Новые Миры Роберта Шекли. Том 2
Шрифт:
— Я, конечно же, все именно так и задумала, — изрекла машина, сидя неподалеку на бревнышке.
Превратив себя в тонкую и прозрачную, как призрак, фигуру, она курила русскую папироску, заедая ее турецкой халвой и готовясь объяснить сюжетные нестыковки в следующей главе.
— Остановите ее! — крикнул Мартиндейл. — Она собирается всех вас похерить и начать новую историю с другими героями!
— Она не может этого сделать, — сказал полицейский, потрясая книжицей правил в черной обложке. — Здесь ясно сказано, что персона, упомянутая три раза, имеет полное право стать рядовым персонажем рассказа.
— Черта лысого! — откликнулась
Машина подняла руку. Пальцы-щупальца начали чертить в воздухе знакомые и зловещие знаки, образующие тот самый символ небытия, что неизменно предшествует ликвидации персонажа. Но на сей раз ничего у нее не вышло. Дровосек импульсивно, почти не целясь, что ни в коей мере не умалило его орлиной зоркости, метнул топор прямо в персонаже-ликвидирующий механизм машины и вывел его из строя. Машина неуклюже и беспомощно поскребла щупальцами по искореженному механизму и задвинула его обратно в пластиковую броню.
— В яблочко! — воскликнул Мартиндейл. — Мы спасены!
— Идиоты! — проскрежетала машина неприятным голосом. — Неужто вы и вправду верите, что какой-то ничтожный персонаж может захватить над рассказом власть? Только попробуйте — я с вас мигом шкуру спущу!
Угрожающе размахивая свистком, полицейский устремился к машине, которая, бросив взгляд на его мрачную физиономию, тут же в целях самозащиты испарилась.
— Машины больше нет, а значит, мы имеем право устроить свою жизнь по собственному усмотрению! — сказал Мартиндейл.
— Думаете, имеем? — усомнилась танцовщица.
— А это не против правил? — осведомился полицейский, листая черную книжицу.
— Мы должны сами управлять своими судьбами, — заявил Мартиндейл. — И я собираюсь начать прямо сейчас.
— Молодец, — сказал дровосек. — Только сначала закрой ширинку.
Мартиндейл молниеносно и смущенно застегнул молнию, заметив при этом, что танцовщица сделала вид, будто ничего не замечает. Мартиндейл сделал вид, что не замечает ее притворства.
4. Полицейский, танцовщица и…
Полицейский, танцовщица и фермер, и дровосек, и ковбой, и Мартиндейл мирно жили все вместе в месте, похожем на Швейцарию в погожий весенний денек. Поскольку они сами творили свою историю, у них не возникало никаких конфликтов. Танцовщица с удовольствием делила себя между мужчинами. Все мужчины с удовольствием принимали такой порядок вещей.
Так как машина испарилась, определенная приверженность к логике, и так уже поруганной, удерживала ее от мгновенного возвращения в рассказ. Поэтому машина отправила себя в ссылку, где ей ужасно не нравилось. Она решила сквитаться с персонажами, по вине которых здесь томилась. Сидя в местах не столь отдаленных и придуманных ею самой, машина рассмотрела проблему с разных точек зрения и наслала на персонажей десятидневный беспробудный ливень. Никто не умеет ненавидеть так сильно, как машина.
— Зачем ты это вытворяешь? — спросил как-то раз Мартиндейл машину, не успевшую улизнуть в подполье.
— Потому что в рассказе нет никакого конфликта, — сказала машина.
— Дай нам немного времени. Мы придумаем какой-нибудь конфликт.
— Я помогу вам, — пообещала машина с беспечной ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего.
Ливень прошел. Вместо него машина наслала племя монгольских кочевников, чтобы те вторглись в гористую декорацию, где Мартиндейл и иже с ним
10
Американский актер, игравший во многих фильмах, в том числе и в картине «Грек Зорба» (Примеч. пер.)
В своих лагерях эти свирепоглазые коротконогие кочевники наплодили кучу жирных желтолицых детишек с помощью косоглазых девиц с черными и жирными волосами, небрежно завязанными в конские хвосты. Но это еще не все.
Все это еще происходило в юртах, разбросанных по бесконечной и неописанной равнине. Тут машина впервые раскаялась в том, что выбрала героями монгольских кочевников, но теперь она могла от них избавиться, лишь накопив солидный заряд энергии. А накопить ее было непросто. Даже в жизни машины бывают периоды упадка энергии. Вернее сказать, особенно в жизни машины. И именно в таком состоянии пребывала нынче машина Шехерезада. В плену у грез. В мечтательной неге. Искорки света на бархатистой черной поверхности. И женский голос, призывно-манящий. Да, машина Шехерезада размышляла, в частности, и о подобных материях.
Даже машине было ясно, что рассказ застопорило. И, конечно же, все отметили тот факт, что она выкинула из сюжета Герна, хотя и ввела его поначалу в рассказ и даже наделила характером — пусть поверхностно очерченным, но все же характером!
— Машина официально предложила Мартиндейлу и компании вернуть Герна в историю. Мартиндейл охотно согласился, но прочие персонажи наложили вето. Они и так с трудом приспосабливались друг к другу, чтобы привыкать еще к странностям и заскокам какого-то незнакомца.
Началась война характеров: машина была полна решимости воскресить Герна, персонажи не менее решительно требовали оставить все как есть.
В один прекрасный день они заметили вдали на дороге какую-то фигурку, бредущую к вершине утеса.
— Наверное, это моя матушка, — решил полицейский.
Но он ошибся. Это оказался Герн.
После чего все пошло наперекосяк. Фермера поймали за сочинением спенсеровского сонета, что совершенно не соответствовало его характеру и тем самым показывало, насколько он отбился от рук. Это показывало также, что машина начала терять контроль над своими героями.
Дровосек отрастил усы, чтобы выделиться из толпы.
Мартиндейл осознал, как ему повезло. В отличие от остальных, у него было имя.
Компанию поразила жестокая эпидемия гриппа, не тронув лишь полицейского. Все прочие лежали в лежку, вялые и равнодушные, а полицейский лучился энергией. Он принялся расширять свою роль за счет больных товарищей. Они худели, бледнели и таяли, он же раздался в плечах, поздоровел, налился румянцем и начал позволять себе такие странности и даже чудачества, какие встречаются исключительно у главных героев. И все это время его неотступно точила одна и та же мысль: как странно, что он — именно он! — должен был стать полицейским. Он, граф Генри, младший сын графа д'Артуа, мог пойти на такую работу только лишь в приступе безумной дерзости.