Новеллы
Шрифт:
— Господи Боже мой! — воскликнул Эдмунд. — Теперь во мне ожили воспоминания раннего детства. Вы господин Леонгард?
— Разумеется, я зовусь Леонгардом, а не как-нибудь по-иному, — ответил золотых дел мастер. — Однако меня удивляет, что вы помните меня с таких давних времен.
— И все же это так, — подтвердил Эдмунд. — Я помню свою радость всякий раз, как вы приходили к нам в дом, потому что вы приносили мне сласти и вообще много со мной возились; и все же я всегда испытывал какое-то робкое благоговение, известное стеснение и страх, от которых не мог отделаться даже после вашего ухода. Но воспоминание о вас сохранилось живым в моем сердце главным образом благодаря рассказам отца. Он гордился вашей дружбой, так как вы необыкновенно искусно вызволяли его при всяких досадных случайностях из затруднительных положений, в которые нередко попадаешь в жизни. Но с особым воодушевлением рассказывал он о том, как глубоко вы проникли в оккультные науки и даже приобрели власть над стихиями, а иногда — не посетуйте на мои слова — он ясно давал понять, что, если смотреть здраво, вы в конце концов не кто иной, как Агасфер, вечный жид! [240]
240
Агасфер,
— А почему не Гаммельнский крысолов, не Старик Везде-Нигде [241] или Петерменхен [242] — дух домашнего очага — или, может быть, какой другой кобольд? — перебил юношу золотых дел мастер. — Но хорошо, допустим, отрицать это я не собираюсь, что я нахожусь в совершенно особых обстоятельствах, о которых не должен рассказывать, чтобы не навлечь на себя напастей. Вашему папаше я действительно сделал много добра при помощи моих тайных знаний; особенно обрадовал его гороскоп, который я составил при вашем рождении.
241
Старик Везде-Нигде— главный персонаж одноименного романа Кристиана-Генриха Шписа (1755–1799), автора популярных рыцарских и «страшных» романов. Герой подобно Агасферу, осужден скитаться после смерти по свету, пока не совершит пять добрых дел. В 1813 г. Гофман дирижировал в Лейпциге одноименной оперой Венцеля Мюллера.
242
Петерменхен— кобольд, персонаж романа о привидениях того же Шписа.
— Ну, что касается гороскопа, тут особенно радоваться нечему, — сказал Эдмунд, залившись краской. — Отец не раз повторял мне, что согласно вашему прорицанию из меня выйдет великий человек, либо великий художник, либо великий глупец. Во всяком случае, вашему прорицанию я обязан тем, что отец не воспротивился моему влечению к искусству; может быть, ваше предсказание сбудется, как вы думаете?
— О, разумеется, сбудется, — ответил золотых дел мастер весьма холодно и спокойно, — в этом можно не сомневаться, ведь сейчас вы как раз на правильном пути, чтобы стать великим глупцом.
— Как, сударь! — воскликнул ошеломленный Эдмунд. — Как, сударь, вы говорите мне это прямо в лицо? Вы…
— Всецело в твоей власти, — перебил его золотых дел мастер, — уклониться от неприятной альтернативы, предсказанной моим гороскопом, и сделаться настоящим художником. Твои рисунки и наброски говорят о богатой, живой фантазии, о силе и выразительности, о смелой и искусной передаче; на таком фундаменте можно построить прочное здание. Откажись от всякой модной эксцентричности и всецело отдайся серьезным занятиям. Я хвалю твое стремление к благородству и простоте старых немецких мастеров, но и здесь надо тщательно избегать тех подводных камней, на которых многие уже потерпели крушение. Только при глубине чувства, при душевной силе, которые способны противостоять убожеству современного искусства, можно понять истинный дух старых немецких мастеров, проникнуться настроением их картин. Только тогда загорится в сокровенных тайниках души искра подлинного вдохновения и будут созданы не слепые подражания, а произведения, достойные лучшего века. Но теперешний молодой художник [243] уверен, будто пишет в манере старых прославленных немецких мастеров, ежели ему удалось намалевать картину на библейскую тему с неверной перспективой, с худосочными фигурами, удлиненными лицами, негнущимися, какими-то деревянными складками одежды. Таких безмозглых подражателей можно сравнить с деревенским парнем, который в церкви, во время чтения молитвы господней, стоит уткнув нос в шляпу и делает вид, что, хоть он и не знает наизусть саму молитву, однако напев ее ему знаком.
243
…теперешний молодой художник… — Имеются в виду «назарейцы»— группа немецких художников первой четверти XIX в., которые в картинах на религиозные сюжеты пытались следовать старым мастерам (Дюреру, Рафаэлю, Перуджино).
Золотых дел мастер еще долго вразумительно и красноречиво говорил о благородном искусстве живописи и преподал изучающему это искусство Эдмунду много мудрых и превосходных советов, так что тот под конец спросил, как мог. Леонгард приобрести такие познания, не будучи художником, и почему он пребывает в безвестности, не домогаясь влияния на судьбы искусства.
— Я уже говорил тебе, что мой взгляд, мои суждения обострены благодаря долгому, действительно необыкновенно долгому опыту, — ответил Леонгард очень ласково и серьезно. — Что же касается безвестности, то я боюсь нарушить спокойствие моей берлинской жизни, ибо отлично сознаю: где бы я ни появился, всюду я произвожу несколько странное впечатление, что объясняется не только моим душевным складом, но и присущей мне некой внутренней силой. Кроме того, я всегда помню об одном человеке, которого в известном смысле можно бы назвать моим прародителем и с которым я так сроднился телом и духом, что часто в странном мечтании воображаю, будто он — это я. Я имею в виду швейцарца Леонгарда Турнхейзера из Турма [244] , который в тысяча пятьсот восемьдесят втором году жил здесь, в Берлине, при дворе курфюрста Иоганна-Георга [245] . В ту пору, как тебе известно, каждый химик слыл за алхимика, а каждый астроном — за астролога, и, возможно, Турнхейзер тоже прослыл таковым. Одно достоверно известно: Турнхейзер творил необыкновенные дела, а кроме того, проявил себя как сведущий лекарь. Но у него был один недостаток: он хотел, чтобы всюду прослышали о его учености, вмешивался во все, всем старался помочь
244
Леонгард Турнхейзер из Турма(1530–1595), родом из Базеля, — ювелир, выдававший себя за искусного врача. Биографический материал Гофман почерпнул из рукописи Петера Хафтица (Хафтития, 1530— после 1600) «Микрохроника Бранденбургской марки», 1595, однако придал ему совершенно иное освещение (Хафтитий всячески поносит Турнхейзера).
245
Курфюрст Иоганн-ГеоргБранденбургский — сын упомянутого выше Иоахима II.
Эдмунд чувствовал странное влечение к старому золотых дел мастеру, а тот в награду за почтительность и доверие, которые молодой художник ему выказывал, помогал ему в занятиях живописью своей строгой, но весьма поучительной критикой, больше того, он открыл ему утраченные секреты, как изготовлять и смешивать краски, которыми располагали старые мастера, что очень помогло молодому художнику.
Так между Эдмундом и стариком Леонгардом установились отношения как между подающим надежды любимым учеником и отечески к нему расположенным наставником и другом.
Вскоре случилось, что в погожий летний вечер у господина советника Мельхиора Фосвинкеля, сидевшего в Тиргартене в «Придворном охотнике», не загоралась ни одна из принесенных сигар. Видно, они были слишком туго свернуты. С каждой сигарой раздражаясь все больше, бросал он одну за другой на пол, а под конец воскликнул:
— Господи Боже мой, неужели я только ради того с превеликим трудом и немалыми издержками выписывал сигары прямо из Гамбурга, чтобы эти пакостницы испортили мне все удовольствие! Могу ли я теперь разумно наслаждаться прекрасной природой и вести полезные беседы? Это же возмутительно!
Слова его были в известной мере обращены к Эдмунду Лезену, который стоял тут же, весело дымя сигарой.
Эдмунд, хотя он и не был знаком с коммерции советником, сейчас же вытащил полный портсигар и любезно протянул его впавшему в уныние господину Фосвинкелю, прося его не чиниться и закурить, ибо за качество сигар он ручается, хотя и не выписывал их прямо из Гамбурга, а купил в лавочке на Фридрихштрассе.
Коммерции советник, просияв от удовольствия, взял сигару со словами: «Покорнейше благодарю»— и когда из тотчас же загоревшейся от фидибуса табачной трубочки (так пуристам угодно было окрестить сигару [246] ) поднялось гонкое светло-серое облачко, господин Фосвинкель воскликнул в полном восторге:
246
…так пуристам угодно было окрестить сигару. — В 1815 г. в условиях национально-патриотического подъема после победы над Наполеоном в Берлине возникло «Общество немецкого языка», ратовавшее за очищение немецкого языка от иностранных слов. Во главе его стояли Фридрих Людвиг Ян, основатель национальных гимнастических и спортивных обществ, и Август Вильгельм Цойне, автор многочисленных немецких заменителей иностранных слов, носивших, как правило, карикатурный характер. Гофман не сочувствовал этим националистическим настроениям и иронически высмеивал их. В первой редакции повести тема эта подана более развернуто и снабжена комическими примерами.
— Ах, сударь, вы действительно вывели меня из ужасного затруднения. Премного вам обязан, пожалуй, у меня хватит наглости, докурив эту сигару, попросить у вас другую.
Эдмунд уверил коммерции советника, что тот может располагать его портсигаром, и они расстались.
Уже смеркалось, когда Эдмунд, обдумывая композицию картины, а потому в рассеянности не замечая пестрого общества, пробирался между столиками и стульями, чтобы выйти на воздух, как вдруг перед ним снова очутился коммерции советник, вежливо спросивший, не желает ли он присесть к их столику. Эдмунд уже хотел отклонить приглашение, потому что стремился на волю, в лес, но тут его взгляд упал на девушку — воплощение юности, очарования и грации, — сидевшую за тем столиком, из-за которого встал коммерции советник.
— Моя дочь Альбертина, — отрекомендовал ее коммерции советник Эдмунду, который как зачарованный смотрел на девушку и чуть не позабыл ей поклониться. Он с первого же взгляда признал в ней ту изысканно одетую красавицу, которую видел на прошлогодней выставке картин, где она задержалась перед одним из его полотен. Она с большим знанием дела растолковывала пожилой даме и двум молоденьким барышням, пришедшим вместе с ней, фантастическую картину [247] , касалась рисунка и композиции, хвалила творца произведения и прибавила, что это, должно быть, еще очень молодой, подающий большие надежды художник, с которым ей хотелось бы познакомиться. Эдмунд стоял у нее за спиной и упивался похвалами, исходившими из столь прелестных уст. Охваченный сладостной робостью, с безумно бьющимся сердцем, он не решался подойти и сказать, что он создатель картины… Вдруг Альбертина обронила перчатку, которую как раз сняла с руки; Эдмунд быстро наклоняется за перчаткой, Альбертина тоже — и они так сильно стукаются лбами, что у обоих посыпались йскры из глаз и зашумело в голове.
247
…фантастическую картину… — Имеется в виду картина художника Вильгельма Хензеля на выставке 1816 г. Хензель послужил прототипом Эдмунда (Лезен в немецком написании представляет анаграмму фамилии Хензель). Он начинал как поэт романтического направления, выпустил сборник стихов. Одно время входил в «Общество немецкого языка».