Новые мифы мегаполиса (Антология)
Шрифт:
Бурят понравился лейтенанту давно — ещё тогда, когда он увидел, что бурят обкуривает тлеющей щепочкой колёса пожарной машины. Они были одной крови — Запад и Восток.
И машина, когда бурят сидел за рулём, шла верно, скоро, никогда не застревая в городских улицах. «Одной крови, точно», — подумал тогда лейтенант.
Колдун сидел на холме на бутафорском троне. Он презирал всех тех, кто собрался перед ним. Это были пустые люди, полые люди. Люди с дыркой в голове, с дырками в сердце, люди, похожие на половину лошади из немецких врак, у которой выливалось сзади всё, что она успевала выпить спереди. Эти люди до конца не верили, что их деньги — это их деньги, и стремились их тратить. Их детство было скучным, а теперь они, как безумные дети, попавшие в кондитерскую, жрали всё без разбора.
Им не нужно было даже колдовства, их желания были суетливы и приземленны. Лигатуры они боялись больше, чем смерти, а смерти — больше, чем неприятностей с душой. Половину из них привела на холм похоть, вторую — любопытство.
Долго эти люди были для Колдуна дойными коровами, но сейчас ему хотелось забить стадо на мясо. Нет, ему не нужно было свежей крови, Колдуна просто раздражали эти существа.
Он насквозь видел их желеобразные тела, жирные и худые, и эти тела казались ему призрачными: подуй он через сцепленные пальцы — ветер снесёт их туши, как капли воды с ветки. Он видел лаковые машины, похожие на обмылки. Эти автомобили сгрудились у подножия холма, и Колдун думал, что они вряд ли сегодня дождутся хозяев.
В эту ночь жирное, но вечно голодное стадо приехало к нему на священные холмы, где городские археологи раз в год находили две гребёнки и десять черепков. Но слава холмов была сильнее рассказов археологов, всякий в городе знал, что там издревле жили непростые люди.
На холмы приходили разные люди: бритоголовые крепыши в чёрной форме — прежде чем драться на рынках с торговцами, бледные искуренные сектанты, тонкие как бумага, похожие на раковых больных, и любители острых ощущений.
Сейчас любителей острых ощущений собралось много — они смотрели на обряд инициации так же, как смотрели бы на смертельные бои в других тайных местах, где в свете автомобильных фар дрались новые гладиаторы. Даже этот шабаш был вычитан ими из книг — Колдун просто следовал их ожиданиям.
Сейчас он думал о своём — о том, как легко этот мир управляется деньгами. Деньгами разными — лёгкими бумажками, стёртыми кружками, а теперь вот просто намагниченными кусками металла. Даже не брусками магнитного железняка (такое тоже бывало), а тонким слоем магнитной пыли. Крохотные магнитные домены, тайное движение электричества — и миллионы судеб оказываются в кулаке.
Колдовство почти не нужно — только короткий всплеск напряжения; муха, попавшая в аппарат, намагничивающий плёнку или диск. Дефект, ворсинка на оптике, производящей деньги выжиганием, — всё что угодно…
А ком снега уже начал движение с вершины, вызывая лавину, которая задавит всё живое внизу. Шерстинка, пылинка, мошка — вот что занимало Колдуна.
А пока у костра дети Колдуна раздели худого мальчика, с виду банковского клерка.
Мальчик, пошатнувшись, положил снятый с шеи крестик под пятку правой ноги, стал лицом к неразличимому в ночи западу и начал говорить по-заученному:
— Отрекаюсь я, раб Василий, от распятия Христова, и от тридневного Воскресения, и от всех дел Его и заповедей, и не верую в Него, дую и плюю…
Колдун со смехом повторил про себя «Дую и плюю», а в этот момент пожарная машина шла ночным городом на юг без включённых огней и сирены.
— Дую и плюю, — пел мальчик, — на все дела Божии, только прирекаюся к тебе, сатане, и ко всем делам твоим и заповедям твоим, верую в тебя, творца и царя сатану, и во все дела и заповеди твои, и хочу быть сообщником твоим и собеседником…
А бурят уже вёл красную машину на холм, три тонны воды бились в цистерне, как кистень, готовый к драке. Те, что стояли поодаль от костра, рядом со своими машинами, уже слышали рёв мотора, как предчувствие беды, и крутили головами.
Мальчик торопливо отрекался от Богородицы, Церкви, апостолов и храмовых праздников вместе со святыми угодниками.
Он с трудом выучил слова, взятые напрокат из церковной службы, только с отрицанием перед каждым глаголом. К его пальцу приклеилась ватка, будто после визита в поликлинику. Кровь, которой он только что подписал отречение, впрочем, не унималась. «Аз, раб, — написал он, — отрицаюся Бога и неба, и земли и святые Божия веры, и соборныя Божия Церкви, и не хощу нарицатися христианином, и предаюся в услужение дьяволу, и должен его волю тварить, в том и письмо свёрнутое дал ему». Колдун принял письмо-отречение, и бумага, распечатанная на цветном принтере, исчезла в складках его плаща.
И в этот момент на лысину, что завершала холм, вылетела пожарная машина. Сдирая травы, она криво встала, и лейтенант не спрыгнул, а сошёл на землю.
Гигантский костёр полыхал, и это было пламя, отбившееся от рук. Заблудшее, сварливое пламя, но с ним ещё можно было договориться. Люди вокруг костра были стадом — трусливым и любопытным. Его лейтенант в расчёт не брал. Но справа и слева стояли дети колуна, поодаль — его внучка, в которой он сразу узнал девушку с набережной. Ну и наконец, сам Колдун, который, казалось, ещё ничего не понял, но по лицу лейтенанта уже ударил первый порыв колдовского ветра. Дети колдуна подняли руки и направили сведённые ладони к лейтенанту.
Язык огня сорвало следующим порывом ветра, и, оторвавшись от костра, он упал пожарным под ноги.
Не обращая внимания ни на что, татарин отматывал шланг брандспойта, а бурят готовил цистерну к бою.
Ветер снова плюнул огнём в лицо лейтенанта, и предупредительно запульсировал в нагрудном кармане камень яхонт, иначе называемый уакинф. Но теперь лейтенант поймал сгусток огня, как вратарь ловит мяч в углу ворот, и начал вращать в ладонях колобок — огонь-огонь, иди со мной, иди от меня, от моего плетня… Лейтенант принялся лепить и катать огонь, как катают и мнут тесто. И вот наконец швырнул его обратно.
Огненный шар полетел между настоящих и фальшивых колдунов, зажигая мантии и пиджаки.
Он попал прямо в лоб сыну Колдуна, а второй его наследник уже бежал в огне, пятная траву пламенем.
Костёр гас под струёй воды, а человечье стадо, визжа и теряя людской облик, неслось в ночь, падало, валилось со склона, подпрыгивая, как картофелины, сыплющиеся из мешка. Каждый спасался как мог.
Колдун понял, что произошло непоправимое. Его внуки, вступившие в давнюю схватку, были убиты, а враг соединился со своим потомком. Внучка бежала, струясь, как ручей по склону, — свойства воды передались ей в час опасности.