Новые мифы мегаполиса (Антология)
Шрифт:
Иван Сергеевич морщится.
— Не надо все так драматизировать, Евгений. Ничего непоправимого не случилось…
— Да? — удивляюсь я. — А что тут у вас вообще могло случиться? Поясните, будьте так любезны. Или мне вам напомнить о наших договоренностях? Так это мне нетрудно. Три года назад я предлагал вам чистое и совершенно безопасное дело. Здесь, на вашей территории, под вашим контролем работает некий детский дом. В этом учреждении есть мальчик — Александр Немченко. Он хоть и круглый сирота, но мой дальний родственник, поэтому мне небезразлична его судьба. А от вас я хотел только гарантий. Я просил, чтобы с этим мальчиком ничего не случилось. И за это я три года добавлял к вашей немалой зарплате приличную сумму. А теперь директор этого детского дома меня уверяет, что я не смогу увидеть Сашу. Я интересуюсь: почему? А потому, говорит он мне, что мальчик Саша два месяца назад был переведен в один из детских домов города Иркутска, где сейчас готовятся документы на его усыновление семьей Шишкиных, проживающих в Иркутске.
— Не волнуйся, Евгений. Думаю, что в ближайшее время мы во всем разберемся, — пытается успокоить меня Иван Сергеевич. — Мальчику потребовалось, насколько я знаю, комплексное медицинское обследование. У нас такого оборудования нет, поэтому его и перевели временно в Иркутск. Временно — я подчеркиваю. Так что это недоразумение…
— Недоразумение?! — Я взрываюсь. — Вы тут оглохли все? Ау! Меня кто-то слышит? Мне наплевать на ваши местные недоразумения. Но я очень сильно расстраиваюсь, когда меня принимают за баклана. Какие обследования понадобились мальчику Саше, которые нельзя сделать в Бодайбо? В поликлинике артели «Голец Высочайший» вполне себе современное оборудование. Но у них, насколько я знаю, нет хорошего томографа. Так?
— Ну, я не врач, — смущенно бормочет Иван Сергеевич.
— А кто решил, что Саша болен? Где его медицинская карта? Кому понадобилась его томограмма?
— Да на кой вам всем сдался этот пацан? — не выдерживает моего натиска Иван Сергеевич. — Его что, из золота слепили?
— А вот это уже другой разговор. Более деловой. — Я придвигаюсь ближе. — Смотрите мне в глаза и рассказывайте, кто еще проявлял интерес к мальчику? Говорите, не стесняйтесь…
Иван Сергеевич начинает понимать, что сболтнул лишнего, и сразу сникает. Смотрит в пол, достает из кармана пиджака платок и нервно вытирает рот.
— Мы разберемся… А ты, Евгений, послушай моего совета, ты уезжай сейчас, да. А через три месяца опять приезжай. Если не исправим ситуацию, половину денег сразу отдам, а вторую половину тоже верну, но чуть позже…
Я демонстративно кривлю губы.
— Напрасно вы упрямитесь, Иван Сергеевич. Вы мне просто расскажите, что знаете. Вам даже ничего делать не придется. Только фамилии назовите. Неужели мы наступили на хвост самому авторитетному золотодобытчику Савельеву, в определенных кругах более известному как Сильвестр?
Иван Сергеевич испуганно машет головой.
— Хорошо, — говорю я. — Согласен. Приеду через три месяца. Но не позже. И в следующий приезд мне бы очень хотелось получить от вас приятные известия.
Иван Сергеевич сразу оживляется.
— С тобой всегда приятно иметь дело, Евгений. Три месяца — клянусь! Ровно три. День в день. А о билетах не беспокойся. Мы тебе их завтра с утра в гостиницу доставим с курьером. На вечерний рейс. Из брони администрации…
Мы прощаемся, усиленно делая вид, что остались довольны друг другом. Но он прекрасно понимает, что я недоволен. А я понимаю, что чиновник просто пытается оттянуть время. Он обо мне ничего не знает, поэтому на всякий случай побаивается. Но Сильвестра он боится гораздо больше. Он, как никто другой, понимает справедливость местной поговорки: «Что хорошо для Сильвестра, то хорошо для Бодайбо». Зато я знаю, кто и зачем заручился поддержкой Сильвестра, чтобы вытащить из детского дома мальчика Сашу. Прости меня, Саша. Надеюсь, когда все успокоится, а про тебя все позабудут, ты хотя бы не вернешься обратно в приют…
Улыбаясь пожилой администраторше, я возвращаюсь к себе в номер. Запираю дверь на засов, снаряжаю запасной магазин для «глока». Сегодня я еще в относительной безопасности, но к неожиданностям лучше быть готовым. В восемь мне предстоит еще одна встреча. Потом я хочу немножко помотаться по городу и поздним вечером поужинать в ресторане «Самородок». Возвращаться в гостиницу буду поздно. А вдруг какие-то хулиганы на выходе из ресторана или на входе в гостиницу захотят проверить карманы приезжего лоха? С местных-то что взять — они в большинстве своем бедны, как церковные крысы.
Перед уходом я притормаживаю у стойки администраторши, небрежно перебрасываюсь с ней свежими новостями, почерпнутыми из передач единственного местного телеканала, как бы невзначай предупреждаю, что собираюсь посетить «Самородок», и уже со спокойной душой направляюсь к магазину в трех кварталах от гостиницы и набиваю сумку подарками: апельсинами, конфетами, пряниками, печеньем и вафлями. В ближайшей к магазину подворотне нахожу фамильный УАЗ братьев Максимовых. За рулем самый младший, Кеша. А старший, Пётр, уже ждет меня в приюте, где он за копейку трудится истопником, а по совместительству подрабатывает разнорабочим и ночным сторожем. Пётр — соль бодайбинской земли. Его я очень уважаю. За три года у нас ни разу не возникало разногласий…
— Сторов, Еня! — искренне радуется мне Пётр, сильно шепелявя и улыбаясь беззубым ртом. — Как ывес?
— Да твоими, понимаешь, молитвами! — Я охлопываю по плечам низкорослого якута. — А как там мой паренек? Не скучает?
— Номально, номально, — кивает головой якут. — Сасись, сисяс посову!
Пётр ненадолго исчезает, а когда возвращается в кочегарку, то ведет за руку слегка прихрамывающего шестилетнего мальчишку по имени Боря. В этот момент мое сердце начинает подавать сигналы уже откуда-то из области желудка.
— Сасись, Боя! — Пётр подставляет табурет.
Но мальчик не торопится. Он останавливается на пороге и смотрит на нас исподлобья. Судя по грязным штанам со следами чужих ботинок, рваной женской кофте, свисающей почти до колен, синим кругам под глазами, зеленой скуле и треснутым стеклам очков, жизнь его воспитывает исключительно в строгости.
— Привет, Боря, — говорю я намеренно бодрым голосом, а сам в это время выкладываю на кривоногий столик сладости. — Кто это тебя так разукрасил?
— Пасаны, — коротко комментирует Пётр и гладит хмурого Борю по голове. — Ты не бойся! Ты сасись, кусяй!
— Дело, как говорится, молодое, — киваю я. — Ты, Боря, не теряйся. Все, что видишь на столе, — твое. Что не съешь, то с собой унесешь, с пацанами разделишь. А меня ты совсем не помнишь?
— Ты мой папа? — с надеждой поднимает взгляд Боря.
— Ну, можно и так сказать. Не в буквальном смысле папа, конечно, но все равно…
Боря моих слов не понимает. Да они ему и не требуются, собственно. Он уже услышал в моем ответе желаемое слово «папа», и его уже все устраивает. Он охотно забирается на табурет и жадно набрасывается на конфеты «Полет».