Новые мифы мегаполиса (Антология)
Шрифт:
Пусть будет ничто!
Кирпич кончился.
Джер отпрыгнул и замер, тяжело дыша, как боксер, вырвавшийся из клинча.
Он уничтожил свой тэг. Но белый контур рисунка, исчерканный и замазанный, по-прежнему проступал, был виден слишком отчетливо.
Джер тяжело задышал, готовясь к новой схватке. Он готов был сломать забор голыми руками, расколоть бетон на куски — если это единственный способ вернуть граффити в небытие.
И себя.
Главное — себя.
Позади вкрадчиво зашуршали шины. Он не слышал, как машина подъехала, услышал лишь, как она притормаживает… Остановилась.
Джер все понял, не оборачиваясь. Втянул голову в плечи в ожидании удара. И вдруг, неожиданно для себя самого, рванулся вбок, косыми прыжками пересек пустую улицу, нырнул в подворотню, прошил навылет захламленный дворик, вывалился в тихий переулочек, остановился, отдышался.
Ночь серела, стремительно оборачиваясь утром.
За ним не гнались.
От реки тянуло могильным холодом.
Зазывало туда, вглубь. Прорвать неуклюжим телом маслянистую пленку поверхности, ввинтиться торпедой в неподатливую упругость воды, упрямо уйти на глубину, вдохнуть стылую жидкость, смыть наконец жжение в горле и в легких, позволить вискам разорваться от боли, потерять себя в последней, бесцельной вспышке отчаяния — зная, что тело уже не успеет наверх.
Перестать быть.
Джер шел по набережной, засунув руки глубоко в карманы джинсов — иначе очередной приступ кашля сгибал его пополам. Разбитые, порезанные ладони и пальцы саднили. Тело ощущалось избитым, в груди резало и горело — казалось, что легкие слиплись. Ноги ныли от чугунной усталости.
Серость неба над рекой мерцала предчувствием рассвета. Немногочисленные пока машины проносились по шоссе, странным образом не нарушая тишины. Наверное, тишина была у Джера внутри.
Безмолвие и бессмыслие.
Покой.
Или лучше забраться куда-нибудь наверх и спрыгнуть, тихо крутилось в голове у Джера. Только повыше, чтобы наверняка. В сущности, способ неважен. Так или иначе, это его последний рассвет. Торопиться некуда, но и медлить незачем.
Погруженный во внутреннее оцепенение, что-то вроде тумана души — как бывает аэрозольный туман, если рисовать в помещении, — Джер не сразу осознал, что остановился. Просто ноги перестали идти дальше.
Перед ним была опора моста. На грязном, покрытом разводами от сырости бетоне когда-то были рисунки. Кто-то закрасил их, по-казенному нерадиво, бурой масляной краской. Уродливые пятна смотрелись на бегемотовом боку опоры как лишаи.
Джер испытал странное чувство — словно закрашенный рисунок и это место что-то для него значили. Или не для него… Фантомная боль посторонней души.
Протяжно и горестно закричала чайка, планируя над водой.
Туман внутри Джера сгустился.
Я уже умер, мелькнуло в нем слабой зарницей.
Уже.
Розовел рассвет за рекой, как грунтовка для будущего граффити дня.
Скоро на улицах станет людно. Суета неприятна покойникам.
Ноги понесли его куда-то.
Он шел — и, может быть, улыбался. Кто знает?
Он ехал в дребезжащем старом автобусе, к горлу подкатывала тошнота.
Он шел, спотыкаясь и чуть не падая, тени плавали перед глазами.
Он добрался.
Подсохшая корочка сукровицы на ладонях ободралась мгновенно. Под ногти сразу набилась земля. Рукам было больно, но вскоре они онемели. Затем ему подвернулся плоский камень, и стало намного удобнее.
Он ничего не видел, но это ничуть не мешало. Всё важное в жизни можно сделать на ощупь.
Он лег навзничь и ощутил затылком холодную сырость разрытой земли. Он наконец-то был дома.
Он — кто?
Рука шевельнулась, неловкая, как крабья клешня. Вывела там, куда дотянулась, привычные буквы: G… e… R…
На то, чтобы поставить над буквами закорючку апострофа, его не хватило.
Джер прекратил быть.
Андрей очнулся от ломоты в затылке. Нестерпимо затекла шея, болели плечи, а правой руки он вообще не чувствовал. Давило грудь. Андрей попытался пошевелиться, и тут резким прострелом схватило поясницу.
Он даже застонал от удивления и тотчас закашлялся.
Что это с ним? Пил? Дрался? Попал в аварию?
Андрей заворочался, превозмогая боль.
Вдруг дал о себе знать мочевой пузырь.
Надо сползти с кровати, подумал Андрей. Добраться до туалета. Он попытался согнуть колени. Давление на грудь усилилось.
Андрей рванулся, тело не слушалось, словно в дурном сне. Не ощущалось целостно, а лишь как участки боли, не связанные между собой. Неимоверным усилием он все-таки сел.
Открылись глаза — до сих пор, как оказалось, закрытые.
Перед глазами качалась ветка. Молодые клейкие листочки. Какая-нибудь ольха или осина, горожанину не разобрать. И деревья на заднем плане, и разбросанный под деревьями пестрый мусор — то ли неухоженный парк, то ли пригородный лес.
Да где ж это он?
В памяти зиял провал.
Андрей повернул голову вправо, охнул от боли, повернул влево, попытался выпрямить спину, попытался опереться руками и встать. В правую руку впились тысячи иголочек — нормально, рука в порядке, просто затекла. Борясь с онемением, Андрей согнул руки в локтях, свел их перед грудью, попытался сжать-разжать пальцы и увидел свои ладони, покрытые коркой из грязи и крови. Опустил взгляд — колени были засыпаны глинистой, комковатой землей.
Ему стало жутко. Да что с ним?
Память молчала.
Правая рука уже повиновалась. Морщась от боли, Андрей подтянул ноги, с трудом встал на колени. Упираясь руками в землю, поднялся с колен. Ухватился за ближнее деревце — выручай, насаждение. Дай человеку опору.
Память пришла рывком, как только он выпрямил позвоночник. Разворачиваясь к лесу задом и ощущая себя именно что избушкой на курьих ножках, а никак не добрым молодцем, Андрей уже знал, что увидит.
Кладбище Джера с тех пор, как он здесь побывал с Тараканом, расширилось, подступило к самой опушке. Деревья простирали ветви над свеженькими могилами. Андрея вдруг разобрало нехорошее веселье. Могилы последнего ряда были как на подбор одинаковыми, аккуратными, как кроватки в детском саду, застеленные воспитательницей. И только самая крайняя из них, без загородки, без таблички, с едва угадывающимися буквами «GeR», крупно выведенными рядом прямо на земле, выбивалась из общего порядка. Глядя на эту могилу… да что там!.. просто яму, полузасыпанную и пустую, Андрей тихо засмеялся.