Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая
Шрифт:
Не став спорить, я сменил тему и пересказал папе свои нехитрые школьные дела. Несколько раз папа, извиняясь, отрывался, чтобы ответить на чей-то вызов или электронное сообщение. Когда я рассказал о сегодняшней встрече с комендантом (не упоминая, правда, о такой скользкой теме как Джером и его отношения с Томом) папа вдруг сказал.
— Да, Семен Аркадьевич — это человек тяжелый. Напористый, как носорог. Жизнь для него — это сплошная война. Хотя, конечно, я ни в коем случае не умаляю его заслуг. Он очень многое сделал для селения. Можно сказать, что он и есть его создатель.
Я притих и навострил уши, почувствовав, что сейчас может последовать какая-то интересная история. О взаимоотношениях папы с комендантом говорили столько всего, что я уже сам не знал, где правда, а где вымысел.
— Мы с мамой не раз тебе рассказывали, что представляло собой это место, когда мы прибыли
— Говорят, вы с Семеном Аркадьевичем не очень-то дружили, — заметил я.
— Ну, пожалуй, друзьями мы не были, — усмехнулся папа. — Но и не враждовали никогда. Просто… наши взгляды на некоторые вопросы отличались. Понимаешь, у меня в душе с первого дня теплилась надежда, что цивилизация в конце концов восстанет из пепла. Что стоит переждать некий тяжелый период — и все снова вернется на круги своя. Я был тогда совсем молодым, и, наверное, даже большим мечтателем, чем сейчас. С замиранием сердца я улавливал любые отголоски новостей из далеких уголков земли, взахлеб рассказывал всем о Сиднейском конгрессе, о Содружестве наций… Ну а Семен Аркадьевич, потомственный силовик, мыслил исключительно приземленно и реалистично. Полковник не питал никаких надежд на помощь извне. Главным приоритетом он считал обеспечение автономного снабжения общины всеми необходимыми ресурсами начиная от питьевой воды и продовольствия и заканчивая электроэнергией, топливом, оружием и боеприпасами. Быстро сориентировавшись в постапокалиптических реалиях, он сделал вывод, что цивилизованный образ жизни потерян для человечества если не навсегда, то на неопределенный период времени. Следовательно, о гуманистической моральной основе, властвующей в старом мире, придется забыть, научившись выживать в условиях кулачного права.
В последних словах папы почувствовалась грусть. Он сделал паузу, задумавшись о чем-то. Я припомнил истории о зверствах в наших поисковых группах, о столкновении папы с моим бывшим физруком и спасенном им цыганском пареньке.
— Ну, ты ведь знаешь уже, что тогда происходило, — будто почувствовав мои мысли, продолжил свой рассказ отец. — Я много раз пытался обратиться к Симоненко, чтобы он навел порядок в поисковых группах. Но полковник смотрел на ситуацию иначе и не желал ничего обсуждать. Единственной своей целью он почитал обеспечение выживания и безопасности «своих» людей. И не скрывал, что эта цель, по его мнению, может оправдать любые средства. Он говорил, что мягкотелость и слабость были недопустимы. И что он готов пожертвовать своим добрым именем среди потомков для того, чтобы эти потомки родились вообще. Это были сильные слова — как раз такие, в которых нуждались отчаявшиеся люди в разгар кризиса. Впрочем, он никогда не был популистом. Все, что говорил полковник, отвечало его искренним убеждениям…
Папа был хорошим рассказчиком и я, не перебивая, с большим вниманием выслушал его.
Папа признал, что железной своей рукой Симоненко действительно укрепил позиции общины в регионе и завоевал популярность. В округе разносились слухи о якобы безопасном и процветающем месте, где людей каждый день кормят и поят водой из качественных водных фильтров. Хоть слухи эти были серьезным преувеличением, в ВЛБ № 213, который местные стали называть «Новой Украиной», начали стекаться многочисленные переселенцы. В первые недели ворота лагеря были открыты для всех желающих и их даже приветствовали. Но очень скоро начал остро становиться вопрос продовольствия, воды и просто-напросто жилого пространства.
Совет, возглавляемый полковником, постановил ввести так называемый «визовый режим», чтобы отсеять «полезное пополнение» от «троглотов», к которым относили немощных стариков, малолетних детей, болезненных слабаков, тунеядцев и пьяниц. К себе принимали только людей, владевших полезными навыками и знаниями, а также здоровых мужчин, готовых принимать участие в «экспедициях» или тех, кто способен был купить себе вид на жительство, передав в собственность общины ценное и полезное имущество. Размер платы постоянно возрастал.
Многие из отринутых переселенцев начали разбивать за стенами лагеря свои палатки и землянки, названные в народе «хуторами», надеясь в соседстве с сильной украинской общиной обрести хоть какую-то защиту от бандитов. «Хутора» росли как на дрожжах и совет, с подачи полковника, вскоре издал приказ, которым запрещалось строить «хутора» ближе двухсот метров от баррикад, так как те ограничивали обзор и обстрел. Приказ также предусматривал, что жители «хуторов» могли заработать себе место в лагере путем десятикратного добровольного участия в «экспедициях» при отсутствии взысканий со стороны начальников экспедиционной групп, либо же с помощью труда на благо общины. Некоторые переселенцы действительно начали работать над укреплением баррикад, возведением теплиц и попытками вырастить в них хотя бы какие-то культуры. Большинство же разбрелось в поисках новых мест обетованных.
К началу ноября 56-го и без того плачевная ситуация резко ухудшилась. Мороз по ночам достигал отметок -25 и даже -30 градусов по Цельсию. Люди начали массово замерзать. В те времена едва ли не самым ценным товаром сделались дрова, теплая одежда, спальные мешки и одеяла. Костры жгли круглосуточно по всему лагерю, в том числе и в палатках, из-за этого не раз вспыхивали пожары. Во время многочисленных своих вылазок папа натаскал целый ворох курток, одеял и пледов и в их с мамой землянке они соорудили настоящее гнездо, в котором пытались согреться, прижимаясь покрепче друг к другу, но несмотря на это, зуб не попадал на зуб. По информации в Интернете, мороз наступил по всей планете и стал проявлением «ядерно-вулканической зимы». Какой-то ученый предрек, что среднегодовая температура на Земле опустится до -50 градусов по Цельсию и такой ледниковый период продлится десятки лет. Поговаривали также, что в Южном полушарии морозы не такие суровые, а в Антарктике и вовсе теперь будет наиболее теплый климат, и что только там можно искать спасения. Несколько раз собирались группы, собирающиеся идти на юг, к берегам Эгейского моря, и одна такая даже ушла, хотя о дальнейшей ее судьбе никто не слышал.
В конце того же месяца стало ясно, что «мексиканка» свирепствует на территории Румынии. Тогда полковник постановил полностью запретить иммиграцию и ввести карантинный режим с 300-метровой карантинной зоной вокруг стен селения. По любым лицам, входящим в карантинную зону, за исключением возвращающихся экспедиционных групп, приказывалось открывать огонь на поражение. Папа с самого начала возражал против этого варварского приказа, но в этом его не поддержал практически никто — в ужасе перед призраком мора, ширящегося Европой, люди готовы были на все ради собственной безопасности. Пулеметчики косили случайно забредавших в радиус обстрела бродяг, уже даже не предупреждая и не считая метров, пока «Новая Украинка» не обрела репутацию кровавой крепости, которую стоит обходить десятой дорогой.
Позже начали происходить нашествия. Поначалу бандиты не решались атаковать сильную и хорошо вооруженную общину. Но с усилением голода, мороза и эпидемии, да еще и когда стало ясно, что украинская община больше ни с кем не разговаривает и не торгует, нападения стали происходить едва ли не еженедельно. Несколько раз нападали крупные ватаги боевиков-«гастролеров», против которых приходилось защищаться всеми доступными средствами. Но в основном на лагерь шли группы отчаявшихся местных, и далеко не всегда, по воспоминаниям отца, они были настроены агрессивно. В первых рядах часто виднелись женщины, несущие на руках детей, люди размахивали румынскими и украинскими флагами, пели песни, несли транспаранты и плакаты с надписями вроде «Пощадите!», но ответ был неизменно тем же — пулеметный огонь. Голова полковника Симоненко седела, на его лице ежедневно пролегали новые морщины, глаза наливались кровью, но руки сжимались в кулак и становилось ясно — он не остановится ни перед чем, чтобы отстоять то, во что верит.