Новая игра
Шрифт:
— Здравствуйте, Павел Андреевич. Господи, что это такое с машинкой у вас? Никак с танком поцеловались?..
— Жестокая разборка была, — мрачно выдавил тот. — Всё, не хрен тут разговоры разговаривать. Вы, такую мать, агрегат давайте чините…
Обычная властность давалась ему с трудом, пережитый ужас так и норовил заново устремить все мысли к сортиру. Вот это и называется — пошла непруха. «Пушкин дописался, Гагарин долетался, и эти доездятся, — накручивал себя Паша Лютый, впрочем, без особого успеха. — Хоть номер и чёрный, и выдан ещё в Совке, а хозяина засветит в лучшем виде. А против ствола, будь ты хоть сам Брюс Ли, ручонками особо не помашешь. Это тебе не двери драть с понтом на чужих машинах…»
Окончательно отведя душу в сортире,
— Наше вам, чтобы не кашлять, — начал Павел Андреевич. — Ну что, эти клоуны так и не прорезались? Ну, такую твою мать! И на звонки не отвечают? Ну всё, хорош сидеть на фонаре, [104] завтра выступаем…
104
Сидеть на фонаре — ждать (феня).
Если в Пещёрку, где запропали братки, так и не проложили приличного автобана, это совсем не значило, что туда невозможно было добраться на автомобиле. Очень даже можно. По всяким заштатным дорогам, грейдерам и грунтовкам… Если у тебя есть карта и джип…
Джип!
— Да, — спохватился Павел Андреевич, — ещё пробей-ка ты мне в темпе вальса номерок один, так, диктую по буквам: ломбард, елдачить, баклан. [105] Давай, упрись рогом, я жду.
105
Тюрьма, совершать половой акт, хулиган (феня).
И, уже потянувшись к ручке двери, снова согнулся вдвое, так что простое фаянсовое изделие опять стало желанней всех в мире сервизов. Ну да ничего, есть ещё справедливость на свете. Чёрный из древней «двадцать первой» ответит за всё. По полной программе ответит. За унижение, за изуродованный джип, за разговоры через губу…
Довольно скоро мобильник, впопыхах брошенный прямо на раковину, подпрыгнул и заверещал.
— Алё? Ну и?..
Павел Андреевич выслушал ответ, мрачнея лицом, и понял, что справедливости придётся повременить.
Чёрной «Волги» с искомым номером, как выяснилось, в природе не существовало…
Нацисты. Решение принято
Кабинет был внушителен. Много воздуха, много простора. Можно понимать как символическое отображение Lebensraum, жизненного пространства, необходимого нации. Есть где размять лапы овчарке Блонди [106] сопровождающей фюрера. Дуб, позолота, высоченные потолки, исполинские, во всю стену, окна, сейчас — глухо зашторенные. С благородных лакированных панелей оценивающе смотрят имперские орлы, держащие в когтистых лапах левое коловращение свастик. [107] Архитектор Альберт Шпеер, выстроивший новую рейхсканцелярию, постарался на славу. Можно получить некоторое представление о величественном «Гроссе халле», который должен будет украсить преображённый Берлин…
106
Говорят, Блонди была из первых дауфманов, выведенных перед войной.
107
Древнейший символ, используемый человечеством по крайней мере с VI тысячелетия до н. э., ни в чём, конечно, не виноват. Разные культуры приписывали ему различные значения; у европейских племён (в том числе у древних славян) это в основном был солнечный знак. Кстати, когда нацисты разрабатывали свою символику, Гитлеру первоначально была предложена правосторонняя свастика, но фюрер её отверг. Она обозначает дневное «качение» солнца, а объектом поклонения нацистских мистиков был ночной мрак.
Шёл сорок второй год, и собравшиеся в кабинете не знали, что «Гроссе халле», которому рейхстаг сошёл бы за невзрачную хозяйственную пристройку, так никогда и не будет построен. А мрамор со стен новой рейхсканцелярии в итоге украсит станции метрополитена в Москве…
Лёжа в углу, Блонди не без тревоги наблюдала за своим хозяином, расхаживавшим по мозаичному паркету. Хозяин был раздосадован и огорчён, и верная собака не знала, как ему помочь. Подойти приласкаться? Она была приучена не мешать. Предложить разорвать обидчика? Но толстяка, сидевшего в кресле, она очень хорошо знала. Это был свой.
— Геринг, вы должны мне пообещать, Геринг, — повторял хозяин Блонди, — что ни одна бомба англосаксов не упадёт на мой Берлин. Вы должны пообещать мне клятвенно, Геринг!
— Ну конечно, мой фюрер, я обещаю, — соглашался тучный собеседник, покладисто кивал и, невзирая на то что с приходом его фюрера к власти по всей Германии началась борьба с никотином, попыхивал толстенной сигарой — заокеанской, от тех самых англосаксов. — Пока я жив, мой фюрер, Люфтваффе этого не допустит.
Его мундир переливался дорогими металлами и камнями, которые мистически укрепляли налитое нездоровой полнотой тело. Золотым маршальским жезлом, что Геринг держал на коленях, можно было убить быка. В маленьких, глубоко посаженных глазах «наци номер два» светились ум, расчёт и отвага боевого лётчика, собравшего в Первую мировую все высшие фронтовые награды.
— То же самое, Геринг, вы мне говорили совсем недавно насчёт Кёнигсберга. — С силой, так, что в углу вскинулась Блонди, фюрер хлопнул ладонью по столу. — И что же? Запомните, Герман, Берлин — это вам не Кёнигсберг. Запомните, очень хорошо запомните…
Щёточка усов встала дыбом, чёлка упала на глаза, он стал действительно похож на бесноватого ефрейтора, каким его изображали в своей прессе враги. Блонди газет не читала, и внешность хозяина не играла для неё никакой роли. Она знала ему истинную цену. Когда он запирал двери, приглушал свет и начинал думать о страшном, его мысли обретали качество зримых теней. И не просто зримых — они прогибали ткань реальности, придавая ей форму. Через два с половиной года Гитлер будет сутки за сутками проводить в трансе, силясь в одиночку остановить армии, катящиеся с востока. Внешний мир истолкует его постоянное уединение как апатию, слабость и психический распад.
— Да полно вам, Адольф, — сказал Геринг, затянулся и очень по-товарищески подмигнул. — Мы ведь не первый год в одном окопе… Всё будет хорошо.
А сам ощутил, как глубоко внизу живота шевельнулась знакомая боль, память о двух пулях, схваченных в Мюнхене в двадцать третьем году. [108] После провала «Пивного путча» он прятался от полиции и не сразу попал к врачам — плохо залеченные раны успокаивал только морфий. От пристрастия к которому он тоже потом пытался лечиться. В том числе в психиатрических клиниках…
108
Молодого Геринга, тяжело раненного в перестрелке с полицией, укрыла еврейская семья Баллен. Через двадцать лет, узнав об их аресте, Геринг тотчас вмешался и спас Балленов от уничтожения в концлагере.