Новоселье
Шрифт:
– Ты откуда?
– спросил Муравьёв.
– Из Ленинграда, - ответил Крестинский.
– Я так и знал, что ты вернёшься.
Крестинский говорил, что очень скучал без пустыни, и, едва окончив свою научную работу, снова приехал в Байрам.
Бахрам приложил правую руку к сердцу, а левой рукой подал охотнику чашечку зелёного чая.
– И отлично!
– сказал Муравьёв.
– Тут столько нового! Представь, я сегодня нашёл цветок инкарвиллеи семиреченской!
– Положим, это я нашёл, - сказал Гера, - но не знал, как он называется.
10
Гера
Крестинский забеспокоился, отошёл от Муравьёва, заглянул в свой кожаный мешок и сказал Утину:
– Прошу вас, перестаньте играть!
Гера обиделся.
– Вам не нравится, как я играю?
– спросил он.
– Нет, почему же, - ответил Крестинский, - мне очень нравится, и всё же прошу вас, перестаньте!
– Между прочим, - сказал Гера, - Орфей был великий музыкант. Его слушали все: не только люди, но даже львы и антилопы, даже цветы слушали его.
– И он взглянул на Муравьёва с укором.
– Всё замирало вокруг, когда он играл.
– И Гера повёл вокруг своей пухлой рукой.
Тогда Крестинский, который вовсе не хотел обидеть Геру, указал на свой кожаный мешок и сказал:
– Они спят, не будите их.
– Кто спит?
– сердито сказал Гера.
– Кто спит, когда я играю?
– Змеи спят, - ответил Крестинский.
– Четыре кобры.
– Змеи!
– закричал Гера и вскочил на ноги, подняв с ковра свою шляпу, футляр от флейты, флейту и свои башмаки, которые он снял для удобства и покоя.
Голуби улетели в открытые окна и двери.
– Мудрые змеи зашевелились, - сказал Бахрам, - а кроткие голуби улетели.
Когда Гера немного успокоился, он сказал:
– Я рад, что моя музыка может взволновать даже кобру!
11
У Крестинского в руках была палка. Обыкновенная палка, без всяких украшений, только на конце она была раздвоена, как маленькая рогатка.
– Стоит только прижать голову змеи рогаткой к земле, как она становится совершенно неопасной, - объяснил Крестинский.
– Легко сказать!
– заметил Муравьёв.
Крестинский был не простой охотник, а учёный.
Он дал мне свою палку с рогаткой на конце и сказал:
– Храни!
Мама всё время присматривалась к Крестинскому. Вид у него был усталый, и сквозь загар проступала странная желтизна и бледность.
Он накинул на плечи меховую куртку и поёжился. Я удивился: жара стояла такая, что невозможно было выйти на солнце, а ему холодно.
– Вы больны, - сказала мама.
– У вас малярия. Вам нельзя здесь больше оставаться. Надо немедленно ехать в Байрам. Там есть хорошая больница.
– Пустяки, - ответил охотник.
– Не обращайте внимания.
И он прилёг на ковёр, прикрыв глаза тыльной стороной ладони.
Чайханщик принёс свежезаваренного чая и сказал, что охотник уже второй день живёт здесь и по ночам разговаривает во сне.
Мама раскрыла дорожную аптечку, нашла флакон с белыми таблетками хинина и заставила Крестинского выпить лекарство.
– Поедемте с нами, - говорила она.
– Уехать?
– ответил охотник.
– А как же мой Волчок?
Мы ничего не могли понять.
Чайханщик сказал, что с охотником была умная, хорошая собака, которая вдруг пропала, и Крестинский её всюду разыскивает уже два дня.
– Два дня, - сказал отец и взглянул на часы.
– Время не ждёт, пора в путь!
– Но оставить его тут мы тоже не можем, - сказала мама.
Гера Утин сложил флейту в футляр и задумался, глядя на охотника.
Слышно было, как Бахрам во дворе заводит мотор машины.
Муравьёв разволновался и сказал, что надо или сейчас же найти собаку, или взять с собой Крестинского без неё.
12
Я незаметно выбрался из чайханы и побежал к самому высокому бархану.
Мне казалось, что сверху я увижу всю пустыню. И где бы ни был Волчок, я сразу найду его. Бархан был очень высокий, и я взбирался на него долго, цепляясь за песок и сухие колючки. Ветер уносил пыль из-под ног.
Наконец я оказался на самом гребне и огляделся. Вокруг были такие же барханы, одни пониже, другие повыше.
Только внизу белела костяная роща, вроде той, которую мы осматривали вместе с Муравьёвым. В небе таяло маленькое серое облачко.
Я спустился к саксауловой роще.
– Волчок! Волчок!
– кричал я.
Никто не откликался. В саксауловой роще было пустынно и тихо.
Но в руках у меня была палка охотника, раздвоенная на конце, и с ней я ничего не боялся.
Потом я услышал, что кто-то окликает меня. И увидел слева на бархане Геру Утина с флейтой, а справа, на другом бархане, Муравьёва с увеличительным стеклом и зонтиком под мышкой.
Они решили, что я тоже потерялся.
А я не потерялся! И не думал...
– Если ты не потерялся, почему же ты плачешь?
– спросил меня Гера Утин.
– Потому что я не нашёл Волчка, - ответил я.
Смеркалось. Вдали пробежали шакалы и залаяли, заскулили, заплакали за барханами. Голоса их были дикими и злыми.
13
Бахрам и отец бережно перенесли Крестинского в фургон. Охотника уложили на расстеленные одеяла.
Наполнили горячим чаем термос, и теперь мама держала его вместе с аптечкой наготове.
Бахрам завёл мотор. Мы уже попрощались с чайханщиком, который пожелал нам счастливого пути.
И вот тут-то Гера извлёк свою флейту из футляра и заиграл арию Орфея, устроившись на ступеньках чайханы.
– Вы с ума сошли!
– сказал Муравьёв.
– Мы уезжаем, торопимся, а вы опять со своей музыкой!
Он играл ещё лучше, чем прежде. Музыка его была слышна далеко вокруг. Её нельзя было не слушать. Бахрам выключил мотор и выглянул из кабины. Отец подошёл ближе к Утину, забыв взглянуть на часы. Мама слушала музыку издали. А когда Гера Утин окончил арию, чайханщик подошёл к нему, положил ему руку на плечо и сказал: