Новеллы
Шрифт:
Во время рассказа золотых дел мастера старик оперся локтями о стол и, закрыв лицо руками, стенал и вздыхал, словно от невыносимой муки.
А господин Тусман, наоборот, казалось, не очень-то вникал в слова ювелира. Он был чрезвычайно весел и занят совсем иными мыслями. Когда золотых дел мастер окончил рассказ, он спросил сюсюкающим голоском, сладко ухмыляясь:
— Скажите же мне, дражайший и почтеннейший господин профессор, так там в окне на башне старой ратуши действительно была девица Альбертина Фосвинкель, это она глядела сверху на нас своими пленительными очами?
— Что! — завопил золотых дел мастер. — При чем тут Альбертина Фосвинкель?
— Господи Боже мой, она ведь и есть та очаровательная особа, которуя я решил полюбить
— Сударь, — набросился на него золотых дел мастер, побагровев и гневно сверкая глазами, — сударь, в вас, должно быть, вселился бес, либо вы окончательно спятили! Вы хотите взять в супруги юную красавицу Альбертину Фосвинкель? Вы, несчастный старый педант! Да вы со всей вашей школярской премудростью и почерпнутым у Томазиуса политичным обхождением не видите дальше своего носа! Вы эти мысли бросьте, не то смотрите, как бы еще сегодняшней ночью вам не свернуть себе шею.
Правитель канцелярии был смирный, миролюбивый, скажем больше, робкий человек, он никому не мог сказать резкого слова, даже если его заденут. Но речь золотых дел мастера показалась ему, верно, уж очень обидной, да к тому же еще он выпил крепкого вина больше обычного; поэтому он обозлился, как ни разу в жизни, вскочил со стула и взвизгнул:
— Не знаю, что и думать о вас, неизвестный мне господин золотых дел мастер, кто дал вам право так со мной разговаривать? Сдается мне, что вы морочите меня всякими глупыми фокусами, а сами задумали полюбить девицу Альбертину Фосвинкель, вы сняли ее портрет на стекло и с помощью волшебного фонаря, под полой вашего плаща спрятанного, показали мне у ратуши изображение сей приятной особы! Я, сударь мой, тоже в таких делах сведущ, и не по адресу вы обращаетесь, ежели полагаете запугать меня вашими фокусами и грубиянством.
— Берегитесь, берегитесь, Тусман, — спокойно и с какой-то странной усмешкой остановил его золотых дел мастер, — вы сейчас имеете дело с мудреными людьми.
И в то же мгновение вместо золотых дел мастера на господина Тусмана глянула, скаля зубы, мерзкая лисья морда, и, охваченный беспредельным страхом, Тусман повалился на стул.
Старика, казалось, ни капли не удивило превращение золотых дел мастера, наоборот, он вдруг повеселел и, смеясь, воскликнул:
— Ишь ты, как распотешил, только этим фокусами не прокормишься, я знаю почище и могу проделать штучки, тебе, Леонгард, недоступные.
— Ну, покажи нам свое умение, — сказал золотых дел мастер, снова принявший человеческий облик и спокойно севший за стол, — покажи!
Старик достал из кармана большую черную редьку, тщательно очистил ее ножичком, который вытащил из того же кармана, и, нарезав тоненькими ломтиками, разложил на столе.
Затем он принялся колотить кулаком по ломтикам редьки, и оттуда при каждом ударе со звоном выскакивала новенькая блестящая золотая монета, которую он тут же подхватывал и бросал ювелиру. Но как только тот ловил монету, она с треском рассыпалась на тысячу искр. Старика это, как видно, злило, все быстрей и крепче ударял он по ломтикам редьки, и все с большим треском рассыпались они в руках золотых дел мастера.
Правитель канцелярии совсем растерялся, онемел от ужаса и страха и чуть не лишился сознания; наконец он собрался с духом и пролепетал дрожащим голосом:
— С вашего разрешения, почтенные господа, я лучше уйду. — С этими словами он поспешно выскочил на улицу, схватив в охапку шляпу и трость.
Вслед ему донесся громкий хохот таинственных незнакомцев, от которого у него кровь застыла в жилах.
Молодой
В уединенном уголке Тиргартена Эдмунд рисовал с натуры купу деревьев; тут-то к нему и подошел Леонгард и бесцеремонно заглянул через его плечо в этюдник. Эдмунд, не прерывая работы, продолжал усердно рисовать до тех пор, пока золотых дел мастер не заметил:
— Да это же, юноша, необыкновенный рисунок, ведь у вас получаются не деревья, у вас получается что-то совсем иное!
— Вы что-нибудь заметили, сударь? — спросил Эдмунд с сияющим лицом.
— Да, по-моему, из сочных листов выглядывают, сменяя друг друга, всякие образы, то гении, то редкостные звери, то девушки, то цветы. Однако все в целом представляется нам купой деревьев, сквозь которую просвечивают чарующие лучи вечернего солнца.
— Слушайте, сударь, — воскликнул Эдмунд, — или вы обладаете особым даром проникновения, можно сказать, видите все насквозь, или же мне посчастливилось передать в рисунке мое самое сокровенное. Разве когда вы на лоне природы всецело отдались страстному чувству, разве вам не кажется тогда, что из кустов и деревьев ласково глядят на вас всякие причудливые образы, разве с вами так не бывает? Это как раз и хотел я наглядно изобразить в моем рисунке, и, как видно, это мне удалось.
— Понимаю, — несколько холодно и сухо отозвался Леонгард. — Вы хотели отдохнуть, отрешиться от академических занятий пейзажем и почерпнуть радость и силы, отдавшись приятной игре воображения.
— Ни в коем случае, сударь! — возразил Эдмунд. — Именно так рисовать с натуры я считаю для себя самым полезным и лучшим учением. В таких этюдах я привношу в пейзаж истинно поэтическое, фантастику. Пейзажист, так же как и художник исторический, должен быть поэтом, иначе он навсегда останется ремесленником.
— Силы небесные! — воскликнул Леонгард. — И вы тоже, дорогой Эдмунд Лезен…
— Как, разве вы меня знаете, сударь? — перебил Эдмунд золотых дел мастера.
— А почему бы мне вас не знать? — возразил Леонгард. — Я впервые удостоился знакомства с вами в такую минуту, о которой у вас, вероятно, не сохранилось отчетливого воспоминания, — а именно при вашем рождении. Принимая во внимание, сколь мало вы были осведомлены в ту пору в светском обхождении, вы вели себя весьма благопристойно и рассудительно, не доставили вашей матушке особых хлопот и тут же громко и радостно закричали, настойчиво просясь на божий свет, в чем вам согласно моему совету не следовало отказывать, тем более что, по мнению современных врачей, детям это не вредит, а наоборот, благотворно влияет на их рассудок и физическое развитие. Ваш папаша был так счастлив, что прыгал по комнате на одной ножке и пел из «Волшебной флейты»: «Коль жаждет так любви мужчина, в нем, верно, добрая душа…» [239] и т. д. Затем он положил мне на руки вашу маленькую особу и попросил составить гороскоп, что я и сделал. В дальнейшем я не раз бывал в вашем отчем доме, и вы охотно лакомились изюмом и миндалем, которые я вам приносил. Потом я отправился в путешествия; вам тогда было лет шесть или восемь. Приехав в Берлин, я увидел вас и с удовольствием узнал, что ваш отец послал вас из Мюнхеберга сюда для обучения благородному искусству живописи, ибо в Мюнхеберге, бедном коллекциями картин, мрамора, бронзы, гемм и прочих сокровищ искусства, это затруднительно. Ваш почтенный родной город не может тягаться с Римом, Флоренцией или Дрезденом, от которых в дальнейшем, возможно, не отстанет Берлин, ежели из Тибра выудят и переправят сюда новехонькие произведения античного искусства.
239
«Коль жаждет так любви мужчина…»— дуэт из оперы Моцарта «Волшебная флейта», д. 1, сц. 1.