Новая жизнь Димки Шустрова
Шрифт:
С минуту ходил по комнате. Рассматривал знакомые мамины вещи. Потом присел перед ее туалетным столиком. Расческа лежит, губная помада, красная ватка — мама губы вытирала. Димка посмотрел на себя. Собственная унылая физиономия, отраженная сразу в трех зеркалах, ему не понравилась, и он пересел за другой стол — письменный. Слева — бумаги, справа — пишущая машинка, которую мама, когда работает, ставит на стул с подложенными газетами.
Нет мамы, и машинку скоро заберет. Димка снял крышку футляра, вставил чистый лист, подумал и, разглядывая на вогнутых пуговках белые буквы, неумело, прямым указательным пальцем, четыре раза ударил по клавишам. На листке отпечаталось: «мама».
А больше ничего печатать не стал. Послушал тишину в квартире, вздохнул. Потом из
Димка достал из кармана джинсов сложенный вдвое конверт. Уже четыре раза за эти дни перечитывал письмо Марины. Почти наизусть помнит. И все же снова вынул из конверта листок.
«Дима, здравствуй!
Целую неделю Черное море ласкает меня на своих теплых, зеленых волнах. (В этом месте Димка каждый раз улыбался: он-то мысленно ведь так и представлял эту картину.) Погода стоит очень хорошая. Я плаваю, по оценке бабушки, уже на «4». А бабушка плавает замечательно! Раньше у нее был первый разряд по плаванию. Вчера было очень тихое море, и мы с бабушкой доплыли до красного буйка. Я совсем не боялась. С бабушкой не страшно. Она бы и взрослого человека могла спасти.
Здесь есть один смешной мальчик, Аликом зовут, в шестой класс перешел. Он каждый день приходит сюда с дедушкой. Сегодня Алик нырнул с камнем и целую минуту сидел под водой. А у меня так не получается, я не могу долго сидеть под водой. Потому что в груди больно. И вообще, не хочу. А еще Алик ходит на руках. Идет, идет, и прямо в море заходит.
А буек, к которому мы с бабушкой вчера плавали, похож на парус, как на сёрфинге (я узнала: можно говорить и сокращенно). Я уже несколько раз видела, как вдали проплывали сёрфинги. Красиво! Волны, парус, и человечек стоит.
Остановились на квартире, где и раньше жили. Но если захочешь написать мне письмо, то пиши просто: «Крым. Мисхор. До востребования». К почтовому отделению мне сбегать три минуты. До свидания, Дима. Передай привет своему другу А. Марина».
Дочитал Димка письмо и закрыл глаза. Ясно-ясно все представил. И саму Марину возле буйка, и далекий парус с человечком. Хорошее письмо. Только чего этот Алик все крутится там? Перед Мариной, что ли, выставляется? Водолаз, клоун! На руках ходит!
Надо все-таки научиться ходить на руках. Собирался днем, да забыл. Не сейчас ли попробовать?.. Но раздумал — тесно здесь, еще разобьет что-нибудь. И поздно. Завтра обязательно поучится.
Димка снова закрыл глаза, но почему-то не Марину на волнах представил, а Любчика. Сейчас на полке лежит, наверно, мечтает поскорее приехать. И думает, как бы Марину увидеть. Тоже что-нибудь демонстрировать станет. Он такой — упрямый. Своего добьется…
Больше о Любчике Димка ничего подумать не успел — помешали странные звуки, доносившиеся из другой комнаты.
Он подошел к двери, послушал и догадался: бабушка плачет.
— Ну чего ты, не надо. — Димка тронул ее за плечо. — Слышишь?
— Димушка, — всхлипнула Елена Трофимовна, — одни мы остались. Не нужны ей… Ушла. Тут ей, что ли, плохо было? В тепле, уюте. В квартире я приберу, все сготовлю, на стол подам — ешь, доченька, тепленькое, вкусненькое. Всю жизнь о ней заботилась. Еще Коля у меня был, сыночек, три годочка всего пожил. Вот после него только о Надюше и думала. Ночей, бывало, не сплю. Она в первые годочки тоже всякими болезнями переболела. И годы были трудные — после войны. Какое питание?.. Помню — ангина ее свалила. Такие в горле нарывы, ну, дышать не может. Вижу: погибает ребеночек — посинела, глазки закатила, на губах пузырики. Я и тормошу ее, и переворачиваю, и палец в ротик сую, чтобы воздух продохнула, да нарывы, может, полопаются. Всю ночь маялась с ней. И тепленьким чайком с мятой поила. К утру полегчало. Хорошо задышала. Это нарывы-то, значит, прорвались.
Бабушка снова всхлипнула, погладила внука.
А Димка и сам не заметил, как под глазами у него повлажнело.
— А
Круг интересов
Писем в своей жизни Димка еще не писал.
Домашние задания каждый день писал в тетрадях, диктанты писал, даже сочинения, а вот писем не приходилось. В прошлом году, когда в лагерь поехал, мама и конверт ему с обратным адресом дала — просила сообщить, как пойдет у него там жизнь. А все равно не написал. Так обратно конверт и привез. И вовсе не потому, что лень было десяток строк написать, — просто случая не вышло. Мама сама два раза приезжала к нему. И даже про этот лагерь напечатала в газете на четвертой странице веселую зарисовку. Димка, когда читал ее, улыбался и все ждал, не мелькнет ли его фамилия — он же был победителем соревнований по ориентированию. Нет, не мелькнула…
И вот пришло время написать первое в своей жизни письмо. Чего же Марина понапрасну будет на почту бегать!
Но не так-то просто, оказывается, написать письмо. Тем более, если хочешь, чтобы получилось хорошее и чтобы не подумали о тебе: «Ну и бестолковый! Двух слов связать не мог!» А бестолковым в глазах Марины выглядеть не хотелось. Она-то сама вон какое интересное прислала.
И еще письмо хорошо писать, когда настроение есть, когда все мирно дома и дела ладятся.
А у Димки и настроение было неважное, и всякое дело из рук валилось. Посидел он без толку над чистой страницей и решил: будет что-нибудь интересное — тогда и напишет.
Вышел утром в субботу во двор, а там ребята на рыбалку собираются. Он побежал домой, удочки схватил (вовремя подготовил!) и Дымку еще успел несколько слов сказать:
— Сиди, усатый, жди меня! Обед тебе такой принесу — лапки оближешь!
И усатый терпеливо ждал. Но когда за окном потемнело, пошел дождь и на небе засверкали молнии, а от страшного, раскатистого грома звякнула в буфете посуда, то Дымок уже не думал ни о вкусной рыбке, обещанной молодым хозяином, ни о нем самом. В великом страхе вспрыгнул бабушке на колени и сжался, притих, только ушами пошевеливал, когда за окном вновь и вновь что-то рычало, взламывалось, грохотало.
Елена Трофимовна гладила перепуганного любимца и со страхом посматривала на серые, клочковатые тучи, плывущие за окном.
— Делается-то, что делается! Батюшки-святы, да где же он, Димочка наш? Промокнет, иззябнет. А то и вовсе… на реке-то… Господи, как сверкает! И надо ж было в такой час на рыбалку собраться!..
Прибежал Димка, и правда, — сухой нитки нет. Где ни пройдет — там и следы мокрые. С рубахи капает, со штанов, с волос, с носа.
И хоть бы плотвичку или захудалого пескарика принес!
Но усатый Дымок, с сочувствием глядя на вымокшего хозяина, простил ему хвастливые утренние речи. Понятно: это ж рыбалка, да еще погода…
Бабушка поскорее теплой воды в ванну набрала, сама и вымыть иззябшего внука хотела, но Димка заявил, что уже не маленький, и закрылся на крючок.
Вышел румяный, в сухой одежде. Бабушка тотчас за стол его. Жует Димка, причмокивает, сказки коту рассказывает — как клюнуло, да повело, вот такая рыбина! Жалко, что сорвалась.
Усатый зеленые глаза уставил на Димку, слушает. Верит или не верит — другой вопрос.
И бабушка слушает. С удовольствием, с любовью, еще и улыбается, думает про себя: «Веселый будет мужик. Складно рассказывает». И еще бы слушала, да телефон зазвонил.
Взяла Елена Трофимовна трубку, и лицо у нее сразу погрустнело, осунулось. По первым ее словам Димка понял: звонит Борис Аркадьевич. Удивился: неужели он ничего не знает?.. Минут пять Димка сидел внимательно прислушивался. А потом сердиться начал: ну для чего она докладывает? Разве приятно дяде Боре слушать?.. Иногда бабушка умолкала и лишь чему-то поддакивала: