"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17
Шрифт:
Впрочем, здесь, как и в Большом Владивостоке, возводя новые районы, строители не забывали и о подземных бетонных убежищах по всему городу. Убежищах, в которых за считанные минуты могло укрыться всё население в случае начала обстрела с моря или бомбардировки с воздуха. Причем учения по гражданской обороне проводили минимум раз в месяц в любую погоду.
Наконец их «Руссо-Балт», с приводом Кегресса (что было обязательным зимой в этих краях), встал у входа в штаб Сахалинского укрепрайона. Дежурный распахнул дверцу, и в салон авто тут же выпуклой стеной ударил заряд снега и морозного воздуха.
Генерал Голенкин, прикрываясь
– Прошу вас, Алексей Владимирович!
Фон Шварц накинул на голову капюшон своего башлыка и, обреченно крякнув, шагнул в метель, благо до входа в здание было рукой подать. Уже в приемной, отряхиваясь от снега и избавляясь от шинели, прибывший прокряхтел:
– Да, уж, Фёдор Ильич, погодка-то нынче разгулялась.
Голенкин деловито кивнул адъютанту.
– Иван Константинович, организуйте нам чаю, что-нибудь к чаю, бутылочку коньяка и к коньячку. И распорядись нам баньку.
Адъютант склонил голову, а хозяин пригласил гостя в свой кабинет.
Фон Шварц, всё с тем же кряхтением, опустился в хорошее кожаное кресло, сказав мечтательно:
– Да, баньку сейчас – это хорошо. Весьма и весьма способствует, знаете ли. Да-с. Эти сутки пути дались очень тяжело, я всё время боялся, что нас просто где-то занесёт. Снег как с цепи сорвался.
Голенкин кивнул:
– Да, узкоколейку с материка приходится всё время расчищать от заносов, иначе эшелоны просто встанут. Нам пришлось вдоль трассы на льду пролива развернуть целые лагеря для обогрева и отдыха, чтобы бригады могли работать, сменяя друг друга, могли поесть горячей пищи, да и просто согреться. Снабжение и обеспечение у них там по высшему разряду, скажу я вам. Усиленное питание, теплая одежда, валенки добротные.
Гость кивнул, оценивая услышанное. Да, с некоторых пор в Империи не приветствуется небрежительное отношение к нижним чинам. А если они там ещё и помёрзнут, то трибунал будет неизбежным. Ответят все. Преступная халатность, повлекшая за собой человеческие жертвы, и подозрение на умысел и диверсию против боеспособности Армии Единства, и, как итог, оскорбление Священной особы его всевеличия. Ведь погибнут его любимые верноподданные. Приговор однозначный – смертная казнь через повешение. Публичная смертная казнь. В назидание другим.
С другой же стороны, не выведи ты людей из теплых казарм на расчистку снега и допусти остановки железнодорожного сообщения с материком – и статья о небрежении служебными обязанностями и вредительстве станет тебе приговором. Вот и крутились местные начальники как только могли, еще летом продумывая, как эта расчистка будет зимой осуществляться, как, какими силами, чем эти силы кормить, снабжать, обогревать, где это всё брать, кто за что отвечает и так далее. И никого не будут интересовать оправдания про то, что кто-то там чего-то не подвез, что заказывали одно, а привезли другое, что начальник склада в запое, а каптёр ушел на ночь к какой-то вдовушке в деревню. За это всё стреляли нещадно. Сам генерал Голенкин собственноручно расстрелял перед строем с десяток таких вот орлов. Втом числе и за пьянство во время дежурства.
А народ у нас, кстати, понятливый. Если всё правильно объяснить и показать, что никакого кумовства у нас нет и кара неотвратима для всех. И точно так же, как спящего на посту во все времена казнили перед строем, так тут всех, кто позволял себе вольности на ответственном посту, расстреливали публично. Объяснив перед этим личному составу, что сей персонаж своими действиями или бездействием поставил под угрозу их жизни и здоровье, ведь из-за него, к примеру, они могли остаться без теплых вещей, валенок и прочего на жесточайшем морозе. Или без усиленного «северного» пайка.
Солдаты же, в свою очередь, быстро смекнули что к чему и уже не сдерживали себя в докладах наверх относительно недостойного поведения, к примеру, того же начальника вещевого склада. Так, если этот начальник склада начнет что-то там мутить и гнать подотчетный товар налево, то доклад командованию поступит незамедлительно. Прямо от помощника начальника склада и поступит, ведь иначе их расстреляют вместе. А если помощник в «доле», то и без него найдется десяток внимательных неравнодушных глаз. Осуществлять хищения и пить водку на работе стало вдруг смертельно опасно. За все эти «художества» тоже стреляли на раз-два. Не говоря уж о количестве расстрелянных по итогам регулярных ревизий. А проверяющим уже не расскажешь, что, мол, «крысы поели». Поели? Не принял меры и допустил? Пожалуйте бриться!
Конечно, расстреливали только в самых вопиющих случаях, когда нужно было показать строю, а так, за более мелкие прегрешения, виновных ждали мрачно знаменитые 13-е Особые отдельные батальоны Инженерно-строительного корпуса, в которых как раз такого рода каторжники и собирались. Людьми каторжники не считались, а были «условно казненными лицами», без прав и даже без имени. Лишь номера, худая одежда да паршивая пайка. Их одевали ровно настолько, чтобы они немедленно не замерзли насмерть и могли работать, а кормили ровно настолько, чтобы хватило сил до завтра. И так изо дня в день на самых жутких работах, куда обычных солдат и рабочих посылать не с руки.
Нет, и там можно было как-то отличиться, получить послабление режима, за которым последует перевод в обыкновенные арестантские роты, а там, глядишь, за ударный труд и примерное поведение могло и условно-досрочное освобождение замаячить, но большинство так и гибли в этих 13-х ООБ ИСК. И таких 13-х ООБ ИСК хватало по всей Империи. В каждой Особой отдельной бригаде ИСК таковой «особый» батальон имелся. А бригад таких уже было больше тридцати.
Причем обычные каторги уже практически опустели, а те, которые что-то добывали, были переведены в подчинение Тринадцатого особого Главного управления Инженерно-строительного корпуса Армии Единства. А уж «Тринадцатая» открыла свои широкие объятия для всего отребья: воры-рецидивисты, революционеры, убийцы, бомбисты, насильники и прочая злачная публика сразу после следствия и приговора отправлялись, как они говорили, «на тринадцатые хлеба», минуя традиционные места отсидок. Кирку или лопату в руки и вперед.
Конечно, это не было тайной. Об этом свободно печаталось в прессе, случались даже дебаты в Государственной Думе, но общественное возмущение попытками спасти насильников и убийц от кары было столь велико, что всерьез эту тему уже никто не обсуждал. Да, и граф Суворин умело поддерживал общественные настроения на сей счет, часто очень ярко живописуя в прессе очередной случай убийства почтенного семейства с целью ограбления или какого-нибудь громкого изнасилования. Да так, что у обывателя кровь в жилах стыла!