Новичок. Побочный эффект
Шрифт:
Глава 2.
Суббота, 25 августа. Утро
Липовцы, улица Угольная
Встали мы поздно, чуть ли не в десятом часу. Отец, по обычаю удалых «кразистов», основательно употребил за ужином, и на завтрак главе семьи полагалось полстакана «Столичной».
Морщась, как тот ежик, что ел кактус, батя влил в себя законную порцию, и жадно набросился
Мамуля заботливо подложила ему разваристую куриную ножку, и папуля благодарно промычал.
– Катанянам квартиру дали на Ленина, – сообщила родительница, со злостью ухватывая полосатый шнур электрочайника и втыкая вилку в расколотую розетку. Не помогло. И речь прорвало завистливым нытьем: – Везет же людям! Звали…
– На когда? – поинтересовался отец, соловея.
– Назавтра вечером, часикам к шести.
– Ну, сходим… А чего дарить? Та-ань…
– М-м… – мать на секундочку задумалась, смурнея, и тут же просветлела: – А давай, тот сервиз отнесем? Цветастый, такой?
– Югославский? Жалко как-то…
– Да там уже нечего жалеть! Все чашки побили, одни тарелки остались.
– Ну, давай…
Я скромно сидел сбоку, уплетая картошку с мясом. Отец, сытый и пьяный, отодвинул пустую тарелку, и благодушно заскрипел стулом.
– Накалымил двадцаточку? – подмигнул он мне. – Матери отдай.
– Какую двадцаточку? – задрал я бровь. В груди захолонуло – без сцен из семейной жизни не обойдешься. Но и злой азарт проклюнулся. – Сосед десятку зажилил.
– Вот ведь жлоб! – восхитился батя, и построжел: – Отдай, отдай…
– А зачем? – спокойно поинтересовался я.
– А затем, – завелась мать с пол-оборота, – чтобы деньги на всякие глупости не тратил!
– Но вы же тратите, – мягко пожурил я, кивая на бутылку водки.
– Мал еще, чтобы родителей обсуждать! – повысила голос родительница.
– Как-то нелогично получается… – вздохнул я с деланным расстройством. – Работать могу – уже большенький, а тратить не моги – еще маленький!
– Это что еще за разговоры? – в материном голосе зазвенели угрожающие нотки, предвещающие непогоду в доме. – Тебе в школу скоро, и в чем ты пойдешь? Вон, Лариса передала – им в магазин костюмчики завезли, по семнадцать пятьдесят!
– Вот пусть Лариса сама в нем и ходит, а я хочу купить себе нормальный костюм!
– Ах, норма-альный ему… – с ехидцей затянула маманя. – На такой ты еще не заработал!
– Заработаю, – веско уверил я.
– Вот, когда заработаешь, тогда и поговорим! А пока что извини, походишь и в дешевом. На дорогие вещи у нас денег нет!
– А вы бы гулянки реже устраивали, – огрызнулся я, – тогда бы хватало! Вы, вообще, хоть когда-нибудь мечтали о большем, чем жратва и шмотки? Ну, там, купить машину, для начала… Вступить в жилищный кооператив… Съездить по путевке в Чехословакию… Да хотя бы в Крым! Ну, нет же?
Тут мне сразу стало понятно – «красная линия» пересечена.
– Ах, ты… – выдавил отец сжатым горлом, багровея и набухая гневом. – Будет тут всякое говно меня жизни учить!
– Ладно, – мой голос исполнился кротости, – я – говно. Тогда, может, научишь меня, как жить? Как добиться роскошных палат в вонючем бараке, где моются из тазика! Как культурно проводить досуг, напиваясь в субботу, а в воскресенье лишь опохмеляясь, чтоб на работу, как стеклышко!
Каюсь, был несдержан – ломкая отроческая психика подвела. Можно только представить себе, до чего бы я вообще договорился, но затеянную ссору прервал Юрий Панасович.
Видать, встал ото сна, протопал меланхолически до ветру, а вместо цивильного «пудр-клозета» – зола.
Сначала и без того наэлектризованную атмосферу развеял трубный рев, а затем, роняя злобные маты, к нам ворвался взбешенный «куркуль». Встрепанный, опухший, в замызганной майке и в трениках с пузырями, он выглядел типичным алкашом.
– Ты! – зарычал сосед, тыча в меня трясущейся дланью. – Ты!
– Что, должок принес? – хладнокровно спросил я.
– Да я тебя…
Юрий Панасович рванулся ко мне, и тут уж батя не стерпел – вскочил, опрокидывая стул, и пихнул «куркуля» под заполошные мамины взвизги.
– Чё надо?! – гаркнул он. – Чего орешь?
– Твой… Этот… – забрызгал сосед слюною. – Он мой туалет спалил!
– А ну, пошел отсюда! – рассвирепел отец, и выпихал незваного гостя.
– Да ты… Да я… – злобно пыхтел «куркуль», спотыкаясь от тычков, и завопил срывающимся голосом: – В милицию! В колонию! Я вам еще устрою!
– Кузя, не бей его только! – заголосила маманя. – Дерьмо только тронь – развоняется! – тревожно оглядываясь на меня, она просеменила во двор, я метнулся следом.
Да-а… Огонь порезвился вволю. Недогоревшая крыша «персонального» сортира еле держалась на трех обугленных стояках, а на дверных петлях висели головешки. Финита ля латрина.
Юрия Панасовича нигде не было видно, а вот народ подтягивался. И Авдотья Робертовна приковыляла, и ее усохший супруг – вылитая мумия, а Иннокентьич вырядился, как на парад – брюки отглажены, рубашка накрахмалена, на пиджаке – колодки орденов и медалей. Это он сейчас на пенсии, зато в сорок пятом бравый сержант Панин на рейхстаге расписался.
– А пострадавший где? – ухмыльнулся Иннокентьич.
– За участковым побежал, – хмуро ответил батя, и пристально глянул на меня: – Точно не жег?
Пока я выискивал слова, чтобы извернуться, не соврав, показался «куркуль». Он грузной трусцой кружил вокруг широко шагавшего Михалыча, местного участкового, то отставая, то забегая вперед, в лицах описывая уж-жасное ЧэПэ.
Иван Михайлович слушал рассеянно. Человеком он был спокойным и рассудительным, и всегда «при исполнении». Бросив взгляд на останки туалета, участковый пожал руку Панину, отцу, поприветствовал остальных кивком, а затем всем корпусом развернулся ко мне.