Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая
Шрифт:
Маричка, так и не произнесшая ни слова с того момента, как от ее головы отвели дуло пистолета, и находящаяся, по-видимому, в шоковом состоянии, отстраненно занималась в это время перевязкой раненых. Даже странно, что ей хватило на это выдержки в такой момент. Занимаясь своими делами, я слышал, как командир комсомольцев с простреленной голенью и второй раной в верхней части бедра постоянно стонал и матерился, а Петька — просто жалобно скулил.
— Я сделала, что могла, — услышал я голос Марички, когда заканчивал переупаковывать рюкзаки. — Один, у которого рана на лице, выглядит плохо.
Я безразлично покачал головой. Всех этих людей, безусловно, стоило убить. Я понятия не имел, почему мы возимся с ними.
— Оставь их, — буркнул
— Если оставить их так, их сожрут собаки, — прочитав, видимо, мои чувства по выражению на лице, прошептала Маричка.
— Тогда пристрели их, — пожал плечами я.
— Ты же решил взять с собой ту девушку, да? — Маричка кивнула в сторону джипа, где я запер Юльку.
Вообще-то я еще не думал об этом. Запер ее в клетке, чтобы исключить какие-либо неприятности. Но Маричка истолковала все по-своему.
— Так давай и этих с собой возьмем. Они же пленные. По нам не станут стрелять, если с нами будут пленные. Разве нет?
Я презрительно покачал головой. Наивно было полагать, что евразийцы станут церемониться ради спасения жизней троицы неудачников-комсомольцев. Их вряд ли остановил бы даже пленный кадровый офицер. Для кого для кого, а для евразийцев люди всегда были расходным материалом.
— Пожалуйста, — прошептала девушка, прочитав на моем лице колебание.
Даже не знаю, зачем я слушал ее. Но все же послушал. Остатков моих сил, временно данных «Валькирией» едва хватило на то, чтобы затащить двух стонущих и матерящихся раненых в клетку, где уже лежала Юлька. Закидывая туда второго, особенно дюжего, с кровоточащей раной на шее, я понял, что время на исходе.
— Умеешь водить?
— Немного.
— Тогда веди. Вот ключи.
— Куда ехать?
— Прямо. Едем к Генераторному. Машину бросим на подъезде к селению. Вместе с этими, — я кивнул в сторону кузова-клетки.
— А дальше?
— Дальше пешком.
Кажется, я вырубился, едва уселся на переднее сиденье. Дальше ничего не помню.
§ 63
Когда открыл глаза, понял, что над землей утро. Далеко не сразу сообразил кто я, где и почему. Пока ясно было лишь то, что я жив. В мышцах чувствовалась слабость, в горле было сухо, а голова потрескивала, как с похмелья. Но все это были волшебные ощущения жизни. Окинув подслеповатым взглядом место, где проснулся, я опознал контуры старой деревянной мельницы, брошенной еще в незапамятные времена. Вспомнил. Здесь мы остановились заночевать, если так можно было назвать состояние, в котором я вчера пребывал. Крыша уже практически не в состоянии была защитить от дождя из-за прогнивших досок. Но дождь прекратился — осталась лишь уютная умеренная облачность, благословение жителей пустошей, позволяющая путешествовать днем, подвергаясь чуть менее убийственному воздействию ультрафиолета, чем при отсутствии облачности.
На колышках надо мной был растянут плащ-палатка. Уставившись на черное пятно, въевшееся в плащ, я ощутил, как в памяти всплывают призраки вчерашних видений, которые были, как теперь вполне очевидно, не только лишь видениями. Я вспомнил, что кровь принадлежит командиру тройки «комсомольцев», которых мы, вместо того, чтобы ликвидировать и спрятать тела, как полагается, зачем-то оставили живыми в их же машине, наверняка оснащенной датчиками, на подъезде к Генераторному, где их, скорее всего, вскоре найдут их товарищи. Вспомнил, как всю прошлую ночь с плаща обильно стекала вода, на небе беспрерывно грохотал гром, а мы лежали, умостившись на единственном на мили вокруг сухом месте, и были заняты лишь одной мыслью — станет ли та ночь для меня последней. Помню, у меня был невероятный жар. Очень часто меня рвало. Кажется, я продолжал постоянно говорить что-то в бреду. Уверен, что в этих словах не было ничего хорошего. Но она оставалась рядом.
Я вспомнил, как к моему лбу прикасалась холодная, мокрая тряпка у нее в руках. Касание было приятным, хоть почти не снимало жар. Она держала
Это было нечто вроде детской колыбельной. Совсем простенький, наивный мотив. Неестественный, противоречащий всему, что только существовало в этом мире. Голос у нее был севшим, с хрипотцой, но все же хранил остатки былой звонкости. Ее пение странно гармонировало с шумом дождя, сливалось с ним в какую-то немыслимую симфонию, льющуюся в мой мечущийся в бреду мозг, словно лекарство. Музыка успокаивала. Музыка манила к себе, обещала успокоение.
Нам обоим казалось той ночью, когда я балансировал между горячечным бредом и мертвенной слабостью, что вопрос лишь в том, как скоро я усну тихим сном. Как скоро перестану мучаться и метаться. Каждый из нас мечтал, чтобы эта ночь поскорее осталась позади. Даже если вместе с ней для меня останется позади и все сущее.
— Маричка, — хрипло позвал ее я, едва разлепив губы.
Мне никто не ответил. Я нашел в себе силы, чтобы повернуть голову вначале влево, а затем вправо, и даже пошевелить рукой, ощупывая пространство около себя, но я убедился лишь в том, что ее нигде нет. Пробудившееся сердце забилось чуть чаще. Я ощутил внутри странную пустоту и нарастающую тревогу. Я вдруг подумал, что она ушла. Ушла насовсем.
— Маричка! — снова позвал я.
Страх из-за того, что ее нет, вдруг вернул в мое обессиленное тело силу духа. Я перевернулся на живот, потом присел на четвереньки. С трудом подполз к сваленным у меня в ногах рюкзакам, на которых, как и на плаще-палатке, виднелись въевшиеся бурые пятна. Поверх рюкзаков лежал автомат со сложенным прикладом, но я отбросил его прочь и расстегнул молнию. Я не знал точно, что ищу. Может быть, воду. Пить хотелось просто невыносимо. Ослабевшими пальцами я перебирал какой-то хлам. Сигареты… жевательная резинка… баночка «бессонного напитка» со вкусом кофе. При виде банки меня затошнило. Хотелось воды. Хотя бы грамм простой воды.
Оставив рюкзак, я подполз к дыре меж прогнивших досок пола, где виднелась большая лужа, оставшаяся со вчерашнего дождя. В воде я увидел бледное, осунувшееся лицо мужика, выглядящего куда старше тридцати из-за нездорового вида, темных кругов под глазами, преждевременной седины на голове и щетине. Помимо старого шрама на лбу теперь был еще свежий рубец, длинный и тонкий, рассекающий лицо от глаза до верхней губы. Сложив ладони лодочкой, я зачерпнул грязную воду из лужи и вылил на лицо. Несколько капель, кажется, попали на губы, и я с наслаждением облизнул их. Я выпил бы и всю эту лужу, если бы остатки прочно вдолбленных еще в детстве инстинктов не подсказывали, что содержащиеся в ней радионуклиды укоротят мне жизнь на несколько месяцев. Я выплеснул на лицо и на голову еще несколько ладоней воды, чтобы освежиться. Потом уперся руками в гнилые доски и, не обращая внимание на их натужный скрип, заставил себя встать. Рана на левой руке, усугубившаяся из-за вчерашнего упражнения с веслами, давала о себе знать, но, кажется, за ночь чуть срослась. Ушибленные ребра тоже беспокоили, но боль была терпимой. Поднявшись, я пошатнулся, но на ногах устоял. Зрение было довольно ясным. Очень хотелось пить. И немного даже есть.
Кажется, организм переборол отраву.
— Маричка-а-а! — позвал я ее уже громче.
Вновь подойдя к рюкзаку, я поднял автомат, по привычке вытащил из гнезда магазин, убедившись, что обойма полна. Верно, вчера у меня не было необходимости использовать его. Сняв оружие с предохранителя, вышел на улицу. Прихрамывая, обошел мельницу вокруг, убедившись, что ее нигде нет. Собирался было идти искать дальше, но вдруг понял, что не знаю, в какую сторону.
— Ничего. Она вернется, — буркнул я себе под нос, с непонятной убежденностью.