Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— А по-моему, ради святого дела все должны трудиться, — стал упрямо перечить Якушев. — Ты же вот трудишься.
— То есть как это? — даже опешил Яков Федорович.
— Собор-то своими руками строишь, хоть бога особенно и не почитаешь.
— Ну, знаешь ли, золотой мой земляк, мало ли что… Собор — дело иное. Он не только для верующих созидается. Это же какое украшение города будет!.. Как бы музей какой, что ли. А потом и другое возьми во внимание. Я тут не молюсь, поклонов никому не отбиваю. Я тут деньгу на прожитие заколачиваю. Вот заработаю впрок маненько и переметнусь еще куда уже не по церковному, а по мирскому делу. Надо же как-то существовать бывшему атаману станицы Кривянской. А ведь до бога высоко, до царя далеко.
— Покорность и смирение — вот что главное в жизни, почтеннейший Яков Федорович, — попробовал было его урезонить Якушев, но тот гневно в ответ ему возразил:
— А вот погоди. Народятся на Дону новые Кондратия Булавины да Стеньки Разины, они покажут покой и смирение!
Изучеев яростно мотнул головой и, буркнув «до свидания, земляк», побрел домой. Сергей Андреевич долгим взглядом проводил его ладную, крепко сбитую фигуру.
Под пасху разом позвали горожан к заутрене Александро-Невская, Никольская, Троицкая, Михаило-Архангельская, Успенская и все другие новочеркасские церкви. Дружно затрезвонили самые маленькие колокола. Тотчас же им вторили колокола среднего калибра, и, наконец, вплелись в этот хор большие, величавым басом стали раскатывать свое внушительное и неторопливое «бам, бам». Город будто помолодел, посветлел и оживился. До праздника еще оставалось порядочно времени, но улицы быстро теряли деловой вид. Нарядные витрины всех магазинов уже манили к себе прохожих, у входа в театр яркая афиша приглашала обывателей на праздничное представление. В скверике, что был разбит перед атаманским дворцом, на деревьях и столбах развешивались десятки разноцветных фонариков для иллюминации. И только в недрах строящегося собора еще кипела работа.
Когда Яков Федорович Изучеев в новой синей косоворотке подошел с Наденькой к скамейке, на ней уже сидели в меру своих возможностей приодетые отец и сын Якушевы. На Саше была видавшая виды, но постиранная и отутюженная гимназическая форма. Зато фуражка была на самом деле новой: лакированный козырек так и сверкал. На отце его ладно сидела классическая тройка, чуть-чуть отдающая запахом нафталина, облысевшую голову венчал черный цилиндр, приобретенный им еще во времена купеческого процветания. Александр и Надежда ласково улыбнулись друг другу, и девочка весело объявила:
— А ты знаешь, Саша, у меня опять задачка не получается. Ты ведь убедился, что я в математике тупенькая. Решишь за меня?
— Да я не против, — растерялся Александр, — только где будем решать?
— Как где? Разве ты ничего не знаешь? Твоего папу и тебя мои родители приглашают к нам в гости. Вот как!
— Да, да, — улыбаясь, подтвердил Яков Федорович. — Перехватила дочурка у меня эстафету, так сказать. Сейчас я с ходу получу деньжонки, и все мы немедленно направимся к нам. И никакие отказы не принимаются. Моя Прасковья Михайловна уже и стол накрывает, и четверть с наливкой наикрепчайшей в погребе холодит, и маринады рыбные всяческие у нее на завершении. Стало быть, подождите меня здесь с полчасика, и будем шествовать прямо к цели.
Веселой походкой освободившегося от забот человека Яков Федорович зашагал к желтой стене собора и скрылся в проеме, сквозь который проникали все рабочие. Отсутствовал он долго, а потом возвратился с несколько обескураженным лицом. Костюм на каменщике был уже не новый, в каком он торопился за получкой, а рабочий, покрытый пылью, с заметными даже издали изъединами от извести.
— Холостой выстрел получился в нашей баталии, — огорченно развел он руками. — Десятник сказал, что деньги привезут еще через полтора часа, а меня попросил на верхнем ряду кладку закончить. Я согласился, потому что какая разница, когда это сделать — сейчас или после святого праздника. Гроши-то все равно будут начислены. Аккурат к нашему возврату Прасковьюшка моя и стол чин по чину накроет. Уж и поспорим мы сегодня с тобою, батюшка Сергей Андреевич, по поводу седой старины нашего Дона тихого и нонешнего разбойного времени. Не задержу вас долго: десятник сказал, сам меня на верхотуру поднимет, сам оттуда и спустит. Он уже дербалызнул малость, но силушки ему, чтобы меня поднять и опустить, ни у кого занимать не придется. Так-то, друзья мои… — И он опять зашагал к желтой стене собора. Прежде чем исчезнуть в проеме, Яков Федорович обернулся и помахал им рукой.
Рабочих в этот день на строительстве было мало. Из-за стены доносились неразборчивые голоса. Верхолазов вообще не было видно. Вскоре голоса находившихся внизу заглушил ржавый скрип лебедки. Цепь неохотно наматывалась на барабан. Прошло не так уж мало времени, прежде чем «качели» поднялись над недостроенной с южной стороны стеной. Это были единственные в этот час «качели», с которых должна была производиться укладка кирпича. Словно одинокая лодка, преодолевающая бурное течение реки, покачиваясь, приближались «качели» к стене. На них стоял только один человек. Тех, кто вращал барабан лебедки, не было видно.
— Папочка! — сложив ладошки трубочкой около рта, звонко прокричала Наденька. — Возвращайся поскорее. Мы тебя очень жде-ем!
Человек, кажется, услышал ее голос, потому что сразу обернулся и приветственно помахал рукой. Затем «качели» причалили к стене, и отец начал кладку, утрамбовывая кельмой раствор. Не было на Руси ничего крепче известкового раствора, на котором кладка производилась. Вот и стояли поэтому здания не осыпавшиеся и не облупленные по веку, а то и больше, радуя глаз любого прохожего.
Точными, сноровистыми движениями Яков Федорович укладывал один кирпич за другим. Затем «качели» сдвинулись, и он начал новый ряд. Он работал бесшумно, да и разве можно было уловить шум тем, кто стоял в скверике. Ведь на высоте более чем двадцати пяти саженей велась кладка. Какой она точности и хладнокровия требовала! У слабонервного от одного только взгляда с такой высоты на землю помутнело бы в глазах и закружилась голова, если бы он вспомнил о том, что стоит почти неогражденный. Яков Федорович к числу слабонервных не принадлежал. Сколько раз поднимался он на такую высоту и, заставив замолкнуть застучавшее было сердце, спокойно и расчетливо укладывал кирпич. Сейчас все шло как надо. «Качелям» становилось все легче и легче оттого, что последние кирпичи исчезали, превращаясь в часть большой стены. И вдруг будто что изменилось в самой природе этого ясного, тихого предпраздничного дня. Носилки качнулись, словно подброшенные ветром: так лодка погибает на воде, настигнутая девятым валом. С грозным предупреждением загрохотал барабан лебедки и смолк. Цепи, надежно удерживавшие все это время «качели» каменщика на большой высоте, вдруг оборвались, как нити, и Наденька, первая увидевшая все это, закричала от ужаса. На ее глазах отец отделился от дощатого помоста и, оставшись без опоры, полетел вниз. Какие-то мгновения он и «качели» падали вместе, но потом каменщика обогнали соединенные болтами доски…
— Проща-ай, дочка! — слабо донесся крик, и это были последние в жизни слова, с которыми обратился к ней родной отец.
…Когда они прибежали на место происшествия, над пыльным захламленным низом собора еще не до конца рассеялось облако едкой удушливой пыли. Тело несчастного Якова Федоровича было покрыто рогожей, и Наденьку, как она ни билась, к нему так и не подпустили. Невесть откуда появились городовые, кто-то прислал экипаж, и ее, бесчувственную, усадили на заднее сиденье рядом с тем самым десятником, который уговаривал каменщика положить верхний ряд, потому что денег для расчета еще не привезли. Так началась пасхальная неделя в семье Изучеевых.
Сергей Андреевич, встав на колени, долго копался в нижнем ящике комода, пока со вздохом облегчения не вытащил оттуда аккуратно сложенный, совсем почти новый визитный фрак — единственную дорогую вещь, которая кроме цилиндра осталась в его обнищавшем гардеробе, облачился в него и долго смотрел в зеркало. Нижнюю часть фрака он не видел, но тем, как выглядят плечи и грудь, остался весьма доволен. Саша, разбуженный шумом, высунул из-под одеяла нерасчесанную, с жиденькими, прядками голову и сразу обо всем догадался. Взгляды их встретились, и отец коротко сказал: