Новая Земля
Шрифт:
Всю жизнь старику страстно и искренне хотелось, чтобы его земляки стали лучше, рачительно относились к общественному добру, любили землю, не пили, не разворовывали колхозного имущества. Но люди жили так, как им хотелось и моглось жить, и любое вмешательство Сухотина лишь озлобляло и раздражало их, - и ушел он от людей на гору.
Он свернул с большака на тропу, еле различимую под снегом, и пошел коротким путем через скотный двор и конюшни к своему дому. На скотном дворе ему встретился вечно выпивший или пьяный скотник Григорий Новиков, сморщенный, как высушенный гриб, но он был еще молод, лет
– Все пьешь, Гриша?
– строго спросил старик, не останавливаясь.
Григорий махнул рукой, подскользнулся и упал. Сухотин остановился, посмотрел на него сверху и укоризненно покачал головой. Григорий затих и уснул.
– Эх, ты, поросенок, - хотя и усмехнулся, но был сердит старик.
– А парнем, после армии, помню, каким ты был - аккуратным, приветливым, стройным, непьющим... Эх, что вспоминать!
Сухотин пошел было своей дорогой, но остановился: кто знает, сколько времени скотник пролежит в снегу, не простыл бы. Старик осмотрелся - рядом никого не было. Потянул скотника за шиворот - тяжелый, не осилить; пошлепал по щекам - Григорий сморщился, выругался и оттолкнул старика так, что он навзничь упал в снег.
– Э-э, брат, да ты притворщик, видать, - выбираясь из канавы и усмехаясь, сказал старик.
– Силищи в тебе, как в быке, а на что ты ее гробишь? Жить бы тебе в красоте и разуме, а ты... Эх!
– Жалко стало Ивану Степановичу этого большого, сильного человека.
Из коровника он услышал веселую песню женщин и заглянул вовнутрь.
– Батюшки мои!
– сморщился он, как от кислого или горького.
В стойлах и загонах мирно жевали и мычали коровы и влажными глазами смотрели на выпивавших и разделывавших годовалого телка доярок. В кормушке спал электрик Иван Пелифанов, на него строго смотрела корова, не имея возможности воспользоваться сеном. Старая, худощавая Фекла, сраженная непосильным для нее хмелем, спала на топчане. Женщины неразборчиво пели.
"Спивается деревня, - подумал старик, сжимая губы.
– Сидят без работы, последнее общественное добро разворовывают... Нет пути у Новопашенного! Только, поди, и остается ему, как Гришке Новикову, завалиться в канаву и ждать своей смерти. Все в этой жизни пошло прахом! И я, старый, уже ничем не могу помочь людям"
Он перекрестился, вздохнул и вошел в коровник.
– Бог в помощь, бабоньки, - поздоровался и поклонился он.
– Гришка в канаве замерзает - помогите затащить в тепло.
– У-ухма! Смотрите, бабы - главный сельский прокурор пожаловал! крикнула и притопнула полная доярка Галина Селиванова; несколько раз махнула лезвием ножа по тряпке, словно приготовилась для нападения на вошедшего.
Все недобро посмотрели на Сухотина и замолчали. Не поздоровались с ним односельчане, и горько ему стало.
Вздохнул он тихо, для одного себя, и сказал:
– Теленка, уважаемые бабоньки, жалко - надо было бы ему еще подрасти...
Но Сухина прервала дородная, грозная пожилая женщина Мария Прохорова:
– Ишь, бабы, разжалобился жалобенький!
– Подошла к Сухотину, установив свои сильные мужские руки в бока.
– А мужа моего, Семена, жалобенький человек, жалел тогда, помнишь небось? Чего побледнел, будто испугался, а?!
Хорошо помнил Иван Степанович, как Семенова Прохорова, известного в округе охотника, рыбака и браконьера, нечаянно повстречал на таежной тропе лет двадцать назад. Опасливо озираясь, Семен разделывал молодого сохатого.
– Сухотин стуканул в ментовку на Семена, - прошел слух по Новопашенному.
Но Иван Степанович не был виновен.
Большой штраф выплачивали и без того всегда бедствовавшие Прохоровы, разорились, обнищали.
Иван Степанович не опустил глаза перед грозной женщиной и не мог оправдываться. Проснулась Фекла, увидела Сухотина и пошла на него:
– А-а, появился пакостник! Тьфу тебе!
Но так была пьяна болезненная, слабосильная старушка, что повалилась на пол, ударилась затылком о жердь, досадливо покачала маленькой седой головой. Обижена была старушка на Ивана Степановича, если по-здравому рассудить, напрасно: не пил Иван Степанович, а муж Феклы пил и от водки сгорел; не любила она Ивана Степановича также потому, что не бил он своей жены, ласков был с ней, а Феклу бил муж.
И Фекле ничего не сказал старик, - пытливо посмотрел на женщин: кто еще на него пойдет?
Задние надавили на передних, и женщины пододвинулись к Сухотину. Он сказал рассерженным женщинам:
– Нехорошо, бабы, вы поступили - колхозного теленка забили. Мясо по домам растащите - украдете...
Выпившие, взвинченные женщины стали кричать:
– Не твое дело, праведник!
– Иди своей дорогой!
– Мы всю жизнь гнем спину на колхоз - и ты нас укоряешь? Украли свое?!
– Пошел отсюда, старый хрыч!
Сухотин молчал; когда они немного стихли, сказал:
– Эх, вы, несчастные воровки!..
Хотел было выйти, но доярки набросились на него, били и ругали. Старик не кричал и сил вырваться не хватало, только закрывал голову руками. Потом упал, и женщины подняли его за руки, за ноги и бросили рядом со скотником Григорием Новиковым.
4
Иван Степанович сильно ударился головой о камень - потерял сознание и долго пролежал на снегу. Не слышал и не видел, как подъехал на "Волге" председатель акционерного общества, бывшего колхоза, Федор Алексеевич Коростылин, на которого когда-то писал в район, в газеты, разоблачая его как плохого руководителя, не чистого на руку; Федор Алексеевич все же удержался в кресле, а Иван Степанович вынужден был уйти жить на гору.
Федор Алеексеевич, крупный, высокий мужчина лет шестидесяти, своим крепким басовитым голосом сказал бригадиру доярок Галине Селивановой:
– Закололи? Выбери-ка для меня, акционера, килограммов пять филейных кусков - на акционерные нужды, - усмехнулся он.
– Остальное можете себе взять.
– Спасибо, Федор Алексеевич, - поклонилась полная Галина.
– Спасибо тебе, наш благодетель, Федор Алексеевич, - поклонились и другие женщины.
– Продуктов дома - картошка да капуста, а денег уже года три не видели... Ты нас, Федор Алексеевич, выручаешь крепко. А этот индюк пришел и стал нас ругать, воровками обозвал?