Новости конца света
Шрифт:
Собака напрыгивала на кошмарное создание снизу, пытаясь укусить, но не решаясь, потому что от костлявых ног нестерпимо разило мертвечиной самой дурной масти: уже не слегка тухлятинкой, а густым запахом разложения и тлена, за которым мог быть только трупный яд. Тварь наклонялась, вертелась волчком, шваркала туда и сюда своими когтищами, а я драл и драл ее со спины, пользуясь тем, что она занята погоней за дурной псиной, и бесконечно выводя во весь голос боевой клич всех дерущихся котов.
Несколько раз противник отвлекался от собаки, пытаясь достать меня на своей спине, но, на мое счастье, его костлявые ловкие лапы просто не гнулись настолько, чтобы поймать меня, и я продолжал клочьями выдирать словно
Но, все же, нет: я (с небольшой помощью глупой собаки) так и не успел справиться сам, начали прибывать другие помощнички, привлеченные звуками битвы.
Все новые и новые стремительные молнии набрасывались на моего противника со всех сторон, и их голоса сплетались в многоголосную песню кошачьей храбрости и жажды подвига. Да, вот за право привесить к своему титулу победу над таким вот невероятным противником каждый кот, пожалуй, готов бороться.
Чудище, однако, сдаваться не собиралось. Раз за разом оно сбрасывало с себя настырных нападающих (кроме меня!) и расшвыривало их в стороны (кроме меня!), и мы никак не могли проскрести его достаточно, чтобы повалить. Злосчастная собака уже вся вывалялась в грязи и крови, и мне даже было ее немного жаль, в самом-то деле! Что за беда, погналась за котом, а вляпалась в эпическую битву за будущее мира!
А потом я — и все остальные — услышал знакомый голос. Двекошки, признанный лидер и, несомненно, лучший охотник из всех, несмотря на свои габариты (а, может, наоборот, благодаря им), зычно орала на одной ноте, созывая всех вокруг себя. Командирский приказ был силен и непререкаем, так что я его, конечно, проигнорировал, продолжая проскребывать дыру в позвоночнике.
Двекошки, между тем, командуя уже достаточно большой котармией, направила их несколькими потоками против врага, окружая его и не оставляя ему шансов повернуться лицом одновременно ко всем. Дурная псина, на удивление, вполне адекватно приняла участие в совместной охоте, слыша и даже понимая приказы Двекошки (что, вообще-то удивительно: их не все коты-то разумеют; хотя быть может, “дурак дурака?..”). Но, как и следовало ожидать, успеха, все-таки, достиг я, и не только потому, что великолепен, но и потому, что упорен. На тысячный, может быть, раз позвоночник под моими лапами поддался и стал сгибаться под неестественным углом, от чего чудище пригнулось к земле, подставляя голову и плечи слаженным атакам котовьего войска. Во все стороны полетел черный пух, оседая на шерсти бойцов и в весенней слякоти вокруг, и через небольшое время колосс пал.
А я, конечно же, оказался царем горы, так и не выпустив свою добычу из когтей.
Двекошки вспрыгнула на голову твари, потрогала лапкой погасшие глазницы, громко фыркнула, брызгая слюной, и, подойдя ко мне, уселась и стала умываться, не обращая внимания на то, что попирает чужой трофей.
— Что же, что же, кот Вот, ты молодец, — похвалила она меня. — Знатный враг. Знатная охота. Ты теперь, наверное, Кот, который скогтил тень.
Я приосанился, распушивая свой немалый воротник, и гордо повернулся в профиль, но долго не продержался, потому что от любопытства не только кошка сдохла, но и кот не может вполне вкусить свой триумф.
— А что это за враг? — спросил я, потому что из всех котов и кошек Двекошки только и могла бы ответить на такой вопрос.
— Один из Этих, — она дернула носом. — Спит не крепко, ворочается, и ему снятся плохие сны. Это был дурной сон.
Я скривился, косясь на подванивающую добычу. Если у непонятных “Этих” такие сны, то с ними явно лучше не сталкиваться.
— И что будет, если Этот проснется?
— Всенец, — кратко ответила Двекошки, встала, вытращила трубой хвост и пошла прочь, сигнализируя конец охоты.
Остальные постепенно последовали за ней, негромко переговариваясь и растаскивая стремительно усхающую тушу на сувениры, и в итоге возле бронзовых людей, в снова-тихом сквере остались только я … и тупая псина. Она посмотрела на меня, махнула туда-сюда хвостом и неуверенно гавкнула, но я испытывать свою удачу не стал, и вместо приветствий влетел обратно на голову статуи и засел там, приветливо облизывая лапу с грязными после драки когтями.
Собака села внизу и начала ныть.
Кажется, вечер обещал быть томным … и долгим.
Я успел совершить туалет трех лап из четырех, когда к собаке подбежал ее запыхавшийся, одновременно расстроенный и радостный хозяин.
— Больше так никогда не делай! Плохой, плохой мальчик! — усовестил он псину, впрочем, не пытаясь проучить ее поводком или завалящей тапкой. Это был в корне не верный тип воспитания, но разве кто-то будет слушать кота в вопросе о том, как надо обращаться с собакой? Так что я даже слова не стал тратить. Дождался только, пока продолжающий совестить непослушное животное человек отойдет подальше, и грациозно спустился вниз, намереваясь отправиться, наконец, домой. И без того задержался!
Торопясь, я вынырнул из кустов под носом у какой-то припозднившейся бесхвостной девчонки, и она в самом деле подпрыгнула от страха и завизжала так громко, что я даже пригнулся от звуковой волны. К ее чести, разглядев меня, орать она перестала, схватилась за сердце и принялась хохотать. Вот она, девичья непосредственность!
— Ой, божечки-кошечки, да ты всего лишь кот! А я-то перепугалась! Ты не представляешь, как страшно тут идти. Каждый вечер иду и обмираю! Я тебя тоже напугала? Иди, почешу! Красивый ты какой, пушистый! И огромный!
— Перцовый баллончик купи, — буркнул я, выворачиваясь из ее рук. Чесать меня — в некотором роде привилегия, и не всем это дозволено.
— Мамочки, еще и мерещиться, — снова нервно рассмеялась она. — Надо, что ли, перцовый баллончик, в самом деле купить. Или найти попутчика.
Вот и заведи, подумал я, выдергивая из ее рук свой хвост.
А меня не трожь. Я священный. Только вот, конечно, уж точно не святой.
***
Удивляясь сам себе, на следующий день в восемь часов вечера Илья обнаружил себя идущим вдоль Российской детской библиотеки и дальше, мимо дворика и корпуса три. Через проезд было видно депо имени Апакова, и Илья даже немного поежился при смутном воспоминании о плотоядном трамвае, который то ли был на самом деле, то ли привиделся в алкогольном бреду. Все-таки Айкин папа знатно умел спаивать случайных собутыльников, каждый раз коль скоро Илья нарывался на него, так и возвращался потом на бровях и весь в глюках. Так что, может, и Пони Дэш ему привиделся вместе со всей чепухой. При этом Айкин батя пьяницей или алкоголиком не был, зато “дочкиных друзей” ценил без меры и готов был дегустрировать в их компании разнообразные напитки со рвением, достойным лучшего применения. А так как он был музыкантом, причем популярным не сказать чтобы у молодежи, а вполне у людей постарше, арсенал домашнего бара пополнялся эффективно и даже без затрат, исключительно за счет щедрых даров.
Напротив входа в торговый-деловой центр, конечно, никого не было, и из ярких пятен вокруг — вообще только далеко впереди чья-то красная куртка, на секунду вызвавшая нервный всплеск адреналина. А вот Дэша-Пони не было, и Илья даже засомневался по второму кругу, “а был ли мальчик”. Впрочем, через полторы минуты его панибратски хлопнули по плечу, и Дэш в своем цветастом великолепии повис у него на плечах, опасно балансируя на лестнице на ступеньке выше.
— Брат! Привет, брат, а деньги есть? А то я того, потратился, — и он, радостно улыбаясь, помахал перед носом Ильи довольно стремным игрушечным пони в пластиковой упаковке.