Новый день
Шрифт:
Он возбуждённо жестикулировал, настаивая на своём, и молодой Жюссак побледнел, поняв, что час его свободы отодвигается: сумма, что теперь потребовал Джазил, была неимоверно больше той, на которую за него договаривались.
– Ни-ни, – или как условились, или увожу мальчишку! – с тревогой повторил тот, видя, что чужеземцы не спешат отдавать деньги, и подумав, что нужно было затребовать чуть меньше.
Кинув последний пристальный взгляд на расчётливого и при желании, похоже, весьма скандального старика, Доминик, наконец, кивнул Пьеру. Деньги для выкупа были его собственными,
Джазил тоже был очень доволен. Казалось, что такой старик, каким он вошёл в эту залу, опираясь на руку раба, не сумеет забрать свою выручку, но нет! – глаза его теперь горели огнём, энергией; он упрямо тянул за собой по полу вырученный мешок, наполовину полный. И даже как будто помолодел, словно этот монетный звон обладал живительной силой.
– Что там? – повернулся Заир аль-Хикмет к вернувшемуся стражнику, которого он отправлял за следующим посетителем.
– Все! – поклонился тот. – Больше никого.
Визирь удовлетворённо кивнул – ему приятно было видеть счастливые лица. А вот его собрат Халиб этим же похвастаться не мог. Но не успел он придумать ничего, что могло бы изменить мнение о происходящем султана, как в зал вошло ещё несколько человек.
Покидая большой дом у базарной площади, ни Пьер, ни Пелерин, ни даже тамплиеры не думали, что ещё когда-нибудь встретят Казима ибн Малика или его евнуха Хафиза. Они были со слугами, и у всех них блестели у поясов сабли.
Халиб сразу оживился, поняв, что эти посетители не станут рассыпаться в любезностях чужеземцам. Он не ошибся.
– Владыка! – плохо сдерживая гнев, сквозь зубы по-арабски процедил Казим. – Эти люди оскорбили тебя! Их надо убить!
Сердце визиря, наконец, расцвело! Ему так приятно было слышать слова, которые он сам желал произнести вслух, что глаза его загорелись, как ещё недавно взгляд златолюбца Джазила при виде монет.
– Если ты не трус, говори так, чтобы и мы слышали твои слова! – вскричал Пелерин, ощущая, что теперь и настал час битвы, отложенный в доме Казима.
Сарацин поймал взгляд султана и продолжил на доступном чужакам языке:
– Эти люди оскорбили тебя – они посчитали, что могут красть и убивать верных тебе подданных в твоём же городе!
– Я вырежу твой гнилой язык! – кинулся к нему Джосселин, но Пьер резким движением удержал его.
– Это ложь! Кого мы убили или ограбили? – холодно посмотрел Доминик на Казима.
– Владыка, они ворвались в мой дом. Клялись, что заберут всех рабов, а потом вынудили показать моих женщин!
– Невероятно лживые люди! – громко добавил Халиб, едва сдерживаясь, чтобы не добавить слова пожёстче, способные выдать ненависть, ведь советник должен быть беспристрастен.
Владыка с интересом посмотрел на юнца – тот казался всё также спокойным, хотя его спутники пылали яростью. Но на самом деле это было не так – поначалу Пелерин тоже ощутил заражающее дыхание окружающей ярости и тот огонь битвы, который внезапно вливается в кровь и заставляет наносить удары!.. Но он тут же запретил себе это чувство. Он знал одно: бой неминуем – или теперь, или за стенами дворца; и биться будет именно он, потому что это он оскорбил Казима. Он был в гареме, обманул араба – он был уверен: Казим знает, что он не евнух! И это он не позволил нанести удар Джосселину… Пелерин ясно понимал, что та чёрная ненависть, которая сейчас глядела глазами Казима и Хафиза, относилась именно к нему. Он не имел права поддаваться эмоциям, если хотел выжить. А желал ли он на самом деле этого – выжить
– Вы признаёте, что пытались кого-то украсть или убить? – султан пронзительно смотрел в спокойные глаза.
– Нет.
– И у вас есть свидетели, что вы не виновны?
Пелерин отстегнул ножны с мечом и, передав их удивлённому Пьеру, обнажил кинжал.
– Никого, кроме небес! И чтобы доказать правоту, мне, видимо, ничего не остаётся, как доверить им свою жизнь… Я готов сразиться со всеми, кто скажет, что я лгу!
Казим и Хафиз, многозначительно переглянувшись, обнажили сабли.
– Что ты делаешь? – Пьер с тревогой удержал руку готового к бою Доминика и еле слышно добавил, – это безумие!..
– Не беспокойся! – тихо ответил тот. – Ты сам учил меня и знаешь, что я могу победить. Да и выхода иного нет: если кто-то другой решит с ними сразиться, они всё равно захотят биться со мной – или сейчас, или потом. Так лучше уж на глазах у всех, чем ждать удара в спину.
Пьер посмотрел на Казима – тот, не отрывая взгляда, с такой глубокой ненавистью глядел на молодого француза, что он понял: Доминик прав. Он отпустил его руку.
Остальные спутники, не слышавшие их разговора, были не согласны с этим решением, особенно разъярился Джосселин. Ожесточённый, он встал напротив Казима.
– Это мой бой! – воскликнул он с горящим взором.
Его возглас потонул в других голосах. Впрочем, шум не помешал Казиму услышать сказанное, и по лицу его растеклась ядовитая усмешка. Близко подойдя и глядя прямо в глаза Джосселину, Казим очень тихо ответил, так, что слышал только он:
– Я с удовольствием размозжу тебе голову, но в другом месте. А может, и оставлю в живых, – чтобы помучился от своей беспомощности. Ты ведь ничего не можешь сделать, даже найти свою возлюбленную, да?.. – и громко добавил, почтительно поклонившись султану и указав в сторону Пелерина. – Владыка, меня оскорбил этот юнец. Могу я сражаться с ним, не отвечая каждому невежде, желающему укоротить мою жизнь?
Пьеру едва удалось сдержать вцепившуюся в рукоять меча руку Джосселина.
– Что ж, противники сами выбрали друг друга, так что не вижу препятствий. Только вот кинжал против палаша?.. – поднял бровь султан Юсуф.
– Не имеет значения: небо видит, кто из нас лжёт, а, значит, не даст мне пасть! – быстро ответил молодой Пелерин, рассчитывая сохранить силы, держа в руках более лёгкое оружие, и надеясь на свою ловкость.
– Коль вы так уверены… – пожал Юсуф плечами. – До первого ранения.