Новеллы
Шрифт:
Из-за какого-то заборчика выскочил большой лохматый пес с разинутой пастью и высунутым языком. Он обнюхал Майгайса и его аппарат. Равнодушно, даже нехотя, словно выполняя какую-то неприятную обязанность, куснул фотографа пониже колена, потом столь же равнодушно принялся гоняться за курами.
Помещик, сидя на веранде в плетеном кресле-качалке, читал в «Дюна цайтунг» о травле зайцев. Потревоженный кудахтаньем, он сердито поднял голову. Видимо, он принял Майгайса с его аппаратом за странствующего шарманщика, потому что тотчас замахал в его сторону газетой, будто отбиваясь от назойливой мухи, и
— Не надо… не надо! Пожалуйста, не шумите здесь! — После чего совсем скрылся за газетой.
Майгайс, собравшись с духом и откашлявшись, подошел ближе…
— Извините, сударь, но меня известили… Вы сами велели мне прийти…
— Кто велел приходить? — Помещик ничего не мог припомнить.
Так и так, — Майгайс принялся рассказывать и объяснять. А сам тем временем одним глазом посматривал на окна, а другим на кусты — не видно ли где белого платья… Нет, но видно… Должно быть, бедняжка от радости и стыда спряталась…
Наконец помещик понял, кивнул головой, положил газету и спустился с веранды.
— А ваш аппарат хорошо снимает? — спросил он и недоверчиво посмотрел на Майгайса.
— Очень хорошо… новейшая система… — пояснил Майгайс и, глядя в чащу парка, невольно привстал на цыпочки.
Помещик, следя за взглядом Майгайса, тоже поднял голову и, посмотрев на прибитую четырьмя гвоздями к стволу клена птицу, стал объяснять:
— Сова… Вчера утром убил — унесла трех цыплят… А давно ли вы занимаетесь фотографией?
— Пятый год.
— Гм… ну, попробуйте… Я не люблю плохой работы.
— Не извольте беспокоиться, останетесь довольны.
— Гм… пойдемте.
Он пошел вперед, Майгайс за ним — по дорожке, ведущей к конюшням и сараям. Майгайс, глядя на величественную осанку помещика, представил себе события ближайшего будущего, и постепенно волнение его улеглось, стало даже как-то радостно на душе.
Но куда же направляется помещик? Неужели он хочет фотографироваться со своей семьей на фоне сарая? Майгайс весело улыбнулся, но спросить об этом ему показалось невежливым. Он уже не искал взором барышню, он шел потупясь, ясно чувствуя, что где-то из-за куста сирени или акации за ним следит пара карих глаз, что бледное нежное лицо пылает от страшного волнения…
Деревья и кусты, кусты и лужайки — какое обилие зелени в этой усадьбе! Сверкнет поворот дорожки между кустами — и снова исчезнет, выступит из чащи ветвей угол дома или часть крыши — и снова спрячется. Где-то тут, рядом, слышен разговор, раздаются шаги, но только на мгновение, — и волна, тихо шелестящая волна все уносит и заглушает. Только знакомый запах хлева и конюшен становится все явственней и резче, так что Майгайс даже несколько раз кашлянул.
Наконец они очутились на маленькой квадратной площадке. На эту площадку выходили задние стены конюшен и хлева, между строениями зеленела трава. Вся площадка была покрыта клочьями прошлогодней соломы, а между ними поблескивали кое-где продолговатые лужицы застоявшейся коричневато-зеленой навозной жижи. Возле ближайшего строения, в собачьей конуре или свином закутке, шевелилось и скулило что-то мохнатое.
Майгайс обвел все это одним рассеянным взглядом и зажал нос, не в силах вынести запаха, который разливался отсюда во все стороны. Он еще
— Ну, приготовьтесь… — сказал помещик. — Гм… пойду позову жену и барышню…
Помещик ушел, а Майгайс остался возле своего аппарата. В воображении его пронеслись все мечты, начиная со взгляда, устремленного в самые очи, и кончая ночным побегом на лодке, по освещенной луною реке… Эх, — он протянул руки вперед, — что пламень мира сего в сравнении с жаром, пылающим в его душе!
— Ну как, приготовились? — неожиданно услыхал он грозный голос помещика.
Майгайс обернулся, как ужаленный, и, несмотря на полуденный зной, примерз к месту. В нескольких шагах от него на дорожке виднелись два зонтика — один красный, с черной ручкой, другой белый, с блестящей никелированной ручкой и серебряной бахромой. Под красным зонтиком — тучная, обтянутая серовато-рябеньким платьем фигура, под белым — создание эфирное, стройное, грациозное, с огромным букетом цветов на груди. Рассмотреть лица было невозможно, так как прижатые к носу платки совершенно скрывали их.
Майгайс настолько оторопел, что лишь приподнял шляпу, открыл рот и… не издал ни звука… Он стоял и смотрел и не заметил даже, как прилетевшая из хлева муха уселась у него на лбу.
Помещик презрительно наморщил лоб.
— Поторопитесь… поторопитесь… — раздалось из-под белого зонтика.
Земля под ногами у Майгайса дрогнула и заколебалась. Как? И она тоже торопит его! Должно быть, и у нее закружилась голова в его присутствии. Но куда же они станут?.. Что ему здесь фотографировать?
— Может быть, вытащить ее оттуда? — спросил помещик, глядя на фотографа.
Фотограф вопросительно посмотрел на помещика.
Тогда помещик, пожав плечами, подошел к собачьей конуре или свиному закутку и одного за другим вытащил оттуда большую черную и невероятно худую суку и четырех грязных щенят.
— А так можно будет? Но, будьте любезны, установите аппарат. Что вы разинули рот?! Может быть, вы хотите сначала условиться о цене? Я привык платить, сколько требуют. Несколько лет назад меня фотографировали с этой же сукой — в тот раз у нее было два щенка, — я заплатил тогда пять рублей и дал полтинник на чай. Ведь это вполне достаточно!.. Но работа должна быть отличной, я люблю во всем порядок… Леди, ruhig. [7]
7
Спокойно (нем.).
* * *
— Папа, этот человек, кажется, уснул! Скорее!.. — повелительно прозвучало из-под белого зонтика, а из-под красного словно эхо раздалось:
— Ах, скорее же!..
Вдруг стало темно, и Майгайс увидел, что темноту прорезают огненные полосы. Ничего не понимая, он принялся негнущимися пальцами устанавливать аппарат.
Но все валилось у него из рук. Почему-то вспомнил, как однажды в цирке гримасничали и паясничали клоуны, целые полчаса устанавливая американский фотоаппарат. Ему казалось, что вот-вот раздадутся смех зрителей и аплодисменты.