Новеллы
Шрифт:
Берг приходился ей двоюродным братом. Вскоре про них пошли толки, будто Берг так повадился к ней ходить и точить лясы с девками, что совсем запустил свое хозяйство. Когда у Берга праздновали Рождество и собралось много гостей, его жена позвала одного монаха из Драгмарка, чтобы тот усовестил Берга и объяснил ему, как нехорошо бегать от жены к другой женщине. Берг, как и многие другие из его соседей, терпеть не мог этого монаха, главным образом из-за его наружности. Это был жирный и совершенно белый монах. Белым был у него венчик волос вокруг бритого темени, белыми были брови над водянистыми глазами, белыми были лицо и руки, и плащ его тоже был белым. Его вид
И вот монах, который был храбрым человеком, прилюдно высказал все, что он думал, считая, что так его слова сильнее подействуют:
— Говорят, хуже кукушки нет птицы, потому что она не строит гнезда и не выводит птенцов. А здесь среди нас сидит человек, который не заботится о жене и о детях, а бегает развлекаться к чужой женщине. Я скажу, что хуже нет человека.
Тут Унн встала из-за стола:
— Никогда меня так не бесчестили, да, видать, ничего не поделаешь, когда здесь нет моего отца.
Она повернулась, чтобы уйти, но Берг бросился ей вслед.
— Не ходи за мной! — сказала Унн. — Никогда больше не хочу тебя видеть.
Он догнал ее на крыльце и спросил, что он должен сделать, чтобы она осталась. Унн бросила на него испепеляющий взор и сказала, что это он сам должен знать. Тогда Берг вернулся в горницу и убил монаха.
Берг и Турд задумались. И, видно, мысли их были заняты одним и тем же, потому что Берг через некоторое время сказал:
— Если бы ты только видел ее, когда белый монах упал мертвым. Моя хозяйка прижала к себе младших детей и прокляла ее. Она повернула к ней их лица, чтобы они навек запомнили ту, которая толкнула их отца на убийство. Но Унн бровью не повела; она была так прекрасна, что нельзя было на нее смотреть без трепета. Она сказала мне спасибо за мой поступок и просила, чтобы я не мешкая уходил в лес. На прощанье она наказала, чтобы я не вздумал стать разбойником и никогда не обнажал нож против человека, пока не придется, как сейчас, вступиться за правое дело.
— Твой подвиг высоко ее вознес, — сказал Турд.
Тут Берг во второй раз столкнулся с тем, что его однажды уже поразило в Турде. Турд — язычник, он хуже язычника, он не осудил неправедное дело. Он не понимает, что за вину надо держать ответ. Он думает — чему быть, того не миновать. Он слыхал про Христа и святых, но для него это не больше чем имена. Он знает про них, но для него они вроде чужеземных богов. На самом деле его боги — духи, которые живут в шхерах. Мать-ведунья научила его поклоняться духам мертвых предков.
И вот Берг Великан взялся за дело, которое было таким же безумием, как повязать веревку на собственной шее. Он открыл глаза невежды, чтобы его взору предстало величие Божие, он показал ему Бога — защитника справедливости, Бога, карающего злодеяние, Бога, ввергающего грешников в геенну огненную на вечные мучения. И он учил его любить Христа, и богородицу, и святых заступников, которые молятся за нас перед престолом Господним, дабы отвратил он караюшую десницу и пощадил грешников. Берг поведал Турду обо всем, что делают люди, чтобы смягчить гнев Божий. Он описал ему толпы паломников, которые бредут на поклонение к святым местам, рассказал про самобичевание кающихся и про монахов, которые удаляются от мира.
Мальчик с увлечением внимал его рассказу и только все больше бледнел от возбуждения, глаза его расширились от страшных видений, представших в его воображении. Берг Великан и рад бы остановиться, но поток мыслей подхватил его, и он продолжал свои речи. Спустилась ночь и объяла их мраком, и под сенью ночного темного
Наступила осень, в лесу бушевала буря. Турд один пошел в лес проверять расставленные силки и ловушки. Берг остался дома и занялся починкой одежды. Путь Турда лежал по лесистому склону. Он шел наверх по широкой тропе.
Каждый порыв ветра, проникавший сквозь дремучую чащу, поднимал на тропе целый вихрь опавшей листвы. Турду все время чудилось, что кто-то идет за ним следом. Он то и дело оглядывался. Иногда он останавливался, чтобы прислушаться, но убеждался, что это был только ветер, и шел дальше. Стоило ему сделать шаг, как за спиной ему опять слышались крадущиеся шаги, словно кто-то легкой стопой поднимался сзади по тропе. Детские ножки семенили за ним следом. Это резвились эльфы и лесные гномы. Он снова оборачивался, и снова никого не оказывалось за спиной. Он погрозил кулаком шуршащей листве и пошел дальше.
Но они не угомонились и затеяли другую игру. За спиной поднялся шип и шумные вздохи, навстречу ползла большая гадюка, высунув язычок, с которого стекали капли яда; ее гладкое туловище поблескивало среди опавшей листвы. А позади за Турдом трусил волк — крупный, поджарый зверь; он уже изготовился к прыжку, чтобы вцепиться ему в глотку в тот миг, когда гадюка, скользнув ему под ноги, ужалит в пятку. Иногда они замирали, переставая шуметь, чтобы подкрасться незаметно, но скоро опять выдавали себя шорохом и шипением и шумным дыханием, да иногда слышно было, как цокают по камням волчьи когти. Турд невольно ускорял шаг, но зверь его нагонял. Когда Турд решил, что волк уже в двух шагах и сейчас прыгнет, он обернулся.
Сзади, как он и ожидал, никого не оказалось.
Он присел на камне отдохнуть. У его ног, как бы заигрывая с ним, затеяли пляску сухие листья. Все были тут, какие только есть в лесу: ярко-желтые мелкие листочки березы, красно-пятнистые листья рябины, сухие, побуревшие листья ольхи, огненно-красные упругие листья осины, желтовато-зеленые листья ивы. Преображенные осенью, пожухлые и помятые, сухие и ломкие — совсем не похожие на бархатные, нежно-зеленые, вырезные молоденькие листочки, какими они несколько месяцев тому назад явились из лопнувших почек.
— Грешники! — сказал мальчик. — Грешники! Нет ничего чистого в глазах Господа. Пламя Божьего гнева их уже опалило!
Он встал и продолжил свой путь. Сверху видно было, как под дыханием бури, словно море, колышутся верхушки леса, хотя на тропинке, по которой он шел, царило затишье. Зато отовсюду неслись незнакомые голоса. Лес был пронизан их звучанием.
Слышались шепоты, протяжные причитания, сердитые упреки, грозные проклятия. В лесу хохотало и плакало; казалось, звучал многоголосый гомон толпы. Голоса тревожили и раздражали его; эти шорохи и шипение, это явственное присутствие чего-то, что словно бы есть и в то же время словно бы его нет, доводило его до исступления. Его охватил смертельный страх, который он испытал, когда лежал, прижавшись к земле, в пещере, а кругом в лесу на него шла облава. В ушах, как тогда, звучал треск ломающихся веток, тяжелая поступь множества людей, звон оружия, громкие крики, кровожадный ропот приближающейся толпы.