Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Радов Константин М.

— Тут рядом, в артельных повозках, Ваше…

— Сыпь мелкое каменье и землю прямо поверх завала. Сначала пешую тропу, потом для пушек. Бегом!

Перелезши к основной части корпуса и поставив на подмогу ртищевской роте еще две или три, я убедился, что дальнейшее прибавление работников дело не ускорит, и обратился к обычным занятиям начальствующего генерала в баталии. Смотреть, думать, решать и распоряжаться. Откуда-то взялись адъютанты и ординарцы, будто и не пропадали, — не стало нужды гонять с поручениями полковников.

А впереди гремел бой. Воинские обыкновения здешних горцев просты: пальнуть во врага по разу и атаковать очертя голову с холодным оружием. Длинные восточные винтовки имеют преимущество в меткости перед обыкновенными армейским фузеями,

но сильно уступают новоманерным. В атаке же они почти бесполезны: поди-ка, остановись на пару минут для перезарядки! Приклад куцый, багинетов туземцы не употребляют… Казалось бы, чего хитрого — возьми, да и прикрепи к стволу обыкновенный кинжал. Хоть ремешком примотай. Нет! Непривычно им, неловко… Ну ладно, в драке один на один или в хаотической свалке короткий клинок сподручней, — но лезть с таким на сомкнутый строй, ощетинившийся железом… Перед линией фон Шенинга земля усеяна телами в разномастных кафтанах и мохнатых бараньих шапках; у нас же убитых почти нет. Раненых тоже немного, и большей частью — в руки. Когда бы к магометанам не подтягивались то и дело новые толпы — уже бы, пожалуй, отбились.

Но число имеет значение. Известно, что Дауд-бек способен собрать от пятнадцати до двадцати тысяч воинов. И, похоже, все они здесь. Мой авангард уступает числом вдесятеро. Шипову и Левашову случалось биться в Гиляни даже с тридцатикратно многочисленнейшим неприятелем, и обращать оного в бегство, — однако лезгинцы превосходят персов мужеством. Не заметно, чтоб их устрашили потери. Впереди склоны круты, но проходимы — и усеяны спешащими к баталии горцами, словно кочка муравьями.

Дьявол, ну до чего ж народ упрямый! Еще слава Богу, что обычай предписывает здешним народам непременно уносить своих мертвых: убив одного, выводишь из боя еще двух или трех. Им на смену тут же вступают свежие. Ежели Астрабадский полк не подкрепить — рано или поздно усталость склонит весы на сторону врага. Медленно, безобразно медленно переползают завал егерские роты. Да, сильный ход измыслил шемахинский хан! Но кто минировал скалу? Какой-нибудь неграмотный абрек? Хрена с два! Тут требуется инженерный расчет и долговременный опыт. Шпионы доносили, в Шемахе привечают наших дезертиров — однако, по их сведениям, артиллеристов либо минеров среди предателей нет. Европейцев при Дауде тоже не обретается. Или все же случайная удача? Воля Аллаха, скажут магометане.

— Господин генерал, дозвольте обратиться!

— Слушаю, поручик.

Это Никита Кривоносов, начальник над четырьмя трехфунтовками и восемью мортирами Тульского полка. Из тех ребятишек, чье ученичество начиналось в тринадцатом году на Днепре.

— Ежели разрешите вон там на обочине мортирцы поставить, можно будет гранаты за спину неприятелям кидать.

Прикидываю расстояние, угол… А что, неплохо может получиться! Взрывчатые снаряды начнут падать на косогор и скатываться под ноги лезгинцам. Что примечательно, скатываться сзади. Заставь противника оглядываться, и при первом натиске он побежит.

— Расчетный разброс по дальности помнишь?

— Тридцатая доля дистанции, Ваше Превосходительство!

— Не обижайся, что азбучные вещи спрашиваю: стрелять-то будешь через головы своей пехоты. Хоть одну гранату с недолетом уронишь — голову сниму. Исполняй!

Артиллерийская поддержка на левом фасе каре — это превосходно! Значит, всех егерей пустим на правый. Отдаю нужные распоряжения. Одна рота становится в четырехшереножную линию против фланга атакующей толпы, другая карабкается ввысь. На четвереньках, цепляясь руками и ногами, втыкая багинеты между камней. Горная война имеет свои законы. Кто займет позицию выше — тот и будет отстреливать противников, как куропаток.

Канониры на руках тащат в голову колонны легковесные кохорновы мортирки, старательно утаптывают ровную площадку чуть в стороне от вавилонского столпотворения вокруг завала. Еще минута — и я провожаю взглядом первую гранату. Описав высокую дугу, она порождает крохотное белое облачко высоко на склоне. Все правильно: на полном заряде, с запасом дальности. Теперь убавлять помалу. Вскоре смертоносное

оружие находит первые жертвы, приводя в замешательство целые полчища врагов — несоразмерно действительным потерям. Здешние воины мужественно встречают холодную сталь, но прыгающий по камням, шипящий запальной трубкой и плюющийся искрами чугунный шар повергает их в ужас. Привычки нет к артиллерийскому обстрелу. Думаю, не зря они постарались обрушить гору как раз на наши пушки!

Мортиры палят. Хрипло ругается сорванным голосом Ртищев. Солдаты семенят неуклюжей рысцой с рогожными кулями на горбу. Кулей не хватает, иные употребляют на их место собственные кафтаны — завязав рукава и перехватив веревкою ворот. После боя распоряжусь, чтоб начальники не взыскивали за мундирную утрату. Тропа через каменистую осыпь почти готова. Позволяет двигаться даже бегом без опасения переломать ноги. Правда, по одному. Гуськом. Пусть погибшие под обвалом простят нас, что топчем их могилу. Быстро пропускаю на подмогу авангарду оставшихся егерей и принимаюсь за фузилеров. Наконец-то можно как следует подкрепить изнемогающий в рукопашной Астрабадский полк! Враги еще не поняли, что проиграли, — но баталия решена. Меняя утомленных солдат свежими, я способен сдерживать самый ожесточенный натиск столько, сколько понадобится. Пока в горах люди не кончатся.

До полного истребления неприятеля, впрочем, не дошло. Еще часа два горцы дрались с яростью обреченных, но, как только мои канониры перетащили по свежей насыпи полдюжины полковых пушек и дали несколько залпов картечью, — благоразумно отступили. На следующий день я без боя занял Шемаху. Вернее, то, что от нее осталось — ибо за пятилетний срок лезгинского господства народонаселение города уменьшилось втрое, торговые обороты — в десятки раз. Но и поруганной сия красавица привлекала страстных воздыхателей. Назначенный комендантом фон Шенинг вскорости доложил, что некий человек, сказавшийся на аванпостах купцом, добивается тайной аудиенции.

Этого следовало ждать: после баталии самое время побитой стороне завязать переговоры. Однако фальшивый купец оказался эмиссаром не Дауд-бека, а его непримиримого соперника — Сурхая Казикумухского. Сей славный воин предлагал свою саблю к услугам русской падишахини Экатырын-ханум (при условии, что Шемаху отдадут ему). Что ж, на ловца и зверь бежит! Удержание города собственными силами в мои планы никоим образом не входило. Быстро сговорились о секретной встрече. Осторожный Сурхай в расположение русских войск не пошел бы; мне тоже судьба князя Черкасского была слишком памятна, — посему съехались в пустынной местности верст за десять от города.

Кавалерийские отряды обеих сторон встали по краям поля, в готовности к бою на случай предательства. Я двинулся вперед неторопливым шагом, сопровождаемый адъютантом и переводчиком; навстречу выехала, согласно уговору, такая же тройка всадников. Распознать хана не составляло труда: четверть века назад, совсем еще юным воином, он схлестнулся с двоюродными братьями в борьбе за власть. Сурхай в том бою потерял руку, четверо кузенов — головы. Впрочем, с конскими поводьями он и одной управлялся превосходно. Ханский слуга спешился первым, ловко раскатал поверх молодой травы драгоценный ковер. Дагестанский властитель произнес пышное, с преувеличенными комплиментами, приветствие по-татарски; я отвечал в том же витиеватом восточном стиле. Уселись. Оценивающе поглядывая друг на друга, завели беседу о здоровье государыни, о европейской политике и прочих важных, но не относящихся к делу, материях: выказывать излишнюю заинтересованность в предмете переговоров нельзя. Сие правило одинаково чтут в лондонских гостиных и в сердце диких гор. Отдав дань вежливости, перешли к судьбе Шемахи. Кондиции мои были просты и естественны: признание русских завоеваний, свободная торговля, запрет набегов, недопущение турок на север от Куры. Трактат надлежало хранить в тайне; я даже с улыбкой предложил союзнику распустить слух, будто он угрозами заставил русских ретироваться (вне всякого сомнения, он бы и без моей санкции так сделал — теперь же вдруг задумался).