Новая жизнь Димки Шустрова

Добряков Владимир Андреевич

— Я же сказала — не знаю. Об этом не говорили.

— Да как же так? Самого главного не спросила?

— Вот так и не спросила. Кстати, не очень и любопытствовала.

— Это почему же? — удивилась Елена Трофимовна.

— Да потому что это неприлично. Мы просто знакомы — и ничего больше. И вообще, мама, суть вовсе не в этом. Суть — в самом человеке. Не в должности.

— Ай как интересно! — вконец изумилась Елена Трофимовна. — Значит, дворник он или директор — так это что ж, никакой разницы?

— Не

надо упрощать, — поморщилась Надежда Сергеевна. — Хотя в принципе — да: разницы нет. Может быть, иной дворник достоин в десять раз большего уважения.

— Ох, Надежда, — Елена Трофимовна покачала головой, — дожила до тридцати четырех лет, статьи умные печатаешь в газете, а понятия про жизнь, ну никакого. Точно дитё-несмышленыш.

— Ладно, мама, — досадливо отмахнулась Надежда Сергеевна, — не будем об этом. У тебя свои убеждения, у меня — свои. С ними и проживу.

— Вижу, как живешь! Мальчонка без отца растет.

— А мне и так хорошо! — гордо заметил Димка.

И правда, чем плохо ему? Сам себе хозяин. Телевизор, пусть и не цветной, зато показывает четко, кто из ребят не приходит — все хвалят. Денег на кино или на мороженое выпрашивать не надо, мама рубль, а то и два всегда выложит. И с уроками не то, что у Любчика, никто над душой не стоит. Если бабушка иной раз заведется, так ведь не обязательно и слушать. Конечно, нашелся бы какой-нибудь стоящий отец — может, и был бы смысл взять его, посмотреть, что из этого получится. А не найдется — так и не надо! Проживет и без отца.

Утром мама была расстроена. Когда Димка собирался уходить в школу, она поправила под курткой воротничок его белой рубашки и сказала:

— На учебу, Дима, все-таки приналечь надо. Если бы не мог — другое дело. А слыть лентяем… — Она грустно улыбнулась. — По-моему, это немножко стыдно. Договорились, сын, приналяжешь?

— Попробую, — сказал Димка.

— В классе не жарко сидеть в курточке? Не запаришься?

— Терпимо.

— А деньги на буфет есть?

Димка позвякал в кармане серебром.

— Не подкинуть еще?

— Хватит.

— Ну, иди тогда.

— Пошел, — сказал Димка и откинул на двери цепочку.

Спускаясь по лестнице, он подумал: «Отчего все-таки она грустная? С классной руководительницей поговорила? Ну и что? Ведь не хуже других учусь. Может, и троек даже не будет. Разве только по русскому… Нет, не из-за учебы расстроилась. Из-за бабушки?.. А может, неправду нам сказала и что-то плохое знает о Сомове? Неужели так и не поинтересовалась, кем работает?..»

Димка до того задумался, что на втором этаже прошел мимо двери Любчиковой квартиры и даже не взглянул на нее. Лишь на улице вспомнил о друге. Но возвращаться не стал.

«И разговор затеяла странный, — размышлял Димка, — будто ей все равно — дворник или директор.

Эх, наверно, этот Сомов просто-напросто работяга какой-нибудь, сапожник или кто там… И маме стыдно сказать об этом. Да, не поймешь, что у этих взрослых на уме. С дядей Борей почему-то не хочет дружить. А он — ничего дядька, его можно бы попробовать взять в отцы…»

Марина

Невеселых размышлений о жизни, о матери Димке хватило до самой школы. А там, за школьным порогом, — уже другие мысли, другие заботы: ребята, домашние задания, тревожный вопрос — вызовут, не вызовут, и, конечно, черноглазая Марина Лизюкова.

В этот день дежурной в классе была как раз она, Марина. На первой же перемене Лизюкова решительно потребовала, чтобы все выметались в коридор — будет проветривать класс.

Димка поглядел печальным взглядом на боевую дежурную, на ее тугие, будто резиновые, косички с белыми бантами и решился — нарочно задержался у парты, словно никак не мог найти нужную ему вещь. Интересно, что скажет Марина? Станет прогонять?

— А ты… почему не выходишь? — с тревогой уставила она свои большие сливовые глаза на Димку. — Не слышал?

— Слышал.

— Ну…

— Ну, а выходить не хочу.

— Почему это?

— Апатия души у меня.

— Чего-чего? — переспросила Марина.

— Настроение неважное.

— Задачку не решил? Я дам списать.

— Задачку решил.

— Вазу разбил? Я недавно дома уронила. Так испугалась, прямо задрожала. Очень дорогая ваза. А она — ничего, целая. На ковер упала.

— У нас тоже все вазы целы, — сказал Димка. — Три штуки. Тюльпанами набиты. — И добавил. — Один дядька маме подарил.

— В редакции подарили? — с любопытством спросила Марина.

— Скажешь тоже! — нахмурился Димка и принялся деловито открывать окно. — Просто… один сапожник.

— А… почему?

— Откуда я знаю! — Димка рванул на себя набухшую раму. — Потому что это такой сапожник… Волшебный. Понимаешь? Он по воскресным дням ходит по улицам и, кого встретит, дарит цветы.

— Сочинитель! — Марина рассмеялась, и ровные зубы ее так открылись, так снежно сверкнули, что в груди у Димки похолодело.

— А тебе цветы дарили? — посмотрев за окно на улицу, тихо спросил он.

— Никто.

— Ну тогда… я подарю, ладно?

— Ты? — расширила и без того большие свои глаза Марина.

— Не веришь? Возьму и подарю!

— Ладно, — обрадованно закивала она. — Тоже будешь, как волшебник, да?

— Может быть.

— И сапожником тоже будешь?

— Ты что! — возмутился Димка. — Я буду… сказать, кем буду? Ученым. Может, даже и знаменитым. Вдруг открою какую-нибудь новую звезду. Тогда, может, и полечу на нее.