Новые горизонты

Лео Андрей Васильевич

— Софочка, ты хоть понимаешь, о чём говоришь-то? У Потешко мы взяли только драгоценности, на их продажу уйма времени уйдёт. Да и потом, нам что, в Санкт-Петербурге не надо будет заводских школ и детских домов обустраивать?

Смутилась на секунду... и вновь на меня насела:

— На столичные дела у нас деньги Петра Ивановича имеются.

— Да, но большая часть изъятого у него — это опять-таки драгоценности и ценные бумаги, которые мы, между прочим, собрались постепенно в России реализовывать. А заводы и школы придётся покупать и строить тотчас по приезде, то есть в столице нам сразу же потребуется крупная сумма наличных денег. В противном случае не успеем

ничего наладить, ведь к весне семьдесят первого года нам нужно быть здесь, в Красноярске, мы это уже обсуждали.

— Но что-то же у тебя заготовлено?

— Как и договаривались, полусотне детишек я безбедную жизнь обеспечу, остальное отложено до прибытия в Петербург.

— Но...

— Никаких "но", Софочка. Давай сначала проясним, сколько же детей в Енисейске нуждается в переезде. Может, их всего тридцать, а мы тут с тобой копья ломаем. Ты пойми: как бы там ни было, но дети предпочитают жить с родителями. Иногда не слишком сытно, но всё равно с ними. Поэтому, мне кажется, стоит подумать об организации общественной компании по сбору средств на закупку продовольствия для всех жителей Енисейска. Купцы вон поговаривают о бесплатной поставке хлеба погорельцам, а женское общество Красноярска чего молчит? С помощью дам мы могли бы многих накормить.

Мои предложения, похоже, заинтересовали Софу.

— Хорошо. Я поговорю с дамами. Но принять участие в похоронах Петра Ивановича мы, как "приятели", обязаны.

У-у-у, снова тебе, Сашок, забот добавилось. Ё-малай! Покой нам только снится. Я вздохнул:

— Ладно, сегодня же займусь похоронами.

Наша старшая ненадолго задумалась и уже другим тоном спросила:

— Что с Кузьмой Тихим?

Ох, какой голосок у неё глухой и скрипучий стал. Наверно, боится услышать, что я сапожника вслед за Потешко на тот свет отправил.

— Да отпустили мы его. Ты ведь уверена, что слово своё он сдержит, вот и пусть, как обещал, жизнь с супругой по новой начинает. Сейчас он на заимке, в тридцати верстах от Красноярска, раны зализывает, а как оклемается, в Канск поедет, жену из кабалы выручать.

На следующий день я, как папа Карло, не разгибая спины, с утра и до обеда разбирал и переплавлял в небольшие слитки все золотые и серебряные изделия, добытые неправедным путём. Нельзя хранить улики, связывающие нас с убийствами купца и городничего. И продавать их нельзя. Надо уничтожить всё от греха подальше, уж лучше я потом из этого золота новые побрякушки сделаю, чем буду столь глупо рисковать.

Перед обедом выполз из подвала уставший и голодный, побрёл наверх переодеться, и тут со двора раздался пронзительный визг, да такой, что я чуть на месте не подпрыгнул. Что за чёрт?! Кого там режут? Коридор проскочил почти бегом, вылетел на крыльцо и, оторопев, замер. По двору кругалями бок о бок с Мухтаром носилась наша недавно приобретённая свинья и визжала не переставая. Минуту понаблюдав за этой круговертью, я спросил у стоящего поблизости дворника:

— Семёныч, что это с ними творится?

— Мухтарка свинку учит. За ухо её ухватил и гоняет.

Я пригляделся. Действительно, пёс вцепился зубами свинье в ухо и скачет, довольный.

— А чему учит?

— Куды ей своё рыло сувать не след.

Ничего себе! Я изумлённо рассматривал продолжающиеся дворовые бега. От несмолкающего визга начало звенеть в ушах.

— Не слишком ли долго учит?

Семёныч задумчиво потеребил бороду и ответил:

— Да, видать, тепереча уже театру зазнобе кажет.

Зазнобе? Тут я обратил внимание на нашего местного "надзирающего за порядком" — козу. Стоит рогатая спокойненько в сторонке, следит за происходящим действом, и мордочка её выражает полное удовлетворение. Щенки, что удивительно, не бегают вместе с "папашкой", как обычно, а расположились возле неё и тоже с любопытством взирают на свинячью визгопляску. Даже отсыпающийся после ночных бдений Иртыш проснулся и вылез из конуры. Да и народа полюбоваться на это шоу собралось уже немало. Кто-то смотрит с интересом, кто-то подбадривает пса, а кто-то откровенно ржёт. Не-е, пора заканчивать собачью вакханалию.

— Мухтар! Хватит!

Пёс послушался сразу и, завершив очередной кружок, вогнал свинью точнёхонько в ворота сарая. Потом подбежал к Фере и сел рядом, а она, наклонившись, потёрлась лбом о его шею. Ха, умеют старички развлекаться и окружающих веселить. Можно сказать, творчески разукрашивают серость тоскливых будней. Повезло нам с живностью.

На крыльцо выглянула Мария Львовна:

— Александр, что здесь произошло?

— Мухтар своей даме сердца представление показывал.

— Какое представление? — она недоумённо посмотрела на сладкую парочку.

— Свинское. Однозначно.

Последующие две недели я носился по городу, как сайгак по степи, почти забросив и ювелирку, и учёбу, и тренировки, и развлечения. На мне повисла уйма организационных дел. Одни похороны канского городничего чего стоили. Кошмар! Я лишь зашёл в городовую управу и спросил, чем могу помочь, а чиновники с радостью спихнули на меня все заботы об усопшем, приговаривая при этом: "Как же, как же, мы прекрасно знаем: это ваш с Софьей Марковной близкий друг, и раз уж так вышло, что в Сибири у него родственников нет, то вам самой судьбой начертано взять все хлопоты о его проводах в свои руки". И вот попробуй после таких слов отказаться. Тем более, Софа настаивала на нашем активном участии.

Ну, я и взял всё в свои руки. Ага, сунулся мальчик в воду, не зная броду, и бегал потом по кругу: из церкви на кладбище, с кладбища в городовой совет, оттуда опять в церковь. "Фигаро здесь, Фигаро там". А платить сколько пришлось, мама мия! Попы денег содрали, как разбойники с большой дороги, а вместо реальной помощи достали своими советами хуже горькой редьки. Эти ребята любую мелочь готовы раздуть до размеров слона. И то им не так, и это не этак, и каждый раз по полчаса нотации читают. Нашли, понимаешь ли, молодого да крайнего. Хорошо хоть, отпевание провели по высшему разряду и могилку Петра Ивановича расположили в престижном месте, нашей старшей не будет стыдно перед обществом.

Между прочим, там поблизости стоит памятник довольно известному человеку — Николаю Петровичу Резанову. Это первый российский официальный посол в Японии и один из руководителей первого русского кругосветного плавания. В начале девятнадцатого века он направился в Калифорнию за провиантом для Аляски. В Сан-Франциско влюбился в пятнадцатилетнюю дочку коменданта города Марию Консепсьон Аргуэльо, или попросту Кончиту. Вскружил ей голову и сделал предложение руки и сердца.

В конце двадцатого века эта любовь легла в основу сюжета рок-оперы "Юнона и Авось". Помнится, Николай Караченцов там Резанова великолепно сыграл. Эх... "Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь". Жаль, финал у этой истории печален, не удалось Николаю Петровичу на молоденькой девчонке жениться. Он и до Петербурга-то не смог добраться, заболел в дороге, пересекая Сибирь, и вот... на местном погосте упокоился. Не дождалась Кончита своего возлюбленного!