Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
Цокали копыта буланого коня, увозя всадника от здания больницы, заставившей дрогнуть сердце даже видавшего виды рубаки. На Кавказской улице, пересекавшей Барочную, он на минуту остановился, залюбовавшись видом, открывавшимся впереди. Круто спускавшаяся улица обрывалась внизу у врытого в землю столбика. Слева желтел срезами глины небольшой бугор, а впереди, до самого горизонта, расстилалось займище, покрытое водой.
Разлив спадал, из воды то тут то там торчали кусты куги, несколько лодок и баркасов бороздили Аксай. А на расстоянии какой-нибудь версты от берега уже
Павел Сергеевич каблуком тронул застоявшегося коня, и буланый жеребец с очень стройными красивыми ногами гордо двинулся вниз к обрыву. Еще издали Якушев отыскал глазами угловой дом на правой стороне с низом из камня-ракушечника и верхом, обшитым досками, выкрашенными в коричневый цвет. Над красной жестяной крышей высилась кирпичная труба. Подворье было обнесено обветшалым забором, разделенным каменными тумбами. Над парадной дверью дома на железных фигурных опорах провисала дряхлая ржавая крыша. От ветров и дождей краска на ней облупилась. «Да, не слишком-то ты, Саша, рачительный хозяин», — усмешливо подумал старший брат. Ставни на окнах дома были распахнуты, и это внушило Якушеву надежду, что живые люди тут есть. Он подъехал на коне к самому парадному, протянул руку к звонку, повернул несколько раз рычажок из потускневшей меди. Хриплый треск тотчас же рассыпался за дверью. До Павла Сергеевича донесся недовольный женский голос:
— Саша, не слышишь, что ли? Звонят же. Открой.
— Иду, иду, — послушно ответил мужской голос, настолько знакомый, что Павел ощутил, как волна радости захлестывает его. «Значит, братишка жив и никакая дурная сила его не взяла за эти годы».
Звякнула выброшенная из своего гнезда цепочка, глухо лязгнул засов, дверь распахнулась, и на пороге он увидел совершенно лысого, небритого человека в серой сатиновой косоворотке и помятых, забрызганных известью черных грубошерстных брюках. Огромный лоб его был прорезан складками. Сипло дыша, он поднял глаза и отпрянул от удивления, увидев на пороге коня, а в седле — военного со шпалами в петлицах. Его ошеломленность была настолько велика, что с минуту он глотал раскрытым ртом воздух, прежде чем, запинаясь, выговорил:
— Однако… однако ко мне подобным образом еще никто не являлся. Вы… вы, собственно говоря, к кому?
Павел оглушительно захохотал. Корчась от смеха, он упал на гриву коня, потом снова выпрямился в седле я схватился за живот, продолжая смеяться.
— Сашка, да ведь это же я!
— П-п-позвольте, но я вас не имею чести знать! — с растущим недоумением воскликнул хозяин дома.
— Да иди ты к черту со своею старомодной честью, — соскакивая с коня, проговорил всадник и, растопырив руки, пошел навстречу. — Сашка! Неужто не узнаешь? Неужто ничего прежнего в моем облике не осталось? Да ведь я же твой брат разъединственный, Пашка Якушев!..
Что-то дрогнуло на рыхлом лице открывавшего дверь, судорожной волной промчалась по нему радость. Он бросился навстречу, повис на твердых, мускулистых руках Павла Сергеевича и долго рыдал, не отрывая от его плеча упавшей головы.
— Ну ладно, ладно, — унимал его Павел, — перестань, а то уже и я начинаю всхлипывать не к месту.
Вытирая глаза, братья отошли друг от друга, и Александр, тяжело отдышавшись, вдруг ясным и чистым голосом прокричал в глубину коридора:
— Наденька! Милая Наденька, да куда же ты запропастилась? К нам гость, и ты никогда не угадаешь кто. Спеши к нам, Наденька…
На пороге появилась моложавая женщина в черно-белом клетчатом платье, какие были модны во времена нэпа. На щеках немного веснушек, отчетливо обозначенные ямочки. Белый слоновый гребень в коротко стриженных волосах. Эта прическа и вовсе ее молодила. Карие глаза остро смотрели на неожиданного гостя, а губы вздрагивали в улыбке, выражающей учтивость хозяйки, но отнюдь не радушие. Чуть поклонившись, она мягко пошутила:
— А к нам еще никто не пытался через парадное въехать на коне. Вы — первый. Вероятно, это добрый знак.
— Разумеется, добрый. Клянусь честью красного кавалериста, что добрый! — вскричал неожиданный гость.
Женщина во все глаза смотрела на Павла Сергеевича, и взгляд становился все веселее и веселее.
— Наденька! — закричал Александр Сергеевич, к которому в эту минуту наконец-таки возвратилась способность ясно выражать свои мысли. — Жена моя дорогая! Ты и представить себе не можешь… Да ведь это же Павлик, брат мой родной и единственный!..
Лицо у женщины вспыхнуло.
— Это правда? — пораженно прошептала она. — Это вы и есть? Я же и подумать не могла, что стану свидетельницей такой встречи. — Она радушно протянула Павлу обе руки, он неуверенно взял одну из них и поцеловал.
— Саша, ну что же ты стоишь, как памятник! Веди немедленно Павла Сергеевича в дом, — смущенно распорядилась она.
— А Зяблика моего как? — вдруг заволновался гость. — Мы с ним никогда не покидаем друг друга.
— Вот не подумала, — весело рассмеялась хозяйка. — Ничего, найдется у нас и для Зяблика место. Двор большой, а в сарае и сена порядочно. Однако через коридор он не пройдет.
— Через коридор! — захохотал Павел. — Вы собирались провести моего Зяблика через коридор? Нет уж, увольте. Богу богово, как говорится, а кесарю кесарево. Мы лучше ворота для такого парада откроем.
— Павлик, — грустно прервал Александр, — а ты своего коня назвал Зябликом в честь того, который нашему деду Андрею верой и правдой служил?
Гость грустно кивнул.
— Угадал, братишка. Пока я метался по фронтам и то против Деникина дрался, то на самого Врангеля в сабельные атаки ходил, у меня сменилось три Зяблика.
— То есть как это? — пришел в замешательство Александр Сергеевич.
— А очень просто, Саша, — печально пояснил старший брат. — Одного из них беляки убили прямо подо мной, мы тогда под Касторной дрались. Я второго тоже Зябликом назвал. Но и его на Сиваше кусок свинца не обошел. А этот, буланый, живуч оказался. Даже с поля боя однажды вынес меня, раненного, лучше любой сестры милосердия.
— Как же это? — застыв от изумления, спросила жена Александра.