Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого
Шрифт:
— Указ-то есть, а компании нет. Не явилось желающих в интересаны вступить. Уж не знаю, где Ваше Превосходительство сумеет таковых найти…
— Ну-с, для затравки собственных средств вложу малую толику… Вам тоже прилично будет хотя по одному паю купить, буде возможно — и больше… А торговые люди, как увидят генералитет Низового корпуса в дольщиках, так сомневаться-то и перестанут. В крайности, после первых прибытков. Шелк-сырец в Гиляне идет сорок рублей за пуд, а в Амстердаме — восемьдесят! До разорения от лезгинцев обороты были миллионные.
— Торговля в параличе. Кругом бунт и разбой, дороги завалены.
— Мы здесь для того и стоим, чтоб усмирять бунты и карать разбойников. Полагаю, что прямая корысть старших начальников
Скептические складки на лицах слушателей не то, чтобы совсем исчезли, — но как-то разбавились иными сантиментами, не чуждыми мечтательности. Матюшкин с Левашовым — из убогого дворянства; чины выслужили, а имений не нажили. Шереметев хоть знатного рода, но против старшего брата — нищий. Долгоруков был прежде богат, но всё потерял. Открыть генералам путь обогащения — сравнительно честного, без ущерба для казны, — значило бы завоевать их сердца. Только надо акцентировать, что воинские задачи все-таки остаются на первом месте.
— Господа генералы! Хочу напомнить, что численно мы уступаем турецкой армии в восемь раз и можем соперничать с неприятелем, лишь приведя в полное действие иные преимущества. Главное из них — безраздельное владение морем. Отсюда проистекают быстрое сосредоточение войск в любом пункте каспийского побережья, невозможность блокады врагом приморских крепостей, независимость от местных провиантских запасов. Особливо последнее существенно. Даже без боя, турки окажутся в трудном положении ближайшей зимою. Султан Ахмед ввел в Персию двести тысяч, из коих на нынешний день осталось полтораста; как он собирается их снабжать? Караванами через горы? Очевидно, что кормиться столь многочисленное войско может, лишь отбирая хлеб и скот у жителей, причем без остатка. Занятые провинции уже разорены, там царит голод. Решайте сами, будет ли турецкая армия наступать дальше: уйдя от морских берегов и судоходных рек, она превратилась в ненасытного монстра, обреченного ползти вперед уже затем, что ему нужен корм!
— Вы полагаете, Ваше Превосходительство, они двинутся в нашу сторону?
Остафьев, с моего соизволения присоединившийся к совету, выглядел встревоженным: Баку оказывался в таком случае одним из наиболее угрожаемых городов. Решт в не меньшей опасности; но это область ответственности Левашова, который явно не хотел со мною разговаривать и только сопел сердито.
— Вполне возможно. Гилянская, Ширванская и Мазандеранская провинции считаются самыми богатыми из всех персидских владений. Впрочем, не менее вероятен другой оборот: паши оставят главные силы в Гяндже и Тавризе, а к нам будут высылать партии для грабежа. При такой методе они спишут враждебные действия на своевольство отдельных предводителей и развяжут "малую войну" без объявления оной. Султан, сколько мне известно, не желает прямого столкновения с Россией. Вообще, политическая картина более чем причудлива. В нынешней войне четыре стороны, каждый сам за себя. Кто с кем приходит в сближение, с тем и бьется. Это ненормально. Рано или поздно сложатся коалиции, все придет к обыкновенному виду. Наш интерес вижу в том, чтобы заставить турок, персиян и афганцев воевать меж собою до полного истощения, самим же стараться хранить нейтралитет и, если получится, занять позицию арбитра. Разумеется, последнее неосуществимо без демонстрации превосходящей силы.
— А не боишься обратного, Александр Иваныч? — старик Шереметев не считал нужным скрывать сомнения в отношении моих слов. — Ежели все магометане соединятся против нас?
— Не соединятся, Василий Петрович. Магометане турецкого закона и персидского ненавидят друг друга еще сильнее, нежели христиан. Знаешь, какой
— Что за приговор?
— О персидской войне. По их милостивому слову, все последователи секты Али, мерзкие еретики, подлежат истреблению; их жены и дети — обращению в рабство; имущество — грабежу. Султанское войско и так охулки на руку не кладет, а уж с небесной-то санкцией… Что из сего воспоследовало? Персы, которых прежде называли бабами и трусами, — даже не солдаты, а большей частью простые горожане, — исполнились воинского духа и при обороне Тавриза прежестокий отпор чинили туркам. Убили оных не то тридцать, не то сорок тысяч, — и сами полегли чуть не все. Это, кстати, о том, сколь неразумна бывает излишняя жестокость к неприятелю. Разоряя не всех подряд, а только явных врагов, и соблюдая правила умеренности и милосердия, мы можем побудить здешние народы добровольно отдаться в руки государыни.
— Ну, есть такие, что милостью не проймешь. Строгость вернее.
— Конечно, есть. Лезгинцев и прочих разбойников дозволение грабить манит больше. Но иной раз и с волка удается шерсти настричь. Вы лучше меня знаете, какую вражду питает Сурхай Культявый к Дауд-беку за то, что тот владеет Шемахой — простолюдин мимо природного хана! Подумайте, господа генералы, как использовать сию распрю для отвращения набегов на вверенные вашему попечению провинции. Нам нужна передышка до весны.
Последняя фраза много способствовала потеплению атмосферы. Убедившись, что новый начальник, навязанный на их шею, не собирается немедля гнать войска на штурм ледяных перевалов, превосходительства смирились со своей судьбой, лелея обманчивую мечту о покое. Не спеша рассеивать сладкий мираж, я продолжал строить перед ними планы косвенных действий:
— Михаил Афанасьевич, у нас охочей кавалерии из армян и грузинцев сколько наберется?
— Да сотен пять будет.
— Они как служат? На драгунском регламенте или по-казачьи?
— К казакам ближе. Регулярство им не по нраву.
— Есть служба, которая им точно будет по нраву. Караваны разбивать. Мне надо, чтоб из Трапезунта и Фасиса груженому верблюду пройти к Тавризу было так же трудно, как пролезть через игольное ушко. Как разбогатевшему приказному — войти в царствие небесное. Конечно, не под русским флагом. Грабить, разумею. Жалованье вперед заплачу, дам оружия, пороху, — и пусть притворяются дезертирами, сбивают шайки. Которые не чувствуют призвания к разбою — могут остаться. Только, ей-Богу, на турецких коммуникациях от них будет больше проку.
— Александр Иванович, еще карабагские армяне всей землей в подданство просятся, боясь пропасть от турок.
— Насчет подданства в Петербурге будут решать — вот не надобно ль им фузей? В корпусе чуть не половина оных выслужила сроки: все равно списывать, а карабагцам сгодятся. Отдадим незадорого. Якобы без моего позволения и за взятку. Открыто и бесплатно нельзя, Ибрагим-паша Неплюеву протестацию заявит.
— В чьих руках те фузеи окажутся, и не обернутся ли против нас самих? Народ, знаешь ли, торговый…
— Ничуть не страшно. Горцы оружие умеют делать, включая винтовки. У турок тоже в мастерах недостатка нет. Что ж нам бояться своих союзников вооружить? Подложим султану ежа в штаны, пускай попляшет! Да и денежки, хотя небольшие, лишними не будут. Чтобы весною сплавить по Волге хлеб, его закупать в Казанской губернии уже сейчас надо. А дело о завышении фрахтовой платы я все-таки поручу распутать: хорошая узда может выйти на тех, кого стоит запрячь.
Остаток дня прошел в обсуждении квартирмейстерских и комиссариатских дел. Опережая время, скажу: адмиралтейским акулам хвосты прищемить не удалось. Что ни говорите, а умение хоронить концы в финансовых аферах стоит у нас очень высоко. Может, это единственное искусство, в коем мы ничуть не уступим Европе — а сказать правду, так и превзойдем.