Новый Мир (№ 1 2000)
Шрифт:
— Ну что ты, мать, сырость тут развела, — добродушно пробасил Владимир Иванович, взял сына за плечи, притянул к себе и взглянул в глаза. Мальчик смотрел в ответ прямо и внимательно. И вдруг отец подхватил его под мышки, как малое дитя, подбросил в воздух и закричал:
— А вот мы какие! Смотрите! Завидуйте! Мы — Печенкины!
И тряс, тряс мальчика, словно большую тряпичную куклу.
— Володя! — взволнованно воскликнула Галина Васильевна. — Пусти, ты его покалечишь!
— Не покалечу! — засмеялся Владимир Иванович. — Он сам
Взлохмаченный, красный, растрепанный, молодой человек был растерян и удивлен. А тем временем его обступила со всех сторон многочисленная прислуга; наклонив головы и вытянув шеи, улыбаясь любовно и подобострастно, садовники и кухарки, официанты и парикмахеры, массажисты и экстрасенсы громко наперебой приветствовали долгожданного молодого хозяина:
— Здравствуйте, Илья Владимирович!
— С приездом, Илья Владимирович!
— Устали небось с дороги, Илья Владимирович!
— В гостях хорошо, а дома лучше!
— Илья Владимирович…
Юноша вертел головой, улыбался, кивал, вежливо отвечая на каждое приветствие, но его растерянные глаза искали при этом лазейку в плотном кольце обступивших его людей. Что — то взорвалось неподалеку, гулко хлопнуло в утреннем сыром воздухе, и мальчик вдруг так испугался, что даже подпрыгнул на месте. Отец захохотал, тыча в него пальцем, окружающие тоже засмеялись, и только мать, испуганно вздрогнув, прижала ребенка к себе. Он улыбался, как улыбаются дети, когда вот — вот заплачут.
Тем временем все вокруг закричали «ура», и громче всех кричал хозяин дома. Взрыв, который так напугал мальчика, был первым залпом фейерверка, специально устроенного в честь его приезда. Вылетая из травы, хвостатые ракеты стремительно взмывали в белое небо и с резким треском разлетались там огненными брызгами. Фейерверк увлек всех, кроме мальчика. Он нахмурился и громко и сердито произнес вдруг короткое, непонятное слово:
— НОК!
Никто его, однако, не услышал, даже мать — она тоже смотрела на небо и, как все, была увлечена фейерверком.
Молодой человек, Илья Владимирович Печенкин, вернулся на родину после шести безвыездных лет жизни в Швейцарии, где учился в элитнейшем колледже «Труа сомэ», что в переводе означает «Три вершины».
Глава вторая
ЛЮБИЛ ПОД КРОВАТЬ ПРЯТАТЬСЯ
Сославшись на дорожную усталость, Илья сразу лег спать, родители же не ложились. Они сидели в полутемной спальне, с трудом помещаясь вдвоем на узком низком диванчике, и с умилением и гордостью смотрели на спящее свое чадо. Видимо, от избытка чувств отец положил вдруг ладонь на колено матери и стал медленно поднимать юбку, но Галина Васильевна решительно остановила это неуместное и несвоевременное действие, крепко ухватив мужа за запястье. Впрочем, она нисколько не обиделась, а даже прижалась к его сильному жилистому плечу.
— Он такой остроумный, — зашептала Галина Васильевна. — Я спросила: «Что ты любишь больше всего?» Знаешь, что он ответил? «Ленина и пепси — колу…» — Она улыбалась и смотрела на мужа, ожидая его реакции.
— Новое поколение… — прокомментировал Печенкин и пожал плечами.
Как большинство мужчин, он не умел разговаривать шепотом — получалось громче, чем если бы он говорил в полный голос. Галина Васильевна сделала круглые глаза, Владимир Иванович виновато втянул голову в плечи.
— Я только одного боюсь, — взволнованно зашептала мать. — Он совсем не говорит о девушках.
— Ну и что? — удивился Печенкин. — Какие его годы? Я только после армии гулять начал.
— Тогда было другое время. А сейчас… Ты помнишь, что мы видели с тобой в Сан — Франциско? Этот ужасный парад…
Владимир Иванович повернулся к жене, посмотрел на нее и с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться:
— Да ты чего, Галь? Мой сын? Печенкин?
Галина Васильевна смущенно улыбнулась и зашептала:
— Нет, все — таки хорошо, что мы живем в Придонске и до нас эта зараза еще не дошла…
Илья зашевелился, поворачиваясь лицом к стене, и родители замолкли, вглядываясь и вслушиваясь.
Сын спал, как спят малые дети, придавив щекой сложенные ладони, но дышал как взрослый — ровно и глубоко.
Родители переглянулись.
— А я его спрашиваю: «Ты выучил?..» — начал рассказывать Печенкин, но жена перебила:
— Что выучил?
— Латынь… Латынь выучил?
— Выучил, все выучил, — успокоила мужа Галина Васильевна. — Два стихотворения в день…
— Что — два стихотворения в день? — не понял он.
— Когда Илюша был маленький, я заставляла его выучивать два стихотворения в день. Помнишь? Одно утром, другое вечером. Еще при поступлении в «Труа сомэ» они мне сказали: «У вашего мальчика феноменальная память». Знаешь, что я им ответила?
Печенкин остановил на жене вопрошающий взгляд.
Галина Васильевна улыбнулась, глянула гордо и победно и повторила то, что сказала шесть лет назад, с удовольствием процитировав себя:
— Я знаю.
Печенкин кивнул. Возникла пауза. Ребенок дышал ровно и глубоко.
— А помнишь, как он взял моду нас пугать? — зашептала Галина Васильевна. — Годика четыре ему было… Идешь, а он из — за угла — гав! Я так пугалась. Помнишь?
Владимир Иванович напряг память и честно признался:
— Чего — то забыл…
— Ну вот, — расстроилась Галина Васильевна. — Ты же его и отучил. Сам на него из — за угла гавкнул. А он так испугался! Реву было… Зато больше уже никогда не пугал. Помнишь?
— Кажется, помню, — смущенно соврал Печенкин. — Я зато помню, как я за ремень взялся — он мою электробритву раскурочил, — я за ремень, а его нету! Как сквозь землю провалился… Ищу — ищу — нету! А он, оказывается, под кровать спрятался, засранец! Любил под кровать прятаться… Вот засранец…