Новеллы
Шрифт:
— Волшебница! Волшебница!
Вот почему великое волнение поднялось в доме, когда Жоан Коутиньо получил письмо от своего двоюродного брата Адриана, который уведомлял, что приедет в их городок недели через две, через три. Адриан был знаменитостью, и муж Марии да Пьедаде чванился и гордился таким родственником. Он даже подписался на одну лиссабонскую газету только для того, чтобы видеть его имя в отделе местных новостей и в разделе критики. Адриан был писателем, и его последний роман «Мадалена» — психологический роман о женщине, написанный в изысканном стиле и содержащий тонкий и весьма искусный анализ, — стяжал ему славу маэстро. О нем создавались легенды и ходили разные слухи, уже дошедшие до этого городка; говорили, что это интересная личность, блестящий и пылкий лиссабонский герой, кумир аристократок, что ему предстоит занять высокий пост. Но в городке он, конечно,
Дона Мария да Пьедаде была встревожена предстоящим визитом. Ей уже представлялся беспорядок, который внесет в дом присутствие редкого гостя. А потом — необходимость более тщательно заботиться о своем туалете, изменить время ужина, разговаривать с литератором — каких усилий все это должно стоить!.. И внезапное вторжение этого светского человека, его чемоданов, дыма его сигары, его здоровой жизнерадостности в печальную тишину ее лазарета она воспринимала как злую насмешку. Поэтому она почувствовала облегчение, почти признательность, когда Адриан весьма скромно расположился на старом постоялом дворе дяди Андре на другом конце городка. Жоан Коутиньо был оскорблен: комната для гостя, простыни, отделанные кружевами, дамасское покрывало, серебро на комоде — все было уже готово, и он хотел, чтобы его кузен — великий человек, знаменитый писатель — остановился у него… Адриан, однако, воспротивился:
— У меня свои привычки, у вас — свои… К чему нам стеснять друг друга?.. Вот поужинать я к вам приду. К тому же у дяди Андре мне совсем не так плохо… Из окна мне видны и мельница, и запруда — прелестная картинка!.. На том и порешим, ладно?
Мария да Пьедаде глядела на него с изумлением: этот герой, этот покоритель сердец, из-за которого проливали слезы женщины, этот поэт, которого прославляли газеты, оказался человеком совсем простым, куда более искренним, куда более скромным, нежели сын сборщика налогов! Он даже не был красив: в шляпе, поля которой прикрывали его широкое бородатое лицо, во фланелевом сюртуке, свободно болтавшемся на его крепком небольшом теле, в огромных башмаках, он показался ей одним из деревенских охотников, которых она встречала, ежемесячно посещая владения на том берегу реки. Кроме того, о высоких материях он не разглагольствовал; когда он впервые пришел к ужину, он очень простодушно говорил исключительно о своих делах. По делам он и приехал сюда. Единственным клочком земли, который уцелел от наследства, оставленного ему отцом, и еще не перешел в руки ненавистных кредиторов, была Кургосса — подгороднее имение, которое к тому же арендовали неохотно… Он хотел продать его. Но это казалось ему не менее трудным, нежели создать «Илиаду»!.. И он искренне сожалел о том, что видит своего кузена бесплодно лежащим в кровати и что тот не в силах помочь ему в попытках связаться с местными землевладельцами. Вот почему велика была его радость, когда Жоан Коутиньо объявил, что его жена — превосходный управляющий, что она смыслит в такого рода делах, как старый крючкотвор!..
— Она пойдет с тобой, посмотрит имение, потолкует с Телесом и все уладит… А вопрос о цене предоставь решить ей!..
— Но ведь это неслыханно, кузина! — в восторге воскликнул Адриан. — Ангел, умеющий считать!
В первый раз в жизни слова мужчины смутили Марию да Пьедаде. Впрочем, она сразу же взялась за роль поверенного своего кузена…
На другой день они пошли смотреть имение. Так как до него было рукой подать, а мартовский день был погожим и ясным, они отправились туда пешком. Вначале бедная женщина робела в присутствии светского льва, и когда она шла рядом с ним, у нее был вид испуганной птицы: несмотря на всю его простоту, в его энергичном, мускулистом теле, в великолепном тембре его голоса, в его маленьких блестящих глазках была какая-то сила, какая-то властность, которые смущали ее.
За край ее платья зацепилась ветка колючего куста, и когда Адриан наклонился, чтобы осторожно отцепить ее, прикосновение белой и тонкой руки писателя к подолу ее юбки вызвало у нее странное волнение. Она ускорила шаг, чтобы как можно быстрее добраться до имения, уладить дело с Телесом и немедленно вернуться и укрыться, словно в родной стихии, в душной и печальной атмосфере своего лазарета. Но белый проселок простирался далеко под нежарким солнцем, а речи Адриана понемногу приручали ее.
Казалось, он был огорчен тем, что ее дом — это дом печали. Он дал ей несколько добрых советов: малышам, дескать, нужен воздух, солнце, а не удушливая атмосфера спальни…
Она тоже так думала, но что было делать? Как только заходила речь о том, чтобы пожить на ферме, бедный Жоан начинал страшно нервничать: свежий воздух и далекие горизонты наводили на него ужас; могучая природа доводила его чуть ли не до обморока; он превращался в полумертвеца, упрятанного за пологом кровати…
Тогда ему стало жаль ее. Конечно, она должна получать какое-то удовлетворение от сознания свято исполняемого долга… Но тем не менее в иные мгновенья она, должно быть, думала о чем-то другом, не только об этих четырех стенах, пропитанных дыханием болезни…
— О чем же еще я могу думать? — спросила она.
Адриан замолчал: разумеется, смешно было подозревать, чтобы она могла думать о Шиадо или о Театро да Тринидаде… Нет, он имел в виду иные желания, иные стремления неудовлетворенного сердца… Но это казалось ему столь деликатной и столь значительной темой для разговора с таким невинным и серьезным существом, что он заговорил о пейзаже…
— Вы уже видели мельницу? — спросила она.
— Посмотрю с удовольствием, кузина, если вы будете добры показать ее мне.
— Сегодня уже поздно.
И они тут же решили сходить в это убежище из зелени — эту идиллию городка.
Долгий разговор в имении с Телесом сблизил Адриана и Марию да Пьедаде. Благодаря сделке, о которой она спорила, обнаруживая хитрость крестьянки, у них возникли общие интересы. Когда они возвращались, она разговаривала уже не столь сдержанно. В его манерах, вместе с почтительной ласковостью, было нечто чарующее, и это заставляло ее против воли раскрыться перед ним, довериться ему: никогда никому она так много не рассказывала, ни разу никому не позволила разглядеть свою глубокую, тайную печаль, которая вечно жила в ее душе. Впрочем, ее скорбные жалобы сводились к одному: ее душевная печаль, болезни, множество тяжких забот… И она почувствовала симпатию к нему, какое-то смутное желание, чтобы отныне, когда он оказался поверенным в ее печалях, они никогда больше не расставались.
Адриан вернулся в свою комнату на постоялом дворе Андре, заинтересованный этим столь печальным и столь нежным существом. Она отличалась от того рода женщин, которых он знал доселе, так же, как отличается тонкий профиль готического ангела от физиономий за табльдотом. Все в ней было удивительно гармонично: золото волос, нежность голоса, сдержанность в проявлениях чувств, целомудренное обращение; все обличало в ней существо трогательное и деликатное; даже легкий налет мещанства, простоватость деревенской жительницы и некоторая вульгарность манер придавали ей какое-то очарование: это был ангел, который долго прожил в медвежьем углу и который порой попадал в плен к его банальностям; но достаточно было бы легкого дуновения, чтобы он вновь вознесся в родное небо, к вершинам чистого чувства…
Он нашел, что ухаживать за кузиной было бы нелепо и непорядочно… Но он невольно думал о несказанном наслаждении от того, чтобы заставить вздыматься эту грудь, не изуродованную корсетом, от того, чтобы прильнуть губами к этому лицу, не знавшему, что такое пудра… А больше всего соблазняла его мысль о том, что он мог бы объездить все португальские провинции и не встретить таких очертаний фигуры, такой подкупающей чистоты дремлющей души… Это один из тех случаев, которые не повторяются.
Прогулка на мельницу была очаровательной. Это был уголок природы, достойный кисти Коро, особенно в полуденные часы, когда они там и очутились, — свежесть зелени, укромная тень высоких деревьев и шепот проточной воды, текущей, сверкающей среди мха и камней, взлетающей и брызжущей в воздух холодом листвы и травы, по которой она бежала и пела. Мельница стояла на живописном холме, и это старое строение из столетних камней, это огромное полусгнившее колесо, покрытое травами, застыли над ледяной чистотой темной воды. Адриан нашел, что она заслуживает того, чтобы войти в какую-нибудь сцену из романа или же, еще того лучше, стать местопребыванием какой-нибудь волшебницы. Мария да Пьедаде не отвечала ничего, находя чрезмерным его восхищение заброшенной мельницей дяди Косты. Она немного устала, и они уселись на развалившейся каменной лестнице, погрузившей в воду запруды свои нижние ступеньки; с минуту они сидели молча, наслаждаясь этой журчащей прохладой и слушая щебетание птиц на ветках. Адриан смотрел на нее в профиль: она чуть наклонилась, тыча кончиком зонтика в дикую траву, покрывавшую ступеньки; бледная, белокурая, с такими чистыми очертаниями на фоне голубого воздуха, она была удивительно хороша; ее шляпка была безвкусной, а пальто вышло из моды, но даже в этом он находил пикантную наивность. Окружавшая их тишина полей отгородила их от мира, и незаметно для себя он понизил голос. Он снова заговорил о своем сочувствии к ее меланхолическому существованию в этом печальном городке, к ее жизни сестры милосердия… Она боязливо слушала его, опустив глаза, в растерянности от того, что находится здесь совсем одна с этим сильным мужчиной, и эта боязнь доставляла ей какое-то наслаждение… Была минута, когда он сказал, что с радостью остался бы навсегда в этом городке.