Новейший Завет
Шрифт:
– Даниэль Альтман. Не беспокойтесь, я позже соберу. Что вас интересует?
Бронфельд окинул взглядом книжные полки.
– Из представленного – ничего.
Даниэль удивился.
– Но у нас очень хороший выбор. И в торговом зале далеко не всё, много книг в хранилище.
– Меня интересует Леон Брон.
– Секундочку. Я посмотрю в каталоге, – продавец щёлкнул пробелом на клавиатуре старинного компьютера.
– Не утруждайтесь, – остановил его посетитель и поставил на прилавок портфель. – Этого автора у вас наверняка нет.
– Это современный автор? В каком жанре он пишет? – продавец
– Это очень современный автор, – Бронфельд возвысил голос на слове «очень». – И поверьте: ему подвластен любой жанр.
– Оставьте заказ, и мы доставим вам его книги в течение недели, если они, конечно, существуют в природе.
– Они существуют, и я упрощу вам задачу.
С видом фокусника посетитель достал из портфеля глянцевую пёструю книжку и положил её перед продавцом. На обложке красовался портрет автора.
– Я понял. Леон Брон – Лев Бронфельд. Так вы писатель? – просиял продавец.
Бронфельд гордо улыбнулся и торжественно произнёс:
– Да. И я хочу предложить вам свою книгу на реализацию. Мистический хоррор «Полуночные тени».
В общении писатель оказался довольно приятен. Он буквально светился желанием внимать собеседнику и, когда слушал, даже наклонял голову набок. Но когда начинал говорить сам, его было не остановить, пока он не выскажет всё, что хотел, и не выдохнется. Как будто забирал долг: я выслушал, теперь и ты меня послушай…
Бронфельд поведал, что является довольно успешным сетевым автором. В последнее время его доходы выросли, и он решил, что может позволить себе бумажные тиражи. При этом прекрасно осознаёт, что вряд ли много заработает на их реализации, но как дань традиции у каждого уважающего себя писателя должны быть осязаемые издания. К тому же они так приятно пахнут… Бронфельд даже поднёс книгу к носу продавца, чтобы тот мог в этом убедиться.
В тот же вечер, подкупленный обаянием и красноречием писателя, Даниэль взялся было читать «Полуночные тени». Устал он уже к двадцатой странице. Причём не просто устал, а смертельно, как будто всю жизненную энергию из него выкачали… Ему одновременно захотелось уснуть, выпить водки и повеситься.
Когда Малыш, пряча «Тени» за спиной, постучался к Карлсону, тот открыл не сразу.
– Беда, Борис Ефимович! Я взял у одного писателя книгу на реализацию. А это пакость какая-то, а не книга, – пожаловался Малыш с порога.
– Что за писатель? Где ты его взял? – Карлсон положил руку на плечо Малыша, направляя его в гостевую зону.
– Да нигде я его не взял, он сам пришёл! – вскричал в отчаянии начинающий книготорговец.
– Как фамилия? – шеф был невозмутим.
– Бронфельд. Пишет под псевдонимом Леон Брон.
Карлсон остановился и нахмурил лоб, припоминая.
– Нет. Такого не знаю.
– Говорит, что очень успешный автор, что известен в Интернете… Обложка симпатичная. Название сразу дурацким не показалось… – он протянул книгу шефу. – В общем, я повёлся.
– Да ты не переживай, Малыш, дело житейское! – сказал Карлсон мультяшным голосом. – Садись, разберёмся.
Он взял книгу и подтолкнул Малыша к дивану. Сам сел в своё любимое кресло, повёрнутое так, чтобы одновременно наблюдать и огонь в камине, и входную дверь.
Карлсон вообще любил свой камин и, когда было не слишком для этого жарко, топил его вечерами. В Иерусалиме относительно прохладно бывает с ноября по апрель; ветер с гор становится ледяным и делает Иерусалим, пожалуй, самым промозглым городом Израиля. Иногда он даже приносит снежные тучи. Берёзовые дрова для камина привозили откуда-то в штабелях, которые хранились в подвале. Именно берёзовые, почему-то именно их аромат был сладок и приятен для бывшего жителя средней полосы России.
– Говорит, известен в Интернете? – спросил Карлсон, осматривая обложку со всех сторон. – Ты проверил?
– Конечно. Не врёт. Все площадки его творениями завалены. Он плодовит, как дрозофила, и стабилен, как… – Малыш задумался на миг, подбирая эпитет, – инфляция. По нескольку романов в год публикует.
– Что ж, давай посмотрим… – пробормотал Карлсон, открывая книгу.
Он внимательно прочёл первую страницу, гулко захлопнул книгу и печально посмотрел на Малыша. Потом раскрыл том случайным образом и пробежал глазами несколько строк. Сделал так ещё дважды, каждый раз сокращая отрывок, и, наконец, не меняя выражения лица, швырнул книгу в камин. Поднялся целый сноп искр и улетел в трубу.
– Туда ей и дорога! – выдохнул Малыш с облегчением.
– Меня очень огорчает чтиво подобного рода… И чтобы этого мусора и близко в моём магазине не было! – потребовал Карлсон.
Тут в гостиной появилась Дора в тюрбане из полотенца и купальном халате. Малыш машинально переменил позу на более мужественную. Он испытал целую палитру ощущений. Сначала в кровь хлынули сразу все гормоны радости и удовольствия, как всегда бывало при её появлении. Потом он ощутил адреналиновый укол ревности. Он понимал, что такая женщина не может быть одна… но то, что её избранником оказался старый, седой Очиповский, было очень неприятно. До этого Малыш пытался представить себе того, кто может укротить эту пантеру. Иногда себя в роли укротителя. А тут… Хотя кем бы ни оказался её хахаль, европейским аристократом или африканским монархом, материализовавшись, он вряд ли вызвал бы у него положительные эмоции. Так что Карлсон не худший вариант…
При виде Малыша мулатка улыбнулась. Потом заметила пылающую в камине бумагу.
– А что это у вас тут такое интересное происходит, мальчики?
– Да вот, предаём огню творение одного прохиндея, полагающего себя гением, – сердито сказал Карлсон.
Дора опустилась на диван рядом с Малышом. Он вдохнул её аромат, и сердце его забилось ещё чаще.
Глядя, как догорает книга, она сказала задумчиво:
– Представляете, как это ужасно – мнить себя гением и быть при этом бездарностью? Это сродни сумасшествию. Ведь любой, серьёзно полагающий себя писателем, меняющим реальность и творящим миры, должен непременно также и полагать себя гением. Все остальные, готовые признать себя дарованиями средней руки, – не писатели, а так, щелкопёры. А если он при этом никакой не гений и чудовищно плох в своих потугах? Он может быть добрым мужем, замечательным другом и тонким ценителем искусств и абсолютно не осознавать собственной посредственности как творца… Чем тогда отличается он от Наполеона или Цезаря из палаты для буйнопомешанных? Его можно только пожалеть, господа…