Новеллы

Гофман Эрнст Теодор Амадей

Теперь Эдмунд приходил и с утра и под вечер; правда, работа над портретом не очень-то подвигалась вперед, но зато взаимная симпатия Альбертины и Эдмунда с каждым днем становилась прочнее.

Тебе, благосклонный читатель, несомненно, известно по собственному опыту, что тому, кто влюблен, для вящей убедительности его уверений, нежных слов и речей, для большей наглядности его пламенных желаний часто приходится брать ручку любимой, пожимать, целовать ее, и тогда в ответ на ласку уста, словно наэлектризованные, вдруг прильнут к устам и электрическое

напряжение разрядится бурным потоком пламенных поцелуев. И Эдмунду приходилось не только прерывать работу, нередко он даже вынужден был отходить от мольберта.

Вот потому-то и случилось так, что в одно прекрасное утро он оказался с Альбертиной у окна, задернутого белой занавеской, и, как уже было сказано, для вящей убедительности своих уверений обнял девушку и прижал ее ручку к губам.

В то же самое время проходил мимо дома коммерции советника господин Тусман с «Политичным обхождением» и другими столь же занимательными, сколь и полезными старыми книгами в карманах. Хотя он и очень поспешал, так как стрелка часов уже приближалась к тому времени, когда он обычно переступал порог канцелярии, все же он на мгновение задержался и, сладко улыбаясь, поглядел наверх на окно своей нареченной.

Тут он, как сквозь туман, увидел Альбертину и Эдмунда, и, хотя не разглядел их как следует, все же сердце у него ёкнуло, он и сам не знал почему. Непонятный страх побудил его совершить неслыханный поступок: в неположенный час подняться наверх и прямым путем пройти в комнату к Альбертине.

Как раз когда он входил, Альбертина очень явственно говорила:

— Да, Эдмунд! Я полюбила тебя навеки, навеки!

И Эдмунд прижал ее к сердцу, а затем последовал целый сноп вышеописанных электрических разрядов.

Тусман невольно сделал шаг вперед, но затем, онемев, словно в столбняке остановился посреди комнаты.

Опьяненные восторгом влюбленные не слышали стука его тяжелых сапог, не услышали они также, как он открыл дверь, как шагнул в комнату и, дойдя до ее середины, остановился.

Но тут он вдруг пронзительно взвизгнул:

— Что же это такое, мадемуазель Альбертина Фосвинкель?

Вспугнутые влюбленные отпрянули друг от друга: Эдмунд бросился к мольберту, Альбертина к стулу, на котором ей положено было сидеть во время сеанса.

— Что же это значит, что же это значит, мадемуазель Альбертина Фосвинкель? — заговорил правитель канцелярии, немного отдышавшись. — Что вы делаете? Как вы себя ведете? Сначала танцуете поздней ночью в ратуше вальс с этим вот молодым человеком, которого я не имею чести знать, да еще так танцуете, что у меня, несчастного правителя канцелярии и вашего побитого жениха, в глазах помутилось, а теперь при свете дня тут, за занавеской… о боже праведный!.. Да разве же это скромное поведение, приличествующее невесте?

— Какая невеста? — перебила его Альбертина. — Какая невеста? О ком вы говорите, господин правитель канцелярии? Что же вы молчите?

— Создатель небесный! — простонал Тусман. — Вы еще спрашиваете, бесценная мадемуазель Альбертина,

какая невеста и о ком я говорю? О ком другом могу я говорить здесь сейчас, как не о вас? Ведь вы же моя втайне обожаемая невеста. Ведь ваш уважаемый папенька уже давно обещал мне вашу прелестную белоснежную ручку, созданную для поцелуев!

— Господин правитель канцелярии! — вне себя воскликнула Альбертина. — Господин правитель канцелярии! Либо вы сегодня уже спозаранку наведались в питейное заведение, которое, по словам папеньки, стали что-то слишком часто навещать, либо на вас нашло какое-то помрачение! Мой отец не мог, даже помыслить не мог обещать вам мою руку!

— Любезнейшая мадемуазель Фосвинкель, — снова заговорил Тусман, — подумайте хорошенько. Вы меня уже много лет знаете! Ведь я же всегда был умеренным, рассудительным человеком; как же это я вдруг стал мерзким пьяницей и поддался неподобающему помрачению рассудка? Добрейшая мадемуазель Альбертина, я закрою глаза, уста мои не произнесут ни слова о том, что я сейчас видел! Я все прощу и позабуду! Но вспомните, обожаемая моя невеста, что я уже имею ваше согласие, данное мне из окна ратуши той ночью, и хотя вы тогда ^ безумно вальсировали в подвенечном уборе с этим вот молодым человеком, все же…

— Вот видите, видите, — перебила его Альбертина, — вы же несете всякий вздор, словно убежали из сумасшедшего дома! Уходите, мне страшно в вашем присутствии, говорю вам, уходите, оставьте меня в покое!

Слезы полились из глаз бедного Тусмана.

— Боже праведный, какое обидное обращение со стороны моей бесценной невесты! Нет, я не уйду, не уйду до тех пор, пока вы, любезнейшая мадемуазель Фосвинкель, не составите себе лучшего мнения о моей скромной особе.

— Уходите! — повторила Альбертина, которую душили слезы, и, прижав носовой платок к глазам, она забилась в самый дальний угол.

— Нет, нет, бесценная моя невеста, — взмолился Тусман, — согласно политичному и мудрому совету Тосазиуса я должен остаться и уйду не раньше, чем… — и Тусман устремился вдогонку за Альбертиной.

Эдмунд меж тем, кипя от негодования, яростно водил кистью по темно-зеленому фону портрета. Дольше сдерживаться он не мог.

— Сумасшедший, назойливый старый черт! — крикнул он вне себя от гнева и, обмакнув толстую кисть в темнозеленую краску, подбежал к Тусману и мазнул его три-четыре раза по лицу, затем схватил за плечи и, открыв дверь, дал ему такого тумака, что тот стрелой вылетел вон.

Коммерции советник, как раз выходивший из комнаты, что напротив, в ужасе отскочил, когда его зеленый школьный товарищ свалился ему в объятия.

— Правитель, правитель! — воскликнул он. — Ради всего святого, что с тобой?

Тусман, чуть не потерявший рассудок от всего, что случилось, вкратце, отрывистыми фразами рассказал, как обошлась с ним Альбертина и что он претерпел от Эдмунда.

Коммерции советник, не помня себя от гнева, взял его за руку и, войдя вместе с ним в комнату к Альбертине, напустился на дочь: