Новочеркасск: Книга первая и вторая

Семенихин Геннадий Александрович

— Смотри, Саша, а ведь я теперь домовладелица.

— А вот подожди, подожди, — стал ее стращать Александр Сергеевич, — вот занесут меня за это рано или поздно в списки лишенцев, из техникума выпрут, буду тогда на биржу труда ежедневно ходить в поисках заработка.

— Да какой же ты лишенец, — расхохоталась она. — Ты вовсе не лишенец, Саша, а подлинный труженик. — И, назидательно подняв указательный палец, отчеканила: — Лишенцем считается тот, кто живет на нетрудовые доходы, получаемые от эксплуатации

человеческого труда, кто принадлежит к враждебным нашему строю антагонистическим классам. А у нас в обществе класса лишь два: рабочих и крестьян.

— А интеллигенция?

— Стыдись, Саша! Тебе в пору за учебник политграмоты садиться. Такого класса нет. Интеллигенция — это всего лишь прослойка.

— Значит, мы с тобой прослойка? — задумчиво повторил он.

— Значит, прослойка, — согласилась жена. — И если антагонистических классов нет, мы можем примыкать к любому из братских классов, и никогда не окажемся при этом лишенцами.

— Спасибо за урок политграмоты, Надюша, — буркнул Александр Сергеевич.

— Одним «спасибо» не отделаешься, — засмеялась она.

Над займищем и Аксайской улицей разгорался день. Воздух мягко струился над землей. Быстро испарялась в лужах и колдобинах дождевая вода. Шмыгая носом, в зал ворвался Венька, радостно сообщил:

— Мам… меня здешние мальчишки погулять на бугор зовут. Пусти?

— У отца спрашивай.

Александр Сергеевич, близоруко щурясь, посмотрел на сына:

— Какие еще мальчишки? Не успели поселиться, уже друзей-шалопаев, себе подобных, завел. Вот вздуют тебя, тем и кончится.

Венька норовисто покачал встрепанной головой:

— Не… не вздуют, пап, они добрые.

— Ну валяй, если добрые. Однако гуляй так, чтобы мы тебя видели. Да за бугор не спускайся, смотри. А Гриша с тобой не хочет?

— Нет, папа, я читать буду, — ответил из коридора старший брат.

Венька вприпрыжку выбежал из дома. Осмелевшее солнце уже порядком высушило землю, и она стала твердой и теплой. Едва только за Венькой захлопнулась дверь, из-за угла выскочила целая ватага ребятишек. Двое из них, конопатые и стриженные под машинку, были поразительно похожи друг на друга. У третьего, более взрослого, под глазом темнел довольно приличного размера синяк, четвертый, самый старший, презрительно сплевывая новому обитателю Аксайской семечную шелуху на ноги, небрежно сказал:

— Идем на бугор, мы с тобой поговорить хотим.

Он был рыжий, жесткие волосы с непокорными хохолками отливали медью, на щеках, на носу и лбу лепилось великое множество веснушек. Стайка ребят окружила его, как конвой окружает военнопленного. Рыжий был на целую голову выше их всех и, как показалось Веньке, старше его года на три. К таким мальчишкам Венька всегда испытывал чувство уважения и страха. Придя на бугор, ребята

сели на землю, продолжая удерживать нового обитателя окраины в своем кольце, и рыжий, указывая на парадное, из которого только что вышел по их зову Венька, повелительно спросил:

— Ты в том доме, что ли, живешь, где генеральшу убили?

— Какую еще генеральшу? — удивился Венька, всегда боявшийся покойников. — Я ничего не знаю.

— Какую, какую, — передразнил рыжий. — Белогвардейскую, выходит. У нас, у советских, генералов нет. Красная Армия только да Буденный Семен Михайлович. А ты и не знаешь? Не прикидывайся.

— Не знаю, — моргая глазами, ответил Венька. — А как ее убили?

— У вас «низы» есть?

— Ну, есть, — кивнул Венька.

— Так вот, — заговорил рыжий, — прислуга заманила ее туда. Думала, она там драгоценности прячет. И потом убила, чтобы теми драгоценностями завладеть.

— И в какой комнате ее убили? — запинаясь, спросил Венька.

— В самой дальней, где даже окошек нет. Ты там был хоть разочек?

— Бы-ыл, — протянул Венька, — там страшно.

— Еще бы! — пренебрежительно согласился рыжий. — Интеллигенция всего боится.

— А мы не интеллигенция, — возмутился Венька, — мой папа землемер.

— А он фуражку с кокардой носил?

— Носил.

— Значит, еще хуже… царский чиновник он.

— А вот и врешь! — закричал Венька, поддаваясь приступу внезапной злости. — А дядя Павел… дядя Павел у меня красный командир! Он в Крыму тыщу белых шашкой порубил.

— Тю! — оборвал его рыжий. — Да где ж это видано, чтобы один да тыщу порубил. Да еще шашкой, — и, подозрительно сузив глаза, закончил: — Что-то я не видел твоего дядю Павла.

— Еще увидишь, подожди! — взорвался Венька.

— Приедет ли… может, ты его просто выдумал.

В эту минуту по крутой дорожке, ведущей к бугру со стороны Аксая и железнодорожной насыпи, к ним подошел еще один паренек. Он был на вид старше и ростом выше рыжего. Паренек лузгал семечки, шелуха налипла на его нижнюю губу. Зоркими светло-зелеными глазами он еще издали наблюдал за ватагой мальчишек, сразу выделив среди них новенького. Приблизившись, лениво хлопнул ладонью Веньку но стриженому затылку. Ладонь у него была тяжелая, и у Веньки зазвенело в голове.

— Ах, это ты! — фыркнул он. — Вы, что ли, напротив нас у белогвардейцев дом купили? Ну-ну… Это я тебе входного леща по законам Аксайской улицы дал. Как зовут-то тебя, маменькин сынок? А что, Венька, ты Олега собьешь? — ткнул он пальцем в лобастого паренька с синяком под глазом.

— А что это такое — собьешь? — озадачился Венька.

Ребята рассмеялись, а подошедший презрительно повторил:

— Эх ты, законов Аксайской улицы не знаешь! По-нашенски «собьешь» — значит победишь в драке.