Новые мифы мегаполиса (Антология)
Шрифт:
И не обязательно спиртным. Напоить — это в широком смысле.
Зря, что ли, продвинутые люди придумали химию, безвредную и весёлую…
…Сигарету с «травкой» девчонки прочухали бы с первого прикура, так что этот способ не годился. Единственный путь к их мозгам лежал через запасной вход, то есть через пищеварительный тракт. Фокус с салатом, заправленным специальным маслом, предложил бывалый Лисицын. Говорит, однажды проделывал такое. Марихуана — как стартёр, запускает процесс, смещает сознание. Только одной «травки», к сожалению, мало, на либидо она не действует. Нужно добавить стимулятор, сказал Лисицын. Например, амфетамин, оборот которого практически легален. Ещё лучше «экстази» — амфетамин с глюками. В сочетании с «травой» это средство просто взорвёт реальность; главное, самим принять поменьше, потому как на потенцию всё это влияет не в ту сторону…
А когда Барсуков засомневался, озабоченный моральной стороной дела, старший товарищ доказал на пальцах, что тот не сечёт фишку. Сколько женщину ни пои, объяснил Лисицын, она не возляжет с тобой на ложе, на ковёр или на кухонный стол, если в глубине подсознания этого не хочет. Алкоголь только растормаживает спящие в ней желания. Ровно то же с наркотой. Если Белкина ДЕЙСТВИТЕЛЬНО такая однолюбка, какой себя выставляет, никакая химия не пробьёт её на трах с посторонним. А если пробило — значит сама хотела. Ещё и благодарна будет…
Барсуков согласился.
Оставалось найти повод. Дождаться дня, когда группа торжественно спихнёт эскиз, и — приятного аппетита, подруги…
Лисицын тонул.
Утончённый интеллектуал, пижон и циник. Местами — остряк. Прирождённый гуляка, генератор всех затей, которыми славилась эта парочка. Тонул — без помощи, без надежды…
Во дворе по-прежнему никого. Барсуков всецело занят своими проблемами. Стерва с видеокамерой то проявляется в оконном проёме, то растворяется во тьме комнаты.
— Не хочу… пожалуйста, не хочу…
Сегодня циник был жалок.
Из песка торчали только голова и руки. Всё — серого цвета. Руками он пытался найти хоть какую-то опору, думая замедлить падение в бездну.
— Это конец, Барсуков…
Да уж, ничего в нём от пижона не осталось: один концентрированный ужас. Стремительно бежали секунды. Человека неудержимо тащило в глубину, к центру Земли.
В ад.
Лисицын завыл. Трусливый зверёк, живущий в каждом из нас, больше не верил в слова. Ещё несколько секунд — и над поверхностью осталось плоское лицо, на котором бешено метались глаза. Рот, живший как будто отдельно от этого лица, сражался с песком. Барсуков отвернулся.
— Помо… — выдохнул утопающий.
Барсуков зажмурился.
— …ги…
Всё.
Тишина стала абсолютной.
— Привет.
Девочка стояла возле песочницы. Как появилась, когда подошла? Барсуков не заметил: наверное, слишком был увлечён трагическим зрелищем. Гибнущий на твоих глазах товарищ — это сильная сцена.
— Привет, — механически отозвался он, не сразу врубаясь что к чему.
— Тонешь? — спросила девочка.
Он вдруг осознал.
— О Господи! Стой, ты мне сейчас поможешь…
— Я? — удивилась она.
— Принеси какую-нибудь доску подлиннее. Поищи сбоку от гаражей. Или трубу какую-нибудь, знаешь, такие тонкие, от водопровода…
— Почему?
— Если ржавая, бери, не бойся. Только поскорее! — жарко закончил он.
— Почему я тебе помогу?
На секунду он оторопел.
— Как — почему?
— Ты уверен, что я тебе помогу. Почему? — Она смотрела на него с любопытством.
Малявке на вид — девять или десять… а может, все двенадцать, поди разбери. Тощая, мелкая. Одета очень характерно: в несвежую большую куртку с подвёрнутыми рукавами, в джинсы, обрезанные внизу. Кроссовки размера на два больше и с верёвками вместо шнурков. Куртка расстёгнута, под ней — футболка непонятного цвета. Бомжует ребёнок. Несчастное существо, дитя нашего времени.
— Милая, хорошая, не знаю, как тебя зовут… Если ты ничего не сделаешь, я умру. Понимаешь? Сдохну.
— Мотылькова.
— Чего?
— Мотылькова моя фамилия. Но тётки прозвали Птахой.
Девочка подобрала камень, кинула его на детскую площадку и понаблюдала, как песок поглощает это новое угощение.
Руку её возле кисти украшал бубенчик на тесёмках. Фишка такая. Подростки не могут не подчёркнуть лишний раз свою индивидуальность, особенно девчонки — какой-нибудь заколкой, пуговицей… Тесёмки были завязаны бантом, а бубенчик был тусклый, обшарпанный — других на помойке не найдёшь, — он не звякал, а шуршал.
Барсуков взмолился:
— Ну не стой ты столбом! Кабель найди или провод. Один конец привяжи к скамейке, другой — мне брось… а лучше всего — беги на проспект и кого-нибудь приведи…
Она молча двинулась с места. Только направила стопы вовсе не на свалку или в глубь проходных дворов, а по краю детской площадки; сначала — вдоль песочницы, потом осторожно вступила на футбольное поле, проверяя носком кроссовки каждый шаг. Хочет определить границы «линзы», догадался Барсуков, или как там эта зыбучая хрень правильно называется? Конечно, самое время.
— Откуда ты такая взялась, — прошептал он себе в нос.
Малявка услышала.
— Живу в том подвале. — Она показала на один из брандмауэров. — Видишь щели внизу? Это окошки в подвал. Проснулась от криков, пошла посмотреть. Подъезд с другой стороны дома.
Странно она всё-таки изъяснялась — как взрослый человек, а не как ребёнок. Что добавляло происходящему бредовости. И так-то Барсуков с большим трудом удерживал себя в реальности, каждую секунду рискуя соскочить с этой тонкой грани, но появление аномальной бродяжки с её издевательскими «почему?» лишало его воли к жизни… Он не выдержал: