Новеллы
Шрифт:
Затем, в другой благословенный день, огибая темный, пустынный холм, Адам, чьи глаза теперь без устали выискивают что-либо, что может пригодиться, находит кремень, черный, шершавый, с острыми углами, отсвечивающий сумрачным блеском. Камень оказывается тяжеленным, и Адам, подивившись его тяжести, уже предвкушает, какой выйдет из него увесистый молоток. Он еле тащит его, прижимая к груди, радуясь, что станет дробить всласть эти строптивые скалы. Дойдя до Евы, которая ждет его на берегу реки, Адам со всей силой ударяет найденным камнем по скале… И, о ужас! Выскакивает искра — она сверкает, потом гаснет! Наши прародители в страхе отшатываются и переглядываются, охваченные почти священным ужасом! Огонь, живой огонь высечен их собственными руками из неподатливой скалы, огонь, подобный тому, что порой сверкает среди туч. Продолжая дрожать от страха, Адам ударяет снова. Искра вновь сверкает и вновь гаснет, а наш праотец принимается разглядывать и обнюхивать черный кремень. Нет, все это остается непонятным. Обескураженные, наши достопочтенные прародители, чьими космами забавляется ветер, бредут к себе в пещеру, расположенную на склоне холма возле родника, журчащего среди папоротников.
И там, в уединении, Адам с любопытством, смешанным с надеждой, вновь помещает кремень, большущий, словно тыква, между своими мозолистыми ногами и принимается ударять по нему каменным молотком, под громкое пыхтение Евы, которая раскачивается в такт ударам и тяжело дышит. При каждом ударе из кремня выскакивает искра и сверкает в темноте столь же ярко, как те огни, что трепещут наверху в небесах. Но те огни остаются живыми в ночной небесной темноте, и сияние их не гаснет. Эти же огоньки не успевают родиться, как тут же умирают… Ветер, что ли, уносит их, ветер, который уносит все: звуки, тучи, листья? Наш достопочтенный праотец, чтобы укрыться от злого ветра, гулявшего вокруг холма, ретируется в самую глубь пещеры, где лежат охапки сухой травы, служащие ему постелью. И там снова продолжает ударять по камню, высекая искру за искрой, а Ева, присев на корточки, пытается, прикрывая их руками, спасти жизнь этим сверкающим, мимолетным существам. И вдруг сухая трава задымилась, и дым стал подыматься, расти и клубиться, и из него внезапно вырвалось красное пламя… Это был Огонь! В страшном испуге наши прародители выбежали из пещеры, где уже все заволокло удушливым дымом и откуда высовывались яркие, блестящие языки и лизали скалу. Сидя на корточках неподалеку от своего логова, оба взирали, тяжело дыша, в изумлении и ужасе, на дело своих рук, и глаза их слезились от едкого дыма. Но сквозь потрясение и страх неведомое сладостное ощущение проникало в них — и шло оно от этого света и тепла… Но вот дым вышел из пещеры, и ветер тут же его развеял. Языки пламени сникли, ленивые и посиневшие; вскоре осталась лишь кучка обесцвеченной пепельной золы, но и она разлетелась пылью; последняя искра пробежала и, трепеща, погасла. Огонь умер! И впервые в первозданную душу Адама вошла скорбь утраты. Его толстые губы растянулись в горестной гримасе, и он застонал. Что, если больше никогда ему не повторить такого чуда?.. Но наша праматерь, уже став утешительницей, его утешила. Своими грубыми руками, дрожавшими от волнения, — ведь она бралась за свою первую на земле работу, Ева снова собрала охапку сухой травы, положила на нее кремень-кругляш, взяла найденный Адамом большой черный кремень, сильно ударила им по кругляшу и… посыпались искры! И вновь заклубился дым, и вновь засверкало пламя. Победа! Горел костер, первый костер в раю, и вспыхнувший не случайно, а зажженный разумной человеческой волей, и отныне всегда, каждую ночь и каждое утро, человек сможет с уверенностью повторить свое славное деяние!
И с тех пор наша достопочтенная праматерь принимает на себя похвальную и священную заботу об Огне. Она его высекает, она его питает, она его хранит, она его поддерживает. И как ослепленная любовью мать, каждый день открывает в своем сверкающем, взлелеянном ее заботами детище новые прелести и добродетели. Теперь Адам уже знает, что их огонь отпугивает всех диких зверей и что если и есть в раю безопасное логово, то это их логово! И не только безопасное, но и уютное: ведь огонь освещает их пещеру, согревает ее, украшает и очищает. И когда Адам, вооруженный целой связкой копий, спускается в долину или углубляется в заросли, выслеживая добычу, он теперь охотится с удвоенной страстью, спеша поскорее вернуться и обрести вновь то ощущение безопасности и уюта, которое дарит огонь. Ах, как сладостно он согревает и высушивает захолодевшее в зарослях, покрытое шерстью тело, золотя, словно солнце, каменные стены пещеры! А еще он приковывает к себе глаза нашего праотца, зачаровывает его взгляд и уводит его в благодатный мир воображения, где Адаму вдохновенно рисуются разные формы стрел, петли будущих арканов, изогнутые огромные кости для охоты на рыб — гарпуны, зубчатые обломки скал, которыми он мог бы перепилить дерево!.. И этими творческими часами Адам обязан своей заботливой подруге!
И чем только не обязано ей Человечество! Вспомним, дорогие мои собратья, что наша праматерь в своей высшей прозорливости, которая впоследствии позволила ей сделаться Пророчицей и Сивиллой, не колебалась, когда Змей, скользя среди роз, сказал ей: «Вкуси плодов дерева, что дает знание, и откроются глаза твои, и ты будешь как боги, знающие добро и зло!» Адам на ее месте тут же сожрал бы Змея, и с большим аппетитом. Уж он бы не поверил в его россказни о плодах, дарующих Божественную Мудрость, ведь он сам, когда еще жил на дереве, столько съел этих плодов, а все оставался таким же невежественным животным, как медведь или буйвол. Ева же, напротив, с тем высшим легковерием, которое в нашем мире всегда служило причиной всех важнейших превратностей, не раздумывая, съела яблоко вместе с кожурой и семечками. И уговорила Адама отведать столь отменно вкусное яблоко, и пустила в ход всевозможные доводы, чтобы убедить его, что лишь в Знании источник пользы, счастья, славы и силы. Эта притча, рассказанная библейскими поэтами, с великолепным проникновением в суть, раскрывает нам великие деяния Евы в мрачные райские годы. С ее помощью творец смог продолжить миросозидание уже в его высшей стадии, сотворя Царство Духа, которому земля обязана тем, что на ней появились домашний очаг, семья, племя, город. И Ева, именно Ева, укладывала и утрамбовывала основные краеугольные камни в здании Человечества.
Подумайте сами! Вот первобытный охотник возвращается к себе в пещеру, сгибаясь под тяжестью добычи, остро пахнущий лесом, кровью, зверем: он сам, разумеется, сдирает каменным ножом шкуру с убитого животного, разрезает мясо на куски и отделяет его от костей (которые, считая за лакомство, припрятывает для себя в потайные места). А Ева заботливо складывает шкуры вместе с другими, уже хранящимися в пещере; находит спрятанные Адамом кости и перепрятывает их, боясь, чтобы наш праотец не поранил себе пасть их острыми краями; убирает на хранение в расщелину скалы, где похолоднее, мясо про запас. Как-то раз большой кусок сырого мяса ненароком падает возле горящего теперь постоянно огня и остается там лежать. Пламя, разгоревшись, лениво лижет толстый мясной край, пока незнакомый и аппетитный запах не достигает, лаская, грубых ноздрей нашей достопочтенной праматери. Откуда взялся этот дразнящий аромат? Он явно идет от огня, где нечаянно поджаривается кусок оленины или зайчатины. Тогда Ева, вдохновленная своим открытием и предчувствуя его важность, подталкивает кусок мяса прямо в огонь и принимается ждать, встав возле огня на колени, затем, воткнув в кусок острую кость, она вытаскивает мясо из огня и пробует его в темном углу пещеры… И вновь блестят глаза Евы, возвещая своим блеском о ее новом завоевании. И с какой любовной поспешностью она принимается угощать Адама этим Мясом, совсем другим на вкус, которое Адам сначала недоверчиво обнюхивает, а потом яростно пожирает, ворча от удовольствия. Вот так, с помощью куска жареной оленины, наши прародители победоносно поднимаются еще на одну ступень очеловечивания.
Воду они по-прежнему пьют из соседнего источника, журчащего среди папоротников, погружая лицо в текущую струю воды. Напившись, Адам опирается на свое тяжелое копье и вглядывается в медленное течение реки, в горы, покрытые снегом или озаренные пламенем, в солнце над морем, размышляя неторопливо о том, что, верно, в тех краях, что простираются и прячутся вдали, добыча более обильна, а заросли не столь густы и непроходимы. А Ева меж тем, вернувшись в пещеру, вновь без устали предается занятию, которое ей очень по душе. Распростершись на полу, с распущенной курчавой гривой, наша праматерь острой костью проделывает маленькие дырки по краю одной шкуры, а потом по краю другой шкуры. Она так погружена в свою работу, что не слышит, как в пещеру входит Адам и начинает ворошить свои орудия: она соединяет одну шкуру с другой и сшивает их тонким волокном водорослей, которые сушатся у огня. Он с презрением глядит на то, чем занимается его подруга и что, по его понятиям, не может принести им никакой пользы. Он еще не знает, недогадливый Адам, что сшитые шкуры будут защищать от холода его тело, служить крышей и стенами его жилища, что из них будут сделаны и охотничья сумка, и бурдюк для воды, и барабан, в который он станет бить, отправляясь на войну, и та страница, на которой он напишет свои пророчества!
И другие занятия Евы его тоже нередко выводят из себя, и порой с бесчеловечностью, которая, увы, уже вполне человеческая, наш праотец, схватив свою подругу за волосы, опрокидывает ее на землю и топчет своими мозолистыми ногами. Так однажды он пришел в ярость, увидев на коленях у сидевшей возле огня Евы пушистого хромого щенка, которого она ласково и терпеливо приучала обсасывать кусочек сырого мяса. Она нашла брошенного и визжавшего щенка около ручья и взяла его в пещеру, согревая и кормя его с непонятным, но сладостным чувством, от которого ее толстые губы, не привыкшие улыбаться, растягивались в материнской улыбке. Наш достопочтенный праотец, сверкая глазами, тут же вознамерился сожрать щенка, посмевшего расположиться в его пещере. Но Ева защищает звериного детеныша, дрожащего и лижущего свою покровительницу. Чувство Милосердия рождается на земле, словно первый цветок, распустившийся среди крови и Жестокости. Хриплыми и отрывистыми восклицаниями — такова была речь наших прародителей — Ева, по всей вероятности, пытается убедить Адама, что будет хорошо, если у них в пещере станет жить прирученное ими животное… Адам выпячивает свою хоботообразную губу. Потом молча бережно проводит рукой по мягкому загривку приемыша. И этот миг — важнейший в Истории! Человек приручает Животное! Из этого подобранного в раю щенка произойдет впоследствии домашняя собака, с ее помощью будет приручена лошадь, а потом — овца. Стадо будет разрастаться, пастух будет его пасти, а верный пес — охранять. Так Ева, сидя у огня, пролагает путь будущим кочевым племенам скотоводов.
А в те долгие утра, когда отважный Адам охотится, Ева, бродя по долинам и холмам, собирает ракушки, птичьи яйца, всякие корешки и семена, обуреваемая желанием приумножить свои припасы, которые она прячет в расщелинах скалы. Как-то раз горсть семян, собранных ею на берегу ручья, просыпалась на черную, влажную землю. И вдруг проклюнулся зеленый росток, потом вытянулся стебель, потом созрел колос. Его зерна показались ей вкусными. Ева, подумав, закопала в землю другие семена в надежде, что возле их пещеры, на клочке земли, вырастут эти колосья со сладкими, мягкими зернами… Так был получен первый урожай! Так наша праматерь в те далекие райские времена подготовила почву будущим оседлым племенам земледельцев.
Между тем прошло время — и родился Авель, и жизнь в раю текла день за днем, становясь понемногу не столь опасной и тяжкой. Так, вулканы мало-помалу потухали и горы уже не обрушивались с грохотом на ни в чем не повинные плодородные долины. И так невозмутимо струились воды, что в их зеркальной глади четко и выпукло отражались облака и прибрежные вязы. Лишь изредка возмущал чистоту неба, затмевая его своими отвратительными крыльями и клювом, птеродактиль; солнечные дни сменялись туманными, и не было ни сильных засух, ни проливных дождей. В этом наступившем умиротворении чувствовалась сознательная покорность: Мир наконец признал превосходство Человека. Лес теперь воздерживается от легкомысленных пожаров, зная, что вскоре человеку понадобятся от него сваи, бревна, весла, мачты. Ветер в горных ущельях понемногу укрощает свои порывы и приучается дуть как надо для того, чтобы заставить работать мельничные жернова. Море утопило всех своих чудовищ и с готовностью подставляет спину под киль судна. Земля раскинулась плодородной нивой и бродит соками, ожидая сохи и семян. И все металлы залегли рудными жилами, весело готовясь к пламени горна, где они обретут форму и красоту.
Каждый день Адам возвращается домой с обильной добычей. Очаг пылает, освещая лицо нашего праотца, преображенное осмысленной жизнью: губы его утончились, лоб облагородился неторопливым раздумьем, взгляд более спокоен и сосредоточен. Ягненок, насаженный на вертел, жарится на раскаленных угольях, брызгая жиром. На земле стоят сосуды из скорлупы кокосовых орехов, наполненные свежей родниковой водой. Медвежья шкура мягко покрывает папоротниковое ложе. Другая шкура висит, закрывая отверстие пещеры. В одном из углов — мастерская, и там груды кремня и молот; в другом углу — оружейный склад, где лежат копья и дубины. Ева сучит нитки из козьей шерсти. Возле огня, в тепле, на охапке листьев спит Авель, толстенький, голенький, с редкой шерстью на более светлой, чем у родителей, коже. Деля с ним тепло очага и ложе из листьев, его охраняет пес, выросший из подобранного Евой щенка: он косится на всех добрым глазом, уткнувшись мордой в лапы. И Адам (о, сколь странное занятие!), очень серьезный, обломком камня старательно вырезает на широкой костяной пластинке рога, спину и вытянутые ноги бегущего оленя!.. Трещат дрова. Небо усыпано звездами, и всевышний задумчиво взирает на прогресс Человечества.