Новый год по новому стилю
Шрифт:
— Забудь про колготки. Надеюсь, Гришка теперь перестанет на мне срываться… — как-то совсем не шутливо сказала Степанова, закрывая за мной входную дверь.
— Когда забирать Любу? — спросил он, сняв с моих губ тонкий слой помады.
Мне хотелось прижаться к нему, но я боялась испачкать белую рубашку. Пиджак, наверное, висел в машине. Он сорвался по звонку Деда Мороза прямо из офиса, не успев заехать домой, чтобы переодеться в празднично-домашнее.
— Ближе к вечеру…
— Степанова на премию напрашивается?
В его глазах бегали озорные чертики, а в моих — розовые свинки. Я действительно чувствовала себя по отношению к Степановой неблагодарной свиньей: чтобы отблагодарить ее, у меня не хватит никакой фантазии…
— Лия делает это ради меня… — едва провернула я языком.
— А это не одно и то же? Я и ты? Мы же решили, что это будет одно и тоже, разве нет?
Да мы ничего не решали, ты все решил один, а я подчинилась — потому что мне действительно захотелось тебе подчиниться, впервые не встав на дыбы из-за твоих дурацких решений… Хотя, может, я действительно необразованная дура и дальше своего носа в бизнесе не вижу. Да и увидеть невозможно, когда весь обзор закрывает твой нос…
— Гриша, ты замерзнешь… В рубашке.
— А ты меня согреешь… Без нее.
И он снова поцеловал, на этот раз не ограничившись губами — да и зачем мне теперь язык. Я не собираюсь ничего говорить… Я буду лишь согласно кивать.
— Знаешь, куда можно тут сходить? Или уже в Пушкине что-то найдем?
Он вел меня к пассажирской двери, не убирая руки с талии — наверное, грелся под моим пуховиком, мне пух больше не нужен. Я скинула его и потянулась к задней двери. Зря… Гриша перехватил пуховик, но сначала усадил меня в машину, а я бы с большим удовольствием еще постояла на улице. Дождя, что лил с утра, не было.
— Лиза, думаешь Каменцев еще у отца? — спросил вдруг Вербов, едва пристегнувшись.
Я вжалась лопатками в холодную кожу сиденья.
— Не знаю. Зачем тебе это?
— Поговорить. Поставить все точки над i. Мне надоело, что он трепет тебе нервы. Нам нервы, — тут же исправился он. — У меня без его персоны достаточно нервотрепателей. И еще… Я хочу, чтобы ты собрала вещи.
— Сейчас?
Я качнула головой — аленькие цветочки в ушах стали вдруг безумно тяжелыми, как и цветок на шее — он превратился в камень, который тянул меня на дно — болота, из которого я только-только вынырнула.
— Пожалуйста, не сейчас. Я не готова…
— Ты никогда не будешь готова! — перебил Вербов зло. Очень зло, напомнив себя пятничного. — Пионерию отменили задолго до того, как ты пошла в школу. Я хочу, чтобы ты собрала вещи для Любы на пару дней. У Ленки только мальчуковское есть на даче. А я не знаю, сколько мы там пробудем. На сколько хватит меня и отца, ну и тебя тоже… Море хорошего настроения я могу обещать только Любе. Тебе придется натужно улыбаться. Во всяком случае моему папочке. Он не самый приятный в общении человек.
— Гриша, только прошу тебя… Держи себя в руках…
— Я никогда не обещаю женщинам то, что не в силах выполнить, — усмехнулся Вербов. — Я буду стараться, конечно, а так, как пойдет. Но из драк я всегда выходил победителем.
— Где ты дрался?
— Во дворе у деда с горячими южными парнями. Постоянно — значит, каждый день. Но зубы у меня все свои, что странно… Передние выросли у меня довольно рано.
— Так ты действительно не из Питера?
— Нет, не из Питера. Местом рождения у меня значится Ленинград. Успел в последний вагон.
Он успел заодно проехать аж два двора.
— На лето в Кишинев ездил?
— Нет, жил там безвылазно восемь лет. После смерти матери отец сдал меня ее отцу на воспитание, чтобы не мешал. Так что я, можно сказать, дед-домовец через букву Д, от слова Дед. Ну, а потом девочка Лена потребовала забрать меня в Питер. Зря, честно говоря… Мне было у деда намного лучше, но девочка Лена решила, что может стать матерью двенадцатилетнему сорванцу, раз рожать своего ей не дают. В итоге из-за меня они чуть было не развелись. В общем-то они на грани развода всякий раз, когда я появляюсь на горизонте. Русские бабы любят бедненьких да сироньких, у них это в крови. Я тебя не пугаю — просто объясняю, почему Антон Сергеевич для меня посторонний дядька. И общего у нас с ним только фамилия и любовь к Ленке. Елена Владимировна действительно хороший человек. Жаль, что не нашла себе достойного мужа. Но любовь, она такая противная штука… Согласна?
Я кивнула, хотя и не хотела ни с чем соглашаться. Как не хотела и разговоров за спиной у людей, которых в глаза еще не видела.
— Приехали.
Он заехал передними колесами на газон, втиснувшись в поломанную секцию решетки, но я промолчала. Машин у подъезда слишком много — удивительно, что вообще нашел место приткнуться.
— Ты мне обещал! — напомнила я, открыв дверь парадной.
— Я ничего такого тебе не обещал. Я же сказал, что буду с тобой Морозом. А Гришка Мороз — это кишиневский дворовый мальчишка, у которого все должно быть по чесноку. Лиза, ты не вмешиваешься. Время твоих переговоров закончилось, дай мне теперь все решать. За нас обоих. За всех троих, — справился он тут же.
Но решать оказалось не с кем. Квартира встретила нас тишиной, то есть включенным телевизором. Я успела щелкнуть замком, пока Александр Юрьевич выходил в коридор.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Нет…
У меня не повернулся язык сказать, что я пришла за вещами. Таким ссутулившимся и бледным свекра я никогда не видела. Нет, видела, в день, когда с вещами ушел Кирилл. Я нашла силы только для того, чтобы повернуться к Вербову: