Новочеркасск: Книга третья
Шрифт:
— Не то и не другое, товарищ генерал, а третье. Его подстрелил в воздухе «мессершмитт» после отхода от цели. Сержант Якушев участвовал в бомбардировке танковой колонны фашистов, когда нашу десятку атаковали «мессершмитты», вот и получилось…
Строгие бледно-серые глаза генерала чуть прищурились, и взгляд их стал еще более внимательным.
— А вы откуда все это знаете с такими подробностями, можно подумать, что там были.
— Был, товарищ генерал, — вздохнул Вано. — Дело в том, что я вел на цель тот самый злополучный самолет, а сержант Якушев выполнял в экипаже обязанности стрелка-радиста.
— Ах вот как! Значит, вы были на
— Так точно, товарищ генерал. Мы в этой маленькой гостеприимной палате всем своим экипажем разместились словно на курорте. Только танцплощадки нет. Вот рядом со мной лежит комиссар эскадрильи, он же мой штурман, Лука Акимович Сошников.
В холодных глазах генерала вдруг засветились добрые огоньки.
— Какое прекрасное у вас имя и отчество, — улыбнулся он. — Истинно русское. Можно ли победить таких богатырей какому-то Гитлеру. Принесите мне документы этих товарищей.
Он рассматривал их гораздо продолжительнее, чем рентгеновский снимок Якушева.
— Почему у вас ранение в спину, Лука Акимович? — тихо спросил он.
Сошников нахлобучил на глаза густые брови, словно две папахи. Усмешка тронула его полные губы:
— Очевидно, не потому, товарищ генерал, что я бежал от врага и подставил ему свою спину. Просто немец зашел сзади, когда я выпрыгнул с парашютом из горящего самолета, и хотел меня отправить в лучший мир. Спасибо начальнику госпиталя, он сам операцию делал, даже два злосчастных осколка из ноги вытащил.
Генерал долго рассматривал принесенные ему их рентгеновские снимки. Кто-то даже заботливо пододвинул ему стул, но тот ответил на это всего лишь недовольным кивком головы. Снимки ранений явно его огорчили.
— Нет. Фронта долго не видать вам теперь, товарищи, — сурово заключил он наконец. — Перспектива одна. Лечиться и отдыхать поедете. Все трое. А направить вас постараемся в места, которые будут географически поближе к вашим родным. Вы, лейтенант Бакрадзе, в один из военных госпиталей, размещенных на территории Грузии, поедете. Вы, Лука Акимович, в свои края тоже. А вот с Якушевым труднее будет, потому что его родные Ростов и Новочеркасск на линии огня почти что находятся. Но и ему подыщем пристанище. А на родину вам дорога сейчас закрыта, юноша, — мрачно прибавил генерал.
— Туда-то закрыта, — вздохнул Сошников, да только куда открыта, везде немец прет.
— Вы слишком пессимистичны, товарищ политрук, — строговато взглянул на него генерал.
— Зато в бою он достаточно оптимистичен. — пришел на помощь своему другу Бакрадзе, — когда сотки и двухсотки на головы фрицев сбрасывает. Между прочим, от сброшенных этим пессимистом авиабомб восемь «юнкерсов» сгорели во время нашей последней штурмовки фашистского аэродрома. И вы бы посмотрели, как они красиво и дружно горели, товарищ генерал.
— Верю, друзья, — потеплел генерал медслужбы. И он первым вышел из палаты, увлекая за собой всю процессию.
— Эх, братцы, — огорченно вздохнул Бакрадзе, — хоть бы что-нибудь понимал, этот профессор в том, что такое боевой вылет. Я ему повествую, как Лука Акимович восемь исправных «юнкерсов» взорвал, а он с рыбьим спокойствием свое «Верю, дорогие друзья» произносит, как будто восемь вражеских самолетов уничтожить все равно что восемь спичек вытащить из коробка и зажечь. Одно слово — медицина. — Он вздохнул и направился к своей койке, скрипя костылем. — Короче говоря, дорогой Лука, не будем расстраиваться, а лучше отдохнем минуток шестьсот. Ух, до чего же спать захотелось после этого нудного обхода!
— Мне тоже, — вздохнул и Сошников.
Вскоре они отчаянно захрапели. А Вене Якушеву сон не шел. Долгая и мучительная бессонница навалилась на него. Сцепив на подушке руки, он положил на них стриженный под бокс затылок и думал, думал. Когда отяжелели веки, он вдруг явственно увидел родной Новочеркасск, крутой спуск, ведущий от желтого, гордо высящегося над площадью семиглавого собора к железнодорожному вокзалу, темно-зеленую фигуру Ермака, удерживающего на простертой вперед руке корону, улицы и проспекты, расходящиеся веером от старинной площади. Потом он мысленно пошел от собора по аллее, обсаженной многолетними тополями, в другую сторону, мимо бывшего фаслеровского завода, свернул налево и прошел три квартала вниз, к Аксаю. У трансформаторной будки остановился, обожженный тягостным воспоминанием. Именно здесь в глубокий туманный вечер, когда в домах все окна были занавешены и за многими из них уже загашены керосиновые лампы, был убит белогвардейцем Моргуновым его родной дядя Павел. Тяжко вздохнув, Веня стал спускаться вниз к заветному бугру, где всегда собирались его однолетки. Неожиданно ему померещилось, что загремел засов в угловом доме, старенькая дверь со скрипом отворилась и на пороге появился родной отец в своей любимой серой сатиновой косоворотке с ведрами в руках, собиравшийся идти к колонке за водой. Веня уже намеревался было его окликнуть, когда тяжелый неожиданный сон подкатился к нему.
Сколько проспал, он не мог бы сказать. Очнулся от ощущения на своем лице чьего-то дыхания, не соображая еще, кто бы это мог быть. Рукой своей натолкнулся на другую руку, холодную и тонкую у запястья. Смутной волной пробежало по всему телу волнение.
— Ленка, ты?
— Я, — раздался в ответ вздрагивающий голос. Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что два его однополчанина беспробудно спят, Якушев крепче сжал эту руку, и обоим им стало невыносимо жарко от этой близости, от поглотившей их тревожной дурманящей палатной тишины, пропитанной запахом гипса, йодоформа и бинтов.
Он нащупал верхнюю пуговицу на ее халате и расстегнул. Дрожащая рука ощутила ее озябшее нагое тело.
— Ленка, ты пришла насовсем, — пробормотал он нелепо.
— А ты думал, — всхлипнула девушка. — Мне стало невыносимо одной. Я не могу больше без тебя, слышишь. Ведь должен же быть у каждого человек, к которому в трудное время можно прислониться. Стань для меня таким человеком, Веня?..
Рассветами и закатами измеряется госпитальная жизнь, но суть ее зависит от того, что произошло между ними. Их уже двадцать миновало у Якушева, а раненая нога все не заживала и не заживала. При очередном обходе главный хирург госпиталя майор медслужбы Носков, человек доброжелательный, но немногословный, сочувственно покачал головой, когда Лена размотала запылившийся сверху бинт.
— Ничего не понимаю, молодой человек. Вчера значительно было лучше, а сейчас рана кровоточит сильнее. Я надеялся, что вы обойдетесь услугами лишь нашего госпиталя, но теперь вижу, так, к сожалению, не получится. Нужен стационар с более совершенными методами лечения. Так что готовьтесь к эвакуации. — И он как-то внимательно, с явным участием посмотрел на присевшую на корточки рядом с раненым Лену, будто искал ее одобрения. Но медсестра лишь опустила голову, откровенно не желая, чтобы врач заглядывал ей в глаза.