Новые мифы мегаполиса (Антология)
Шрифт:
Он свернул наудачу в кривую узкую улочку, и она вывела его на нелепую пятиугольную площадь, причем пятый угол был вогнутым. Оказалось, правда, что площадь родилась на свет нормальной, худо-бедно прямоугольной, и лишь потом злая судьба в лице городских властей отгородила ее кусок громоздким бетонным забором. Видимо, там крылись от глаз и особенно ног граждан долгосрочные раскопки. В нескольких местах забор был расписан граффити. Шлепая по лужам, Джер подошел поближе.
И даже топнул кроссовкой с досады, что обманулся. Тот, кто здесь пачкал бетон, не умел
Мир был несправедлив и отвратителен. У Джера даже защипало в носу и навернулись слезы. Но он зачем-то медленно двинулся вдоль забора, исчерканного и запачканного без зазрения смысла, — словно исполнял тяжкий долг.
Забор сворачивал. Обогнув непрямой угол, Джер замер.
Здесь побывал совсем другой граффер.
Уверенная, умелая рука расчертила бетон красными и серебристыми линиями так, что плоскость не только обрела перспективу — если смотреть в нужную точку, казалось, ты летишь в четвертое измерение. А Джер умел смотреть! Он замер, впитывая всё — головоломное построение пространства, обдуманную скупость цветов, особую плавность кривых. Стиль рисунка настолько походил на его собственный, что Джер на мгновение поверил… но нет, невозможно, не бывает!
Незнакомый художник знал что-то, о чем Джер пока не задумывался, он был на шаг впереди… и Джер остро, мучительно захотел увидеть его — встретиться взглядами, и тогда…
Он поискал глазами тэг — но там, где он сам поставил бы подпись, было лишь густо замазанное пятно. Странное совпадение. Кодекс граффера не велит рисовать поверх чужого, а уж замазать чей-то тэг — худшее из оскорблений. Значит, мастер сам пожелал остаться без имени? Сначала он подписался, потом передумал… Странно вдвойне.
Кто-то оттолкнул Джера, решительно и грубо — он едва удержался на ногах.
Человек с бледным безумным лицом шагнул к забору, держа в вытянутой руке баллончик. Черная краска, шипя, вырвалась из нажатого кэпа, бичом хлестнула по красно-серебряному лабиринту, оставила черный след — словно рубец, осквернивший его совершенство. Следующий рубец лег на первый крест-накрест. Джер зарычал и бросился на врага. Маньяк, тщедушный и хлипкий на вид, оказался упорным. Джер врезался в него — но не сбил, попытался выкрутить руки — но тот вывернулся и продолжал расчетливо полосовать рисунок черным. Джер повис у него на плечах, замкнул захват под подбородком, рванул. Баллончик в руке безумца наконец захлебнулся. Противники упали.
Они дрались молча, ожесточенно, неумело — катались по лужам, и каждый пытался прижать противника к асфальту, взять верх. Вдруг незнакомец прекратил сопротивляться, стал как ватная кукла. Джер тотчас оказался сверху, придавил коленом живот врага, глянул на него сверху вниз, хрипло дыша.
Человек лежал, со спокойной улыбкой глядя в ночное небо. Только дыхание его тоже было тяжелым после возни.
— Послушай, — хрипло сказал Джер. — Зачем…
Незнакомец посмотрел на него. Просто перевел взгляд.
И перестал быть незнакомцем.
На Джера смотрел Джер.
В глазах лежащего навзничь Джера отражалась чернота неба. Пустота вселенной. Отражалось ничто.
— Уходи, — сказал он спокойным безжизненным голосом.
Джер встал. Машинально вытер руки о мокрые, грязные джинсы. Попятился от лежащего.
— Нет ничего, — сказал тот, не делая попытки встать. — Ничего нет, пойми. И пусть будет ничто.
Джер прижал грязные кулаки к вискам. Там нарастала боль.
— Уходи, — тихо повторил лежащий. — Или убей меня. Сначала убей, потом уходи.
Держась за забор, Джер сделал несколько шагов назад, не сводя глаз с безумца. С себя. Остановился и с трудом оторвал взгляд — как будто струна лопнула.
— Нет! — громко сказал он, сам не зная, чему возражает. — Нет!
Волосы на затылке его стояли дыбом.
Джер пошел прочь, сначала медленно, затем все быстрее; спотыкаясь на негнущихся чужих ногах — потому что силы уходили на то, чтобы не обернуться, ни в коем случае не обернуться…
Теперь он знал, кто смотрит ему в спину из темноты.
Он сам.
Андрей съел остатки леденцов, но черта с два это помогло. Горло болело всерьез. Однако заходить в аптеку за чем-то посущественней было некогда.
Его познабливало, скулы неприятно горели, голова была тяжелой и пустой одновременно. Кашляя, Андрей натянул теплый колючий свитер. Вольно же Джеру по лужам шляться, злобно подумал он. А я теперь должен лечить его простуду. Или это от аэрозоля, которым Джер надышался во время нелепой драки, першит теперь в горле? Бред, как ни поверни.
Ночные события казались ему невозможно далекими, как будто он, переплыв реку, смотрел на прежний, оставленный берег поверх широкой полосы темных вод.
Андрей с трудом дождался лифта. Пованивающая мочой коробка ползла вниз еле-еле, болезненно дергаясь и словно цепляясь за этажи. Почему он не спустился пешком? Андрей не знал.
Он чувствовал себя странно чужим самому себе, как будто потерял связь между собственными причинами и следствиями — и теперь не знал, чего от себя ждать. Простуда, какой-нибудь вирус были тому виной? Или джер? Андрей упрямо надеялся, что простуда. Но в душе инородным телом, как косточка в горле, застрял царапучий страх.
Третий джер оказался совсем не таким, как первые два. Что-то с Джером, как видно, произошло между той точкой времени, когда была снята вторая маска, и той, когда снимали третью. Что? Теперь никто не узнает. Но художник-дитя, беззаботный творец, превратился в пугливого параноика.
Ну, еще не вполне. Это лишь шаг на край того водоворота безумия, куда, видимо, затянет Джера, а четвертая-пятая маски зафиксируют его уход. И растиражируют. Андрей вспомнил жуткий, пустой взгляд того джернутого, с которым он дрался в ночи. Встреча с самим собой, кошмар из кошмаров. Изначального Джера хотя бы он сам во плоти не подстерегал на улицах.