Новое платье короля (сборник)
Шрифт:
А проснулся неожиданно, будто кто-то толкнул его, вырвал из пустоты. Сел в кровати, глянул на наручные электронные с подсветкой: без трех одиннадцать. Пора вставать. Неизвестно, как клиенты со свалки к нему проберутся, но сам он условие вроде бы выполнил: от слежки оторвался… Хотя кто знает: не гуляет ли по коридорам «Китежа» бдительный Попков с кистенем, с радиопередатчиком, с автоматом Калашникова и ключами от «Волги»?..
В полной темноте — шторы задернуты — нашарил рукой выключатель ночника, щелкнул им и… малость оторопел: у изножья кровати на белом пуфике сидел давешний знакомец в свитере и грязно-белых штанах, поглаживал бороду и молча, с интересом наблюдал за не совсем проснувшимся Умновым.
Впрочем, теперь уж Умнов совсем проснулся.
— Откуда вы взялись? — глуповато спросил он.
— С улицы, — серьезно ответил знакомец.
— А ко мне как?
— Через дверь. Вы ее не заперли, коллега.
— Коллега?
— Удивлены? А между тем — так.
— Из «Правды Краснокитежска»?
— В прошлом. Выпер меня Качуринер. С благословения Василь Денисыча. Нравом не подошел.
— Строптив? — усмехнулся Умнов.
Он обрел способность к иронии, а значит, к здравой оценке ситуации. Встал, начал одеваться.
— Не способен к гладкописи, — тоже усмехнулся бородач. — И еще слишком доверчив. С ходу поверил в светлые замыслы Отцов города, оказался ретив в аргументации и формулировках.
— Ладно, кончайте ерничать, — сказал Умнов, надевая куртку. — И так все понятно… Я готов. Мы куда-нибудь идем?
— Пошли… — бородач встал. — Свет потушите. И дверь заприте. Хотя у них, конечно, вторые ключи есть, но все же…
— Могут искать?
— Могут. Но, думаю, не станут. Они чересчур уверены в себе… — опять усмехнулся, добавил: — И в вас.
— Во мне — не очень.
— Повод?
— С Василь Денисычем по душам потолковали.
— А-а, это… Наслышан.
— От кого?
— Слухами земля полнится… Пустое. Думаете, он вам поверил?
— Почему нет? — Умнова задел пренебрежительный тон бородача.
— А потому нет, что он верит в стереотипы. А стереотип прост: вы сейчас хорохоритесь, обличаете всех и вся, а стоит только прикрикнуть, и… — не договорил. Шел по коридору, не таясь, не опасаясь, что кто-то увидит.
Умнову стало обидно. Что ж он, зря в начальственном кабинете исповедовался, слова искал — поточнее, побольнее?
А борода — как подслушал:
— Все не зря. Вы сами себе верите?
Непростой вопрос задал. Умнов поспешал за бородачом, думал, как ответить. Хотелось — честно.
Ответил все-таки:
— Верю.
— Это — главное…
Они прошли по привычно пустому вестибюлю. Входные двери были закрыты на деревянный засов. Бородач снял его, прислонил к стеклу: оно отозвалось легким звоном, особенно гулким в мертвой краснокитежской тишине.
— Осторожно, — бросил Умнов.
— Они нас не слышат, — ответил бородач.
И верно: дежурная за гостиничной стойкой даже головы не повернула, смотрела телевизор, где кто-то вполголоса сообщал вечерние новости, а швейцар — тот просто спал, свесив голову на грудь.
— Почему не слышат?
— Не хотят, — ничего больше бородач не объяснил, вышел на улицу, указал в темный лаз между темными зданиями. — Нам туда.
Он вел Умнова какими-то проходными дворами, где жизнь, похоже, прекратилась вместе с наступившими сумерками, где вольготно ощущали себя только невидные во мраке краснокитежские коты: мяукали, выли, нагло прыскали из-под ног. Бородач шел, уверенно ориентируясь в полной темноте — Отцы города явно боролись за экономию электроэнергии, — и вольное воображение Умнова легко сочинило себе осадное положение, окна, наглухо замаскированные плотными одеялами, противотанковые надолбы на черных улицах, тревожное ожидание атак и налетов. Впрочем, он был недалек от истины, не любящий фантастики Умнов: город и впрямь находился на осадном положении…
Минут через десять гонки по дворам они вышли к каким-то одноэтажным длинным зданиям, напоминающим железнодорожные склады. Бородач подвел Умнова к железной двери в торце одного из них, трижды негромко постучал.
— Кто? — глухо спросили из-за двери.
— Открывай, Ухов, — сказал бородач.
— Ты, что ли, Илья? Этот с тобой?
— Я. Со мной.
Может, зря с ним увязался, панически подумал Умнов. Оборвал себя: перестань трястись! Хуже, чем было, не будет. Разве что пытать станут…
Дверь, гнусно скрипя, распахнулась. Они вошли в темный тамбур, бородач Илья тронул Умнова за руку.
— Осторожно: здесь ступенька…
Умнов широко шагнул, потерял равновесие. Таинственный конспиратор Ухов поддержал его сзади, да так рук и не отпустил, вел Умнова, как раненого. А что? Осадный город, всяко бывает. И ввел его в невероятных размеров зал — нет, не зал все-таки: склад, явно склад, только пустой и гулкий, слабо освещенный голыми лампочками, висящими на длинных пластиковых проводах. И весь этот зал-склад дотесна был заполнен людьми. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, будто страшились потерять контакт, стояли, не шевелясь, молча, напряженно, и Умнов, быстро привыкая к пещерному полумраку, восторженно ужаснулся: как же много их было! Он различал только тех, кто стоял впереди, а остальные пропадали, терялись вдали — именно вдали. Здесь были Ларисины неформашки — панки, культуристы, металлисты. Здесь были рокеры, держащие мотоциклетные шлемы, как гусарские кивера, — на согнутых руках. Здесь были юные роллеры, перекинувшие через плечи побитые ездой ботиночки на роликах. Но здесь были и незнакомые Умнову персонажи: вон какие-то солидные старики с орденскими планками на широких лацканах широких пиджаков; вон какие-то парни в джинсах и свитерах, по виду — то ли инженеры, то ли рабочие; вон какие-то женщины, немолодые уже, тесной группкой — в неброских платьях, простоволосые, а кое-кто в косынках, завязанных на затылке в стиле тридцатых годов. Стояли военные, явно — офицеры: чуть отсвечивали погоны, поблескивали золотом. Стоял пожилой капитан милиции — не тот, что встречал Умнова, другой, хотя и возрастом схожий. А вот уж точно рабочие — в замасленных комбинезонах, похоже — только-только со смены…
Это те, кого Умнов разглядел. А можно было попристальнее всмотреться в толпу, пройти сквозь нее — протечь, ловя напряженные взгляды на него, Умнова: кто ты, пришелец? Зачем ты здесь? С кем ты?.. Но Умнов подавил в себе это внезапное желание, потому что нутром ощутил опасность. Нет, не опасность даже — тревогу скорее. Почему?.. В первом ряду между суровым культуристом в клетчатых штанах и юным синеволосым панком увидел… Ларису. Иную, чем днем: в джинсиках, в маечке какой-то несерьезной, волосы хвостом забраны. «Но комсомольская богиня? Ах, это, братцы, о другом…» Она тоже молчала, как все, смотрела на Умнова без улыбки, словно ждала от него чего-то…
Он резко, вырываясь из рук Ухова, шагнул к ней.
— Ты зачем здесь?..
Она ответила суховато — без обычной своей улыбки:
— А где же мне быть, Андрюша? — вопросом на вопрос.
— Но ты же… — не договорил.
А она поняла.
— Не я одна.
— Все где-то работают или учатся, — непрошено вмешался Илья. — Один я на вольных хлебах…
Умнов понял, что бессвязные вопросы смутной картинки не прояснят. Если искать ее смысл, то с самого начала. А тогда и комсомольской богине в той картинке место найдется.