Новочеркасск: Книга первая и вторая

Семенихин Геннадий Александрович

— Нет, — тихо согласился младший брат, и его лысая голова безвольно упала на сцепленные перед ним на зеленом сукне стола руки. — Но тебе об этом судить трудно.

— А тебе? — воскликнул Павел, пораженный внезапной догадкой. — Значит, ты…

— Да, Пашенька, да! — глухо проговорил Александр Сергеевич. — И как я рад, что тебя это миновало. Первый приступ я перенес на другой день после того, как ты меня покинул в Петербурге. Я еще не понимал, что это такое. Полагал, что уже кончаюсь. Собирался даже кричать, звать на помощь. Но хорошо, что силу в себе нашел пресечь собственное малодушие. Корчился в кашле, но в стену стучать не стал и в коридор с криком «помогите» не выбежал. Когда приступ кончился, в тот же день пошел к знаменитому врачу. Я делю всех врачей на две категории. Одни из них, златоусты, любят подсластить пилюлю, ободрить, замаскировать обман. Другие сразу говорят грубую правду. У врача, к которому я обратился, фамилия была Керн, как у возлюбленной нашего бессмертного Пушкина. Старичок немецкого происхождения осмотрел меня и долго молчал. А потом спросил, чем я занимаюсь. Узнав, что я кончаю консерваторию, грустно покачал головой: «Молодой человек, вам никогда не придется петь. У вас наследственная легочная астма в тяжелой форме». Я, растерявшись, его спросил: «Она меня задушит?» «Нет, — ответил Керн, — но петь не даст». Вот и пришлось навсегда бросить сцену и расстаться с мечтой о ней. Раздвоился я и был жестоко наказан судьбою за это. Ни знаменитого певца, ни знаменитого математика из меня не получилось.

— И оставалось третье: кипрегель, нивелир и теодолит?

— Вот именно. Как хорошо, что эти слова мои ты запомнил тогда, в Петербурге. Я произнес их случайно, а вышло, что предрек собственную судьбу.

— Стало быть, землемеришь?

— Землемерия, — вздохнул Александр Сергеевич и для чего-то расстегнул ворот сатиновой рубашки, будто ему сразу стало душно. — А после того как пятый десяток пошел, трудно уже стало по нашим донским станицам с треногой шлепать. Да плюс к тому — астма. Вот и пришлось третью профессию найти.

— Какую же, Саша?

— Педагогом я стал, Павлик. У нас, в Новочеркасске, на базе бывшего землеустроительного техникума ДЗУМТ открыли. А это знаешь, что такое? Донской землеустроительно мелиоративный техникум. Вот там я и преподаю геодезию и высшую математику. И, знаешь, увлекся. Это чем-то даже на театр похоже. Там у тебя зрительный зал, а тут аудитория. Если ты талантливый певец, ты владеешь зрительным залом, способный педагог — завоевываешь симпатии своих учеников. У меня как будто бы получается, — добавил он.

Павел тем временем рассматривал на письменном столе большую фотографию на картонной ножке. Девушка, подперев кулачком подбородок, чем-то немного рассерженная, смотрела с нее. Она очень напоминала жену брата, которая в соседней комнате гремела сейчас посудой, накрывая на стол, и еще кого-то. Не надо было рыться в памяти. Павел сразу вспомнил кого. Он долго не забывал скорбную фразу брата, промолвившего в ответ на его предположительное: «Это твоя невеста?» — «Бывшая». Теперь ему снова предстояло задать тот же самый вопрос, но Александр, угадав его намерение, неохотно проговорил:

— Ты собираешься спросить меня, кто это. Ты ведь видел этот портрет во время нашей последней встречи в Петербурге накануне моей первой и последней премьеры на оперной сцене. Это та самая Наденька.

— А сейчас, где она сейчас? — нетерпеливо спросил Павел.

Брат улыбнулся как-то грустно и очень тепло в одно и то же время:

— Накрывает нам стол в соседней комнате.

— А как же твои слова?..

— Какие? О том, что она невеста бывшая?

— Да. Значит, ты меня обманывал?

Александр Сергеевич схватился за грудь и закашлялся. Поднеся ко рту скомканный платок с синими каемочками, кашлял долго и гулко. В груди у него что-то свистело и хрипело, из-под пенсне текли по щекам бессильные слезы, и все лицо вдруг стало серым и некрасивым. Однако вскоре приступ миновал, он раза два глубоко вздохнул и с тем же грустным выражением лица продолжал:

— Я тебя никогда не обманывал, Павлик. Клянусь в этом как младший брат. Подробностей, как ты сам понимаешь, касаться не стану. Да, Надежда стала в те дни невестой другого. Она училась на Бестужевских курсах в Харькове, увлеклась молодым армейским саперным инженером и вышла за него замуж. Было больно, но ненавидеть его я не смог. Я был в это время далеко, а они рядом, и, вероятно, многое произошло по той мудрой пословице французского философа, которая гласит: когда мужчина и женщина остаются в одной комнате, они меньше всего говорят о политике. Вероятно, он был твердым и цельным парнем, потому что добровольно пошел на фронт, наивно считая себя защитником царя и отечества. А я женился на Надиной подруге Насте Стрельниковой. Она, к сожалению, умерла от чахотки… А у Наденьки на германском фронте погиб муж. Вот и стали мы снова встречаться, горе выплакали друг другу и поняли, что прошлое захлестнуло нас со страшной силой. Короче говоря, поженились мы вскоре. Сначала жили на частной квартире, а потом, как видишь, собственным домом обзавелись. Детей у нас двое: в ожидании встречи с тобой они в своей комнатке притаились. Старший, Григорий, — это от Настеньки, а Веня общий.

Не успел Александр все это поведать старшему брату, как дверь в кабинет тихонько приоткрылась и на пороге появилась его Надежда Яковлевна. Она успела за это время не только накрыть на стол, но и переодеться. В платье из дорогой синей шерстяной ткани с вырезом на груди она явно помолодела. Тонкая цепь из червонного золота, увенчанная кулоном, украшала ее смуглую шею. Сверкал в оправе камень аметист. Никакой косметики не употребляла хозяйка дома, и от этого казалась совсем молодой. Павел несколько раз переводил взгляд со старой фотографии на картонной ножке на хозяйку дома.

— За стол, дорогие друзья, — пригласила она, и от доброй улыбки расцвели на смугловатых щеках ее ямочки. — Если вы не возражаете, Павел Сергеевич, я детей позову. Они так хотят увидеть вас. Сидят в своей комнате тихо-тихо, как мыши в норе.

— Вот и пускай сидят, — строговато перебил ее Александр Сергеевич, но старший брат неодобрительно покачал головой:

— Зачем же, Саша? Я ведь очень хочу посмотреть на своих племянников.

За дверью раздались облегченные вздохи, и взрослые дружно рассмеялись.

Стол сверкал самой шикарной сервировкой, на какую только была способна семья Якушевых. Надежда Яковлевна поставила ради гостя сервиз из саксонского фарфора. Крышка супницы едва не поднималась от куриного бульона. А на второе предназначалась индейка, начиненная гречневой кашей. На тарелочках была аппетитно разложена черная икра, в огромном блюде, расписанном порхающими амурами, была подана дымящаяся жареная картошка. Кроме того, к чаю всех ожидал роскошный торт «Наполеон».

— Павел Сергеевич, — улыбнулась хозяйка дома, — хотя я и в стане неверующих, но ваш визит как подарок от бога. У нас же сегодня с Сашей супружеский праздник — годовщина дня бракосочетания.

— Вот это да! — воскликнул гость. — Значит, мне положено кричать «горько». Однако я не вижу бокалов и бутылки вина.

Надежда Яковлевна метнулась в коридор и возвратилась с двумя бутылками цимлянского игристого.

— Кажется, исправила свою ошибку. А кто откроет?

— Могу и я, — не совсем уверенно протянул Александр Сергеевич, но жена отрицательно покачала головой.

— Ой нет, Саша. Во-первых, в такой торжественный день ни тебе, ни мне этого делать не положено, а во-вторых, ты не справишься, прольешь вино на скатерть и потом долго будешь нас убеждать, что, пока ты жил в Петербурге, не вылазил из винных подвалов потомков мадам Клико и лучше всех знаешь, как надо с этим вином обращаться.