Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Этого уже не поправишь, — сухо заметил старик. — Время жить и время помирать у каждого свое. Бог человеку жизнь дал, бог и взял.
— Да, да, все это укладывается в одно понятие: жизнь, — согласился учитель. — Но я не об этом пришел с вами говорить. Ваш Саша замечательный мальчик. У него феноменальные способности к математике. Он уже стал, как бы это поточнее выразиться, живой легендой всей нашей гимназии. Так вдумчиво подходить к науке, схватывать на лету самые трудные ее элементы… поверьте мне, это далеко не каждому дается. Он и меня часто ставит в тупик своими неожиданными выкладками и решениями. А логика! Какая у него ясная и неотразимая логика! Короче говоря, педагогический совет нашей гимназии готов послать вашего сына держать экзамен в Московский университет. Ему нужна система, школа и, если говорить по совести, более эрудированные наставники, чем мы.
— Но ему же еще шестнадцати нет, — заволновался Сергей Андреевич.
— Это неважно, если речь идет о подлинном даровании, — прервал учитель и с грустью оглядел обшарпанные стены маленькой гостиной флигелька, немытые кастрюли и тарелки на плите, старую скомканную одежду на лежанке русской печки, от которой шел затхлый запах. Лишь портреты двух женщин, двух покойных жен старого Якушева, несколько оживляли давно не беленную стену. «Трудно будет ему в такой обстановке оставаться одному», — невесело подумал Хлебников.
— А на какие деньги он будет учиться? — глухо перебил его мысли Якушев. — Ведь я же банкрот. Кое-как перебиваюсь с кваса на воду. Хоть в сторожа нанимайся да с колотушкой ходи по ночам. И то куда лучше, чем на паперти с протянутой рукой стоять.
— О, не беспокойтесь, — остановил его учитель, видимо, желающий поскорее завершить нелегкий разговор. — Я уже говорил со смотрителем училищ, и он заверил, что вашему сыну будет выделена казенная стипендия, потому что он внук знаменитого героя Отечественной войны Якушева, которым сам атаман Платов восхищался.
— Вот как, — криво усмехнулся тонкими бескровными губами Сергей Андреевич, — отца моего, стало быть. А вот меня, когда я был мальчишкой малым, под стать тому птенцу, что из скорлупки вылупился, одному учили: твой отец руку на помещика поднял, на власть праведную, стало быть, отречься от него надо.
— Вздор! — перебил его учитель гимназии. — Ваш родитель герой Дона и всего нашего славного казачества. Вот он кто! Ну так как, Сергей Андреевич? Соглашаетесь?
— Я с самим Сашенькой должен поговорить… с сыночком, — жалобно ответил Якушев Павлу Павловичу.
Они медленно шли по уже затвердевшему после разлива левому берегу Аксая. Босая Наденька с удовольствием ступала по нагретой солнцем земле, держа в руках белые парусиновые туфельки. Александр, коренастый и уже несколько раздавшийся в плечах, близоруко щурил глаза с синеватым отливом.
— Вот и провожу тебя скоро в Москву белокаменную, Пифагор любезный, — шутила без особой веселости девочка. — А кто мне в следующем классе задачки решать будет? Выходит, погибнет тупенькая Надежда.
— С таким именем не погибнешь, — улыбался застенчиво Александр. — Ты — Надежда. Надежда на все лучшее. Разъяснил я тебе это или нет? Что может быть у человека лучше надежды, а?
— Ум, — вдруг посерьезнела девочка. — И не спорь.
Она обернулась. Упрямые огоньки сверкнули в темно-карих глазах. Так и казалось, что стайка веселых птичек поселилась в них. Саша сбоку украдкой любовался Наденькой. Как она изменилась за последнее время! Хоть и сыпала шуточками, но взгляд стал строже, губы нет-нет да и сжимались в тонкую линию, и тогда думалось Александру, что посуровела она после гибели Якова Федоровича. Девочка стала выше ростом и стройнее. Под форменным платьем уже обозначились груди. Перепрыгивая канаву, она поскользнулась и забалансировала на одной ноге.
— Да помоги же, тюлень несчастный.
Саша во весь опор бросился на помощь и сам еле устоял на скользком пригорке. Поддерживая за локоть подружку, он неосторожно коснулся ее груди, и Надежда сердито выдернула руку. Не зная, как сгладить неловкость, Саша попробовал отшутиться:
— Ты чего надулась, как самовар медный, девчонка несчастная…
— Так, ничего, — после длинной паузы ответила она. — И притом хочу прибавить, что я уже вовсе не девчонка несчастная.
— А кто же ты?
— Да как тебе сказать? Выпускники вашей мужской гимназии теперь барышней изволят меня величать.
— Тебя, болтушка? Вот уж потешила так потешила!..
По другому берегу реки прогрохотал поезд. Красные и синие вагончики оставили за собой едва заметное облако пыли. Отсюда хорошо было видно, как подкатил пассажирский к каменному зданию вокзала и замер. Мгновенно звякнул медный колокол, извещая о его прибытии.
— Счастливые люди, — вздохнула Надежда, поправляя потревоженные ветром волосы.
— Это кто же? — спросил ненаходчивый Саша.
— А те, что в поезде едут. По-моему, все хорошее начинается с вокзала. Вот и ты скоро уедешь в далекую Москву, а о ней страшно даже и подумать. И забудешь ты, Сашенька, тупенькую гимназисточку, которой никак не мог втолковать квадратные уравнения.
Синее небо, словно большой шатер походного атамана, простиралось над ними. Маленькое стадо коров паслось самостоятельно вдалеке, и больше, хоть шаром покати, ни одного живого существа нельзя было увидеть на просторах займища, где за версту от берега еще блестела в камышах вода от талого снега.
— Сашенька, поцелуй меня, — неожиданно сказала Надежда.
Щеки Александра покрыла бурая краска смущения.
— Вот еще! Это же разврат, — надулся он. — И впридачу ты же еще маленькая.
— А если я так хочу, — упрямо повторила гимназистка. — И потом, какой же это разврат, если на земном шаре все целуются. И в сказках, и в песнях, и в книжках. И короли, и Иванушки-дурачки, и Василисы Прекрасные. А дома я сама сто раз видела, как папа мой маму целовал и даже по комнатам за ней гонялся. А ты боишься! Значит, ты трус? Да?