Новая Магдалина
Шрифт:
Сделав выговор, леди Джэнет еще не закончила разговор со слугой, она потом задала ему вопрос:
— Где мисс Розбери?
— В библиотеке, миледи.
Мерси вернулась к кушетке, она не могла выдержать больше, у нее не хватало даже решимости поднять глаза на дверь.
Леди Джэнет появилась быстрее обыкновенного. Она подошла к кушетке и шутливо потрепала Мерси двумя пальцами по щеке.
— Ленивый ребенок! Еще не оделась к обеду? Фи! Фи!
Тон ее голоса был так же шутлив и дружелюбен, как и действие, сопровождавшее слова. С безмолвным изумлением Мерси подняла глаза на нее.
Всегда восхищающая пышностью и великолепием своих костюмов, леди Джэнет в этом случае превзошла саму себя. На ней было самое лучшее из ее бархатных платьев, самые богатые бриллианты, самые великолепные кружева, а между тем на
Как следовало истолковать эти перемены? На какое заключение указывали они?
Более глубокое знакомство Джулиана с человеческой натурой, будь тут Джулиан, могло бы найти ключ к тайне. Он мог бы предположить (как это ни было невероятно), что на робость Мерси перед леди Джэнет леди Джэнет отвечала взаимной робостью. Действительно, было так. Женщина, непоколебимое спокойствие которой преодолело дерзость Грэс Розбери в час ее торжества, — женщина, которая отважилась пренебречь всеми последствиями своей решимости оставить без внимания настоящее положение Мерси в доме, струсила в первый раз, когда очутилась лицом к лицу с той самой женщиной, ради которой она столько страдала и для которой пожертвовала так много. Она боялась встречи с Мерси, так же как Мерси боялась встречи с ней. Великолепие ее одежды просто показывало то, что когда другие предлоги откладывать свидание было исчерпаны, был найден предлог заняться продолжительным и изящным туалетом. Даже минуты, потраченные на выговор слуге, служили предлогом отсрочить встречу. Торопливый вход в комнату, притворная шутливость в разговоре и обращении, уклончивые и блуждающие взгляды — все относилось к одной и той же причине. В присутствии других леди Джэнет успешно заставляла умолкнуть протест своей собственной врожденной деликатности и врожденного чувства чести. В присутствии Мерси, которую она любила материнской любовью, — в присутствии Мерси, для которой она унизилась до того, что умышленно скрыла истину, — в ней восстало и упрекало ее все, что было высокого и благородного в ее натуре.
"Что подумает обо мне моя приемная дочь, дитя моей первой и последней материнской любви, теперь, когда я стала сообщницей в обмане, которого она сама стыдится? Как я могу взглянуть ей в лицо, когда я, не колеблясь, из себялюбивого внимания к моему собственному спокойствию, запретила ей откровенно признаться в истине, что обязывало ее сделать ее тонкое чувство долга? "
Вот какие мучительные вопросы были в душе леди Джэнет в то время, как она дружелюбно обнимала Мерси, в то время, как ее пальцы фамильярно поправляли волосы Мерси. От этого, только от этого появилось желание, заставившее ее говорить с явно притворным легкомыслием обо всех предметах, входивших в круг обыкновенного разговора, пока он относился к будущему и полностью оставлял без внимания настоящее и прошедшее.
— Зима здесь нестерпима, — начала леди Джэнет. — Я думала, Грэс, что бы нам лучше теперь сделать.
Мерси вздрогнула. Леди Джэнет назвала ее «Грэс». Леди Джэнет намеренно показывала, будто нисколько не подозревает истины.
— Нет! — продолжала ее сиятельство, притворившись, будто иначе поняла движение Мерси. — Вам не надо идти одеваться. Уже поздно, и я готова вас извинить. Вы приводите меня в смятение, душа моя. Вы дошли до совершенства в простоте. Ах! Я помню, когда у меня также были свои прихоти и фантазии и когда я казалась хороша во всяком платье точно так же, как вы. Довольно об этом. Я уже вам говорила, что думала и составляла планы о том, что вы должны делать. Мы, право, не можем остаться здесь. Сегодня холодно, завтра жарко — что это за климат! А что касается общества, то чего же мы лишимся, если уедем? Теперь общества не существует. Щеголеватая толпа встречается теперь в домах, рвет друг другу платье, наступает друг другу
При этом вопросе Мерси быстро взглянула на леди Джэнет.
Леди Джэнет еще быстрее взглянула на программу оперы. Все те же печальные фальшивые предлоги, все та же бесполезная и жестокая отсрочка! Не будучи в состоянии выносить положения, навязываемого ей, Мерси сунула руку в карман своего передника и вынула из него письмо леди Джэнет.
— Ваше сиятельство, простите меня, — начала она слабым, дрожащим голосом, — если я осмелюсь приступить к тягостному разговору. Я едва смею сознаться.
Несмотря на ее намерение говорить прямо, воспоминание о прошлой любви и прошлой доброте одержало верх. Дальше слова замерли на ее губах. Она могла только протянуть письмо.
Леди Джэнет не хотела глядеть на письмо. Леди Джэнет вдруг начала поправлять свои браслеты.
— Я знаю, в чем вы не хотите сознаться, глупое дитя! — воскликнула она. — Вы не смеете сознаться в том, что вам надоел этот скучный дом. Душа моя, я вполне разделяю ваше мнение — мне надоело мое собственное великолепие. Мне ужасно хочется пожить в уютной, маленькой комнатке, чтобы мне прислуживала одна служанка. Я скажу вам, что мы сделаем. Мы прежде всего поедем в Париж. Мой добрый Миглиор, первейший из курьеров, один поедет с нами. Он наймет для нас квартиру в одном из самых уединенных парижских кварталов. Мы попробуем, Грэс, для перемены. Мы будем вести, что называется, «цыганскую жизнь». Я знаю множество писателей, живописцев и актеров в Париже — это самое веселое общество на свете, душа моя, пока не надоест. Мы будем обедать в ресторане, ходить пешком в театр и разъезжать в дрянном наемном экипаже. А когда это начнет становиться однообразным (уж это непременно будет), мы распустим крылышки и полетим в Италию обмануть зиму таким способом. Вот план для вас. Миглиор в Лондоне. Я пошлю за ним сегодня вечером, и мы отправимся завтра.
Мерси сделала новое усилие.
— Я умоляю ваше сиятельство простить меня, — продолжала она, — я хочу сказать нечто серьезное. Я боюсь…
— Понимаю. Вы боитесь переезда через Английский канал и не хотите сознаться в этом. Фи! Переезд продолжается только два часа. Мы запремся в отдельную каюту. Я пошлю тотчас — курьер может быть нанят. Позвоните.
— Леди Джэнет, я должна покориться моей суровой участи. Я не могу надеяться разделять ваши будущее планы…
— Как! Вы боитесь нашей цыганской жизни в Париже? Заметьте, Грэс, я больше всего ненавижу «старую голову на молодых плечах». Я не скажу ничего больше. Позвоните.
— Так не может продолжаться, леди Джэнет! Никакие слова не могут выразить, насколько недостойной вашей доброты чувствую я себя, как я стыжусь..
— Честное слово, душа моя, я, согласна с вами. Вам следует стыдиться в ваши лета, что вы заставляете меня вставать и звонить.
Ее упорство было непоколебимо. Она хотела встать с кушетки, но Мерси оставалось только одно. Она предупредила леди Джэнет и позвонила в колокольчик.
Вошел слуга. Он держал в руке маленький поднос, на котором лежала карточка а возле нее бумага, походившая на распечатанное письмо.
— Вы знаете, где живет мой курьер? — спросила леди Джэнет.
— Знаю, миледи.
— Пошлите к нему верхом конюха. Я тороплюсь. Курьер должен непременно быть здесь завтра утром — чтоб мы поспели к парижскому поезду. Понимаете?
— Понимаю, миледи.
— Что это у вас тут? Ко мне?
— К мисс Розбери, миледи.
С этим ответом слуга подал Мерси карточку и распечатанное письмо.
— Дама ждет в утренней комнате, мисс. Она просит сказать, что у нее есть время и она может подождать, если вы еще не готовы.