Новый Мир (№ 1 2000)
Шрифт:
Печенкин куражился, но, кажется, уже не из желания повеселить публику, а от волнения за сына.
Илья взял фолиант и, всматриваясь в выцветший старинный шрифт, стал читать по — латыни — негромко, глухо, монотонно. Ветер стих, и непонятная тревога посетила вдруг Тихую заводь, легкое волнение коснулось душ слушающих — мертвый, таинственный, опасный язык… Эхом разносились над придонскими далями непостижимые слова:
— …Timere potes… potes… potes…
…sed omnes timent… timent… timent…
…dolores mortis… mortis… mortis…
— А
Илья послушно кивнул и стал переводить, запинаясь, коротко задумываясь, тихо и глухо:
— «Я не боюсь тебя, лукавый царь Парсена, — воскликнул Муций Сцевола.
— Меня ты можешь не бояться, но все боятся смерти. А пуще боятся смертных мук! — сказал Парсена и захохотал.
— Я смерти не боюсь! — с этими словами отважный юноша опустил руку в пылающий очаг.
— Ну что ж, посмотрим, — воскликнул царь, но первым закричал от страха. И ужаса».
Илья замолчал и поднял на отца глаза.
Судя по этому взгляду, он был готов к любому, самому немыслимому экзамену. Печенкин смотрел на сына с благодарным восторгом. Галина Васильевна прикладывала к уголкам глаз сложенный мышкой платочек. Гостям не терпелось аплодировать — громко, от души, но, глядя на застывшего, похожего на статую Печенкина, они пока не решались. Владимир Иванович пошевелился, расправил плечи, посмотрел на стоящих вокруг людей. Благодарный восторг в его глазах сменился победным бешенством.
Резко наклонившись, он вырвал из земли здоровенный булыжник, поднял его над головой и закричал так, что на шее вздулись синие, в палец толщиной жилы:
— Это камень! Он мертвый, но я возьму этот камень и положу его в фундамент, а на этом фундаменте построю дом! Самый прекрасный дом! Сегодня мертвое рождает живое!!
Печенкин бросил камень к ногам, и вот тут все наконец зааплодировали…
Мать и сын Печенкины не участвовали в общем празднике поедания ухи с дымком, а удалились ото всех на дощатый настил купальни под свисающие ветви ив. Галина Васильевна стояла на самом краю у воды, Илья за ее спиной полуприсел на деревянное перильце.
— Это мое заветное место, — говорила Галина Васильевна, глядя вдаль. — Сюда я прихожу в минуты радости и печали. Душа моя здесь отдыхает. — Она раскинула руки и заговорила громко и возвышенно, как актриса на сцене: — Отчего люди не летают! Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела!
Галина Васильевна засмеялась вдруг, повернула голову и, ласково глядя через плечо на сына, объяснила:
— В юности я мечтала стать актрисой, учила классические монологи, и некоторые так и остались в памяти…
Кажется, Илье это было не очень интересно, он сделал нетерпеливое движение, чтобы что — то сказать, но перильце вдруг треснуло, ломаясь, и он чуть не упал в воду.
— Ах! — воскликнула Галина Васильевна, подскочила к своему ребенку и прижала его к себе.
— Русская работа, — негромко проговорил Илья, выбираясь из материнского объятия.
— Боже, как я испугалась… — прошептала Галина Васильевна.
— Русь — ская рапота, — повторил Илья громко, презрительно и почему — то с сильным эстонским акцентом.
— Боже, как я испугалась! — воскликнула мать, успокоившись, и, взяв сына за плечи, направила его к берегу. — Пойдем отсюда, Илюшенька. Здесь прохладно, ты можешь простудиться.
Мать и сын шли вдоль берега, когда к их ногам подкатился мяч — несколько молодых людей играли неподалеку в волейбол. Отделившись от компании, за мячом бежала красивая юная девушка в купальнике, с длинными, почти до пояса, распущенными волосами. Илья поднял мяч и бросил ей, девушка поймала, улыбнулась и сделала книксен.
— Здравствуйте, Галина Васильевна! — широко улыбаясь, поприветствовала она маму Ильи.
— Здравствуй, Дашенька, — отозвалась Галина Васильевна. — Ты не простудишься? Ветер холодный.
— Что вы, Галина Васильевна, тепло! — не согласилась девушка и, коротко, робко посмотрев на Илью, побежала.
— Тепло, — грустно улыбнувшись, повторила Галина Васильевна, глядя вслед убегающей девушке, и обратилась к сыну: — Это Дашенька Канищева. Правда хорошенькая? Очень порядочная девушка. Ее папа владеет городскими прачечными, химчистками и банями. Как остроумно выразился наш папа: «Самый чистый бизнес». Правда смешно?
— Мама, я хочу в город, — неожиданно громко и требовательно заявил Илья, сказав, похоже, то, что помешало ему сказать сломавшееся перильце купальни.
— В город? — удивилась Галина Васильевна. — В какой город?
— В наш Придонск.
Склонив голову набок, Галина Васильевна улыбнулась:
— Как это хорошо, что ты назвал Придонск нашим… Меня просто выводит из себя, когда я слышу — «эта страна… этот народ…». Это наша страна! Это наш народ!
Француз сидел по — турецки. Безупречный Прибыловский — на корточках. Печенкин по — разински полулежал на большом узорчатом ковре и деревянной ложкой хлебал из глубокой глиняной миски уху. За его спиной неподвижно стоял официант с перекинутой через согнутую в локте руку салфеткой.
— Идеология у меня одна. Работать! Пахать! Вкалывать! Вот и все… — Печенкин замолчал и задумчиво улыбнулся: — Но вот что интересно… Раньше думалось: будут людям хорошо платить — будут хорошо работать. Ни фига! Тот, кто за копейки раньше вкалывал, тот и за большие деньги сегодня точно так же вкалывает. Ему, в принципе, все равно. А кто был лентяем, тот лентяем и останется, хоть сколько ему плати. Так вот: любит человек работать — он для меня существует. Не любит — я его в упор не вижу! А все остальное, как говорится, от лукавого. Национальность, вероисповедание и все такое прочее… У меня в совете директоров — чеченец и два еврея…