность человека. Опубликована в 1790; первое введение к ней — в 1914. Вошла в шеститомное собрание Со-
325
«КРИТИКА СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ» чинений (т. 5. М, 1966). Работа возникла из стремления Канта найти опосредствующее звено между «Критикой чистого разума» и «Критикой практического разума» и установить немеханический способ объяснения живой природы. Состоит из предисловия, введения и двух частей. В 1-й части — «Критике эстетической способности суждения» анализируется рефлектирующая способность суждения (термин введен Кантом), связанная с эстетическим удовольствием (Wohlgefallen, Lust) от произведений искусства (а также прекрасных созданий природы). Рефлектирующая способность суждения существенным образом отличается от определяющей способности суждения «Критики чистого разума», где благодаря способности суждения особенное подводилось под всеобщее. Здесь, напротив, по данному особенному отыскивается всеобщее. Кант выделяет два вида рефлектирующего суждения — эстетическое и телеологическое. Эстетическим он называет такое суждение, основанием которого является ощущение, вызывающее в субъекте гармоническую игру воображения и рассудка, в свою очередь обусловливающую возникновение чувства удовольствия и неудовольствия. В «Аналитике прекрасного» формулируются основные характеристики эстетического суждения — суждения вкуса. Оно не есть познавательное суждение. «Чтобы определить, прекрасно ли нечто или нет, мы соотносим представление не с объектом посредством рассудка, ради познания, а с субъектом и его чувствами удовольствия и неудовольствия посредством воображения» (Соч. в 6 т., т. 5. М., 1966, с. 203). Далее, суждение вкуса носит незаинтересованный характер. Удовольствие, получаемое от приятного или доброго, всегда связано с каким-нибудь интересом, но удовольствие от прекрасного (которое вследствие этого правильнее было называть не удовольствием, а благорасположением — Wohlgefallen) «свободно от всякого интереса. Предмет такого удовольствия называется прекрасным» (с. 212). Т. к. эстетическая способность суждения относится не к самому предмету, а к нашему восприятию его, т. е. носит субъективный характер, то возникающая при этом трудность состояла в отыскании априорного основания для эстетического суждения. Оно было найдено Кантом во «всеобщем чувстве» (Gemeinsinn — от лат. sensus communis) как чистом суждении вкуса. Иначе говоря, суждения вкуса должны иметь в своей основе субъективный, но всеобщий принцип, который через чувство (не через понятие — прекрасное есть то, что нравится «без понятия», с. 222) общезначимо определяет, что нравится, а что не нравится, и это — «общее чувство». По Канту, возможность его обусловлена «всеобщей сообщаемостью» эстетического удовольствия, каковая присуща не только познаниям, но и душевным состояниям. Именно всеобщая сообщаемость «предполагает общее чувство» (с. 243). Важной характеристикой эстетического суждения является то, что оно «имеет своей основой только форму целесообразности предмета» (с. 223), поскольку «она воспринимается в нем без представления о цели» (с. 240). В «Аналитике возвышенного» Кант различает математически возвышенное, когда удовольствие вызывается содержанием безусловно великого предмета, и динамически возвышенное, когда природа рассматривается «как сила, которая не имеет над нами власти» (с. 268). «Следовательно, возвышенность содержится не в какой-либо вещи в природе, а только в нашей душе, поскольку мы можем сознавать свое превосходство над природой в нас, а тем самым и над природой вне нас... Все, что вызывает в нас это чувство,—а сюда надо отнести и могущество природы... называется поэтому возвышенным» (с. 273). Исключительно важное значение в «Критике способности суждения» придается понятию «игры»: речь идет об игре рассудка и воображения, когда одна способность опосредуется другой, что стимулирует развитие каждой. На «чувстве свободы в игре наших познавательных способностей — а эта игра должна в то же время быть целесообразной — зиждется то удовольствие, которое единственно и обладает всеобщей сообщаемостью, не основываясь, однако, на понятиях» (с. 321 — 322). Характеризуя прекрасное как «символ нравственно доброго» (с. 375), Кант видит в эстетической способности суждения опосредующее звено между природой и свободой, способностью познания и способностью желания. По Канту, «она не есть ни природа, ни свобода, но тем не менее связана с основой свободы, а именно с сверхчувственным, в котором теоретическая способность общим и неизвестным (для нас) способом соединяется в одно с практической способностью» (с. 376). В завершающей 1 -ю часть «Диалектике эстетической способности суждения» формулируется антиномия вкуса: тезис — суждение вкуса не основывается на понятиях, иначе можно было бы о нем дискутировать, и антитезис — суждения вкуса основываются на понятиях, иначе нельзя было бы о них даже спорить, т. е. притязать на необходимое согласие других с данным суждением (см. с. 359). Антиномия эта разрешается Кантом так, что суждение вкуса хотя и не основывается на определенных понятиях, но в основе его все же лежит неопределенное понятие о сверхчувственном субстрате явлений, неопределенная идея сверхчувственного в нас. Во 2-й части — «Критике телеологической способности суждения» анализируется применение принципа целесообразности при рассмотрении созданий природы. Кант следующим образом формулирует возникающую здесь антиномию. Первая максима ее: «Всякое возникновение материальных вещей и их форм надо рассматривать как возможное только по механическим законам» (с. 413). Вторая максима: «Некоторые продукты материальной природы нельзя рассматривать как возможные только по механическим законам (суждение о них требует совершенно другого закона каузальности, а именно закона конечных причин)» (там же). Существование живых организмов заставляет нас выходить за рамки механических объяснений, т. е. предполагать целесообразную обусловленность. По аналогии с живыми организмами мы стремимся рассматривать и всю природу. Однако мы не можем приписывать цели ни Богу (нам неизвестны ни его замыслы, ни способы его действий), ни тем более — неживой материи; мы можем лишь примысливать их (ориентируясь на существование живых организмов и по аналогии с деятельностью человека в искусстве), т. е. применять телеологический подход в качестве регулятивного принципа. «Понятие вещи как цели природы самой по себе не есть, следовательно, конструктивное понятие рассудка или разума, но может быть регулятивным понятием для рефлектирующей способности суждения, дабы по отдаленной аналогии с нашей целевой каузальностью вообще направлять исследование такого рода предметов и размышлять об их высшем основании» (с. 401). Рефлектирующая способность суждения обнаруживает в данном случае свой опосредующий характер: «Природа прекрасна, если она в то же время походит на искусство, а искусство может быть названо прекрасным только в том случае, если мы сознаем, что оно искусство и тем не менее кажется нам природой» (там же, с. 322). Основу же синтеза целевого и причинного объяснений природы Кант ищет в конечном счете в человеке. «Здесь, на Зем-
326
«КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА» ле, человек — последняя цель творения, ибо здесь он — единственное существо, которое может составить понятие о целях и из агрегата целесообразно сформированных вещей составить с помощью своего разума систему целей» (с. 459). Русский перевод Н. М. Соколова (1898), 1-го введения — Ю.Н.Попова (1966). Лит.: Библер В. С. Век Просвещения и «Критика способности суждения». Дидро и Кант. — В сб.: Западноевропейская художественная культура XV11I века. М, 1980, с. 151-248; Model А. Metaphysik und reflektierende Urteilskraft bei Kant. Fr./M., 1987; Esser A. Antinomie der Kunst. В., 1995. См. также лит. в ст. Кант. Т. Б. Длугач «КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА» (Kritik der reinen Vernunft) — сочинение И. Канта. 1-е издание вышло в Риге в 1781. Под влиянием упреков в непонятности текста Кант выпустил в 1787 в Риге 2-е, существенно доработанное издание, которое — по рекомендации самого Канта — обычно и принимается за основу (с учетом вариантов 1-го издания). Однако некоторые философы (А. Шопенгауэр, К. Розенкранц, и др.) придавали более высокую ценность 1-му изданию. «Критика» неоднократно переиздавалась — при жизни Канта в 1790, 1794, 1799, наиболее важные издания: К. Розенк- ранц, 1838; Г. Хартенштайн, 1867; Ю. Г. фон Кирхман, 1868; К. Кербах, 1877; Б. Эрдман, 1878; Э. Адикес, 1899; К. Фор- лендер, 1899; Т. Валентинер, 1901,1913; Э. Кассирер, 1913; Р. Шмидт, 1926,1930; 1990; В. Вайшедель, 1956,1983; И.Хайде- манн, 1956 и др. Основополагающим текстом считается издание Прусской академии (1911), в основу которого положено издание Б. Эрдмана. Русские переводы: М. Владиславлева (1867); Н. М. Соколова (т. 1-2, 1896-97; в одном томе - 1 902); Н. О. Лосского (1907; 2-е изд. 1915; 1964 - под ред. Ц. Г. Арзаканяна и М. И. Иткина. Соч. в 6 т., т. 3, далее цитируется по этому изданию). В Предисловиях к 1-му и 2-му изданиям Кант формулирует основную задачу — осуществить «критику способности разума в отношении всех познаний» (с. 76), предмет критики — «природа самого познания» (с. 77). Осуществившаяся в математике, начавшаяся в естествознании и предстоящая в метафизике «революция в способе мышления» сведена к формуле: «предметы должны сообразоваться с нашим познанием» (с. 87). Во Введении дано различение между априорным (безусловно независимым от всякого опыта) и апостериорным (коренящимся в опыте) познанием. Разделение на априорные аналитические и априорные синтетические суждения (в первых предикат лишь поясняет то, что уже содержится в субъекте, во вторых предикат добавляет новое знание благодаря обращению к опыту) использовано для формулирования основного вопроса «Критики чистого разума»: «как возможны синтетические суждения a priori?» В соответствии с общим членением произведения на 1) трансцендентальную эстетику, или учение о чувственности (Sinnlichkeit), 2) трансцендентальную аналитику, или учение о рассудке (Verstand), 3) трансцендентальную диалектику, или учение о разуме (Vernunft), основной вопрос модифицируется так: как возможны синтетические суждения a priori: 1) в чистой математике, 2) в чистом естествознании, 3) в чистой (новой) метафизике? Ключевые понятия априорного и трансцендентального Кант вводит сначала без обоснования: некоторые знания в принципе никогда не могут быть выведены из опыта — таковы всеобщие, т. е. истинно априорные, знания (напр., суждения обо всех телах или всех людях — ясно, что полный опыт относительно них невозможен, как и опыт относительно мира как бесконечного целого, и т. п.). Понятие трансцендентального характеризует разделы философии, в которых исследуется априорное, т. е. всеобщее и необходимое знание. Априорное анализируется на уровнях трех взаимосвязанных способностей (Vermogen) познания — «восприимчивости» (чувственность), суждения (рассудок), умозаключения (разум). О воздействии «предметов» на наши органы чувств (аффи- цированш чувственности) говорится очень бегло: возникающие благодаря ему «созерцания» (Anschauungen, «наглядные представления» в переводе Н. О. Лосского) могут быть эмпирическими, если относятся к предмету через посредство ощущения, или чистыми, если в них нет ничего от ощущений. «Явлением» (Erscheinung) у Канта именуется «неопределенный предмет эмпирического созерцания» (с. 63—64). «За» явлениями и независимо от них для нашего познания нет ничего. Вещь саму по себе (Ding an sich selbst), безотносительно к ее проявлениям, мы познать не можем, хотя
327
КРИТИЦИЗМ быть выведены производные рассудочные понятия ( предика- билии чистого рассудка), обоснование всей полноты которых Кант отложил «до другого случая» (который так и не представился). Каждая третья категория возникает у Канта из синтеза двух предыдущих (это учение Канта высоко оценивалось Гегелем). Обоснование дедукции чистых рассудочных понятий, или категорий, принадлежит к числу наиболее важных разделов «Критики чистого разума». Рассмотрев чистые рассудочные понятия, Кант поставил вопрос о чувственном условии, без которого чистые рассудочные понятия не могут быть применены, т. е. о «схематизме чистого рассудка». В трансцендентальной аналитике тщательно исследуются различные виды синтеза, т. е. «единств действия», осознаваемых рассудком. Синтез исследуется как проявление продуктивной, т. е. творческой способности воображения (в отличие от пассивной, или репродуктивной, способности, подчиненной законам ассоциации и исследуемой в психологии). Различая образ (продукт эмпирической способности воображения) и схему («монограмму» чистой способности воображения, или представления о том способе, каким воображение дает понятию образ), Кант утверждает, что в основе чувственных понятий лежат именно схемы, т. е. комплексные чувственно-рассудочные образования. Он анализирует троякий трансцендентальный синтез (аппрегензия, или схватывание элементов созерцания одного за другим; репродукция, или возобновление в репродуктивном воображении ряда элементов; рекогниция в понятии, или узнавание элементов как частей целого). От таблицы и дедукции категорий Кант переходит к таблице основоположений: 1) аксиомы созерцания; 2) антиципации восприятия; 3) аналогии опыта; 4) постулаты эмпирического мышления вообще. Рассмотрев их, Кант приступает к опровержению идеализма — в виде «проблематического идеализма» Декарта или «догматического идеализма» Беркли: «Простое, но эмпирически определенное сознание моего собственного наличного бытия (Dasein) служит доказательством бытия (Dasein) предметов в пространстве вне меня» (с. 287). Трансцендентальная диалектика есть учение о разуме и одновременно — ответ на вопрос о том, как возможна чистая метафизика. «Всякое наше познание начинает с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления» (с. 340). Способность разума — это способность 1) делать опосредованные выводы, или умозаключения; 2) производить понятия; 3) давать принципы (рассудок есть способность давать правила); 4) создавать единство правил рассудка по принципам (с. 342). Трансцендентальная диалектика исследует «трансцендентальную видимость», т. е. «естественную и неизбежную иллюзию», в которую неизбежно впадает разум. Важнейший вопрос раздела: «содержит ли разум a priori, сам по себе, т. е. чистый разум, синтетические основоположения и принципы и каковы могут быть эти принципы?» Достигаемое разумом единство — 1 ) это не единство возможного опыта, как в случае рассудка; 2) собственное основоположение разума (в его логическом применении) состоит «в подыскивании безусловного для обусловленного рассудочного познания, чтобы завершить единство этого познания». Два основных раздела трансцендентальной диалектики: исследование трансцендентальных понятий чистого разума и трансцендентальных и диалектических умозаключений чистого разума, онятия разума мыслятся a priori (как и рассудочные понятия), но в отличие от них не ограничиваются сферой опыта и служат не для понимания (zum Verstehen) восприятия, а для концептуального схватывания (zum Begreifen). Подобно тому как в учении о рассудке от формы суждений Кант переходил к категориям, так в учении о разуме от формы умозаключений он переходит к особым априорным понятиям разума — трансцендентальным идеям: «Под идеей я разумею такое необходимое понятие разума, для которого в чувствах не может быть дан никакой адекватный предмет» (с. 358). Кант вспоминает при этом об идее добродетели у Платона. Система трансцендентальных идей включает абсолютное (безусловное) единство 1) мыслящего субъекта (как предмета психологии); 2) ряда условий явлений (космологические идеи — предмет космологии); 3) условий всех предметов мышления вообще (теологические идеи — предмет теологии). Космологические идеи предстают в качестве антиномии, или неизбежных противоречий чистого разума; 1) мир имеет (не имеет) начала во времени и границы в пространстве; 2) всякая сложная субстанция состоит (не состоит) из простых частей; 3) противоречие строгой причинности и свободы; 4) противоречие, возникающее в споре о принадлежности к миру (или отсутствии в нем) необходимой сущности. «Идеал чистого разума» — восхождение к идеям, уже трансформировавшихся в идеал, напр., в идеал всесовершенней- шей сущности. Применение идей чистого разума есть, по Канту, «регулятивное применение по отношению к рассудку, а не к предметам». Благодаря регулятивным идеям разум не создает никаких понятий (об объектах), а только упорядочивает их. Примеры регулятивных идей — понятие мира вообще или понятие о Боге. Завершает «Критику чистого разума» «трансцендентальное учение о методе», определяющее формальные условия полной системы чистого разума. Лит.: Vaihinger H. Kommentar zu Kants Kritik der reinen Vernunft, 2 Aufl., Bd 1-2. Stuttg., 1922; Cohen H. Kommentar zu Kants Kritik der reinen \fernunft, 4 Aufl. Lpz., 1925; Eisler R., Kant-Lexikon. В., 1930. См. также лит. к ст. Кант. Н. В. Мотрошшюва
КРИТИЦИЗМ— философско-методологическая позиция, характеризующаяся принципиальным антидогматизмом, установкой на анализ собственных оснований мышления, на выяснение границ применимости фундаментальных понятий и методов. Классическую парадигму критицизма создал Кант, согласно которому философия должна исходить из саморефлексии разума, исследующего свои основоположения и предпосылки, проблемы и задачи, и только затем приступающего к анализу внешних объектов. Критицизм в кантовском смысле следует отличать как от догматической критики, так и от скептицизма, выступающего обратной стороной догматизма. Кантовская парадигма критицизма, оказав влияние на всю последующую историюфилософии, взначительноймеретранс- формировалась в ней. В философии Фихте критицизм приобретает иную ориентацию: мир представлений выводится из деятельности чистого самосознания, поэтому рефлексия разума приобретает функцию критики по отношению к универсуму; критицизм направляется не только на собственные основания мышления, он становится позицией сознания по отношению к миру. В диалектической философии Гегеля критицизм тесно связывается с идеей развития: взаимодействие («борьба») противоположностей есть не что иное, как взаимная критика, позитивные моменты которой служат возникновению синтеза, нового основания критической установки духа.
328
КРИТИЧЕСКИЙ РАЦИОНАЛИЗМ Кантианской парадигме критицизма противоположны установки на критику «неразумной» действительности (Маркс) или «критику» самого разума иррациональной волей (Шопенгауэр), жизненным инстинктом (Ницше, «философия жизни»), бессознательным влечением (Фрейд). Развитие кан- товской парадигмы критицизма во многих отношениях определялось реакцией на эти установки, а также на изменение представлений о природе познания и его формах, благодаря успехам естественных, социальных и гуманитарных наук. Эмпириокритики (Мах, Авенариус) придали критицизму роль установки на исследование эмпирического базиса познания: опыт был признан не сферой психических переживаний и не совокупностью качеств предметов, внешних по отношению к сознанию, а сферой нейтральных «элементов», обеспечивающих взаимосвязь психического и физического в рамках единого знания. Неокантианцы Марбургской и Баденской школ (Коген, Наторп, Винделъбанд, Кассирер и др.), в свою очередь, подвергли критике догмы позитивизма, искавшего последние основания научного знания в чувственных наблюдениях; была отброшена и кантианская «вещь сама по себе» как «реликт догматической метафизики». Коген полагал, что началом философско-методологического критицизма должна стать теория чистых или априорных элементов познания (категорий, теорий). Согласно Наторпу, критическая рефлексия охватывает не только сферу физико-математического исследования, но также моральный, эстетический и религиозный опыт. В феноменологии Гуссерля критицизм ориентирован на интерпретацию познавательных возможностей человека без разграничений между мышлением и созерцанием, дискурсом и интуицией; был подвергнут критике натуралистический объективизм как основание гносеологии. Общим моментом феноменологии, неокантианского критицизма и позитивизма (при всех существенных различиях между ними) стало перемещение фокуса гносеологии в сторону проблем метода. С усилением взаимодействия и диалога между философией и наукой в 20 в. понятия «метода» и «критики» еще более сблизились, и дальнейшее развитие классической парадигмы критицизма происходило гл. о. в рамках методологии науки. В философии критического рационализма (Поппер, Уоткинс, Лакатос, Агасси и др.) критицизм рассматривается как основная познавательная установка науки. В отличие от неопозитивистской установки на эмпирическое обоснование и оправдание научного знания (см. Джаапяфюшцшшжш), Поппер выдвинул на первый план идею научной рациональности как критики научного знания, осуществляемой в поиске возможных опровержений научных гипотез. Такая критика должна быть основана на эмпиризме и логике: опыт обладает безусловным приоритетом перед теоретическими конструкциями, обнаруженное опытное опровержение теории должно вести к признанию ложности последней согласно логическому правилу modus tollens. Т. о., критицизм получил статус методологической стратегии в решении проблемы демаркации (см. Де- марквщшш проблема) между наукой и метафизикой (последняя характеризуется именно своим иммунитетом от самокритики, принципиальной неопровержимостью). Однако в этом статусе критицизм не может быть вполне последовательным. Перед методологией науки возникает дилемма: либо признать установку критицизма не подверженной критике, возрождая тем самым догматизм, либо согласиться с принципиальной опровержимостью самой этой установки, попадая при этом в порочный круг «опытным» опровержением этой установки могло бы стать только указание на научное, но нефальсифицируемое суждение (суждение, стоящее вне критики), что является противоречием в определении. Попытка У. Бартли построить методологически корректное обобщение критицизма (панкритицизм) не нашла убедительной аргументации. Поппер предложил считать установку на рациональную критику «символом научной веры», изначальной готовностью ученых действовать в рамках рациональной дискуссии. Однако, вопреки намерениям Поппера, это, по сути, означало, что рассуждения об основаниях научной рациональности «переводятся» с языка методологии и логики на язык психологии и социологии науки. Определенной двойственностью в интерпретации критицизма отмечена и методологическая концепция научно-исследовательских программ Лакатоса: критические решения научной элиты основываются не на догматическом выполнении требований фальси- фикационизма, а на оценке эвристического потенциала программы как прогрессирующего или вырождающегося; однако такая оценка в реальной научно-исследовательской практике чрезвычайно подвержена психологическим и социологическим влияниям. Последнему обстоятельству было придано исключительное значение представителями исторического направления в философии науки (Кун, Тулмин, Полани и др). Кун отождествил классическую парадигму критицизма с кризисным, или «революционным», состоянием науки: критика оснований происходит тогда, когда прерывается «нормальный» период научной работы и фундаментальные образцы этой работы разрушаются «изнутри» (под давлением накопившихся противоречий с фактами) и «извне» (в конкуренции с другими, альтернативными образцами). В концепции Тулмина критицизм не является основной гносеологической установкой; рациональная критика—лишь один из факторов эволюции знания, действующий наряду с социальными и психологическими факторами. В постмодернистских концепциях науки (Рорти и др.) гносеологическое значение критицизма сильно снижено, поскольку отвергается сама возможность фундаментального эпистемологического обоснования научного исследования. Бессмысленно говорить о критике оснований, если сами эти основания полагаются чем-то временным, имеющим лишь вспомогательное, инструментальное значение для прагматически трактуемого успеха. В современной философии критицизм во все большей степени играет роль одной из регулятивных идей, влияние которой усиливается или ослабевает в зависимости от изменений позиции рационализма, культурных функций науки, от ее значимости в ряду иных форм общественного сознания. В этом смысле критицизм разделяет судьбу многих ценностей европейской культуры, которым брошен вызов истории. Лет.: Виндембанд В. История новой философии в ее связи с обшей культурой и отдельными науками. СПб., 1905; Структура и развитие науки. M., 197S; Поппер К. Логика и рост научного знания. M., I983; Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995; Идеал, утопия и критическая рефлексия. М., 19%. Б. Н. Порус
КРИТИЧЕСКИЙ РАЦИОНАЛИЗМ- направление западной (гл. о. англо-американской и немецкой) философии, ядро которого составляют методологические и социально- политические идеи К. Поппера и его последователей (И. Лакатоса, Дж. Агасси, Дж. Уоткинса, X. Альберта, Э. Топича, X. Шпинера и др.). Термин «рационализм» в наименовании
329
КРИТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ этого направления имеет несколько различных, но связанных между собой смыслов. Прежде всего в нем выражено стремление отграничить сферу рациональности — науку — от псевдонауки, метафизики и идеологии как сфер, которые не обладают «врожденным иммунитетом» против влияния иррационализма. В этом отношении критический рационализм продолжает традицию «демаркационизма», имея непосредственными предшественниками и оппонентами логических эмпи- ристов, с которыми расходится лишь в вопросе о критериях демаркации и соответственно о критериях рациональности. Хотя критический рационализм декларирует принципиальную антиидеологичность своей доктрины, уже сама постановка проблемы демаркации имеет не только методологическое значение: по мысли Поппера, наука и рациональность могут и должны стать оплотом в борьбе против иррационального духа тоталитаризма и социально-политической демагогии. Во-вторых, рационализм Поппера противопоставлен эмпири- цизму неопозитивистов (М. Шлика, О. Нейрата, Р. Карнапа, Г. Рейхенбаха и др.). Разногласия затрагивали принципы обоснования научного знания, проблемы «рациональной реконструкции» научно-исследовательских процессов в их истории, понимания сущности научного метода. В противовес индук- тивизму критический рационализм выдвинул на первый план гипотетико-дедуктивную модель научного исследования, в которой преимущественное значение имеют рационально конструируемые схемы объяснения эмпирических данных, а сами эти данные, опирающиеся на конвенционально определяемый эмпирический базис, во многом зависят от рационально-теоретических схем. В-третьих, рационализм этого направления выступает не только как характеристика научного знания и научных методов, но и как норма поведения ученого в ситуации исследования. С точки зрения критического рационализма рационально действует тот ученый, который строит смелые теоретические гипотезы, открытые самым разнообразным попыткам их опровержения. Более того, рациональность предполагает бескомпромиссную критику, в т. ч. и собственных позиций, опирающуюся на научную методологию (см. Фальсификация). Важнейшим следствием этой установки является признание принципиальной гипотетичности, предположительности знания, поскольку претензии знания на абсолютную истинность противоречат принципу критицизма и, следовательно, нерациональны. Став в 1960—70-х гг. теоретической основой социал-демократического реформизма, критический рационализм переплетается с традициями «социальной инженерии» и «социальной терапии», образуя совокупность концепций, направленных на решение конкретных проблем социальной жизни за счет реализации «рациональных проектов» производственного, культурного, политического развития. Улучшение жизненных условий и исправление социальных дефектов — социотехничес- кие задачи, требующие системы «рациональных образцов» и «рациональных ориентиров». Эти установки критического рационализма оказались привлекательными для той части прагматически и технократически настроенной интеллигенции, которая восприняла их как наиболее приемлемую философию социального действия, противостоящую пессимистически- негативистским тенденциям и контркультурным движениям. В развитии критического рационализма различимы четыре этапа: 1920—30-е гг. — формирование методологической доктрины К. Поппера; 1940—50-е гг. — распространение его идей на область социальной философии и социально-исторического знания; 1960—70-е гг. — «онтологическая реформа» критического рационализма и его сращивание с социал-демократической идеологией, с политологическими и социологическими концепциями; 1970—80-е гг. — ревизия «ортодоксального» попперианства и его модернизация с помощью идей когнитивной социологии науки, социальной психологии научных сообществ, герменевтики, что привело к заметным противоречиям с исходными принципами критического рационализма. Методологическая концепция критического рационализма развивалась от первоначального «наивного фальсификацио- низма». Однако на протяжении своей истории критический рационализм оставался «нормативной методологией», применение которой в рациональной реконструкции реальных процессов развития научного знания вело к огрублению и даже искажению последних. Попыткой приблизить концепцию критического рационализма к действительной истории науки стала методология научно-исследовательских программ И. Лакатоса. Радикальной ревизией критического рационализма явился «методологический анархизм» П. Фейерабенда, отбросивший идею демаркации и фальсификационизм, приравнявший рациональность к прагматическому успеху и творческому произволу. Другое направление ревизии критического рационализма выразилось в «панкритическом рационализме» (У. Бартли, X. Альберт и др.), провозгласившем принцип «критики собственных оснований» этой доктрины. Распространение принципов критического рационализма на историю и социальные науки означает прежде всего их ориентацию на теоретические образцы, заданные естествознанием. Однако, как признают сторонники критического рационализма, в сфере социального знания принципы рациональности часто нарушаются из-за идеологических, классовых, групповых, личностных и иных пристрастий. Преодоление этой трудности они видят на пути превращения принципа критицизма в методологическую основу и этическую норму деятельности научных сообществ. Идеальная модель «Большой науки» — «открытое общество беспристрастных исследователей» — видится сторонникам критического рационализма образцом подлинно демократического устройства общества в целом. С этих позиций были подвергнуты критике социальные учения и теории, содержание и практика реализации которых не соответствовали этому образцу. «Рациональность» и «демократия» в критическом рационализме — понятия, сопряженные по смыслу. Теоретики критического рационализма сосредоточили усилия на разработке рекомендаций «социальной технологии», позволяющей демократическим институтам гибко реагировать на изменения в социальной действительности. Огромную роль в этом процессе критический рационализм отводит научно-техническому прогрессу как движущей силе цивилизационного развития, распространению образования, повышению культурного уровня, превращению рациональности в доминирующую ценность. Лит.: Новейшие течения и проблемы философии в ФРГ. М., 1978; В поисках теории развития науки. М., 1982; Поппер К. Открытое общество и его враги, т. 1—2. М., 1992; Criticism and the Growth of Knowledge. Cambr., 1972; Der Kritische Rationalismus und Socialde- mokratie, Bd 1—2. Bonn, 1975—76; Critical Rationalism, Metaphiysics and Science, vol. 1. Dordrecht etc., 1995. В. Н. Пору с