Новый мир
Шрифт:
По приказу наставника она соблазнила комиссара полиции Пиблс, завербовала его в секту. Дальше началась работа по одурманиванию населения. Метод простой: на любой вызов по частному адресу выезжает, помимо обязательных участников, «специально подготовленный сотрудник». Он устанавливает в доме газовую бомбу и простое устройство, включавшее в нужный момент запись вступительной лекции из вербовочного цикла. Обитатели дома, понервничавшие накануне, получившие дозу ядовитого газа, вызывали врача. Тут включалась передача, и внимание людей притуплялось — они были оглушены всем происходящим, не придавали значения
Иногда случались курьезы. Например, врача не вызывали. Тогда в ход шла тяжелая артиллерия — Алиса обращалась за помощью к любовнику, и «пациентов» увозили силой, имитируя полицейский рейд. Пару раз Алису пытались изнасиловать обалдевшие «пациенты»-мужчины и однажды — женщина. Это считалось издержками производства, и Алисе рекомендовалось не обращать внимания на чепуху. Она делала вид, что не обращает, но все ясней понимала: этим путем она карьеру не сделает. Она расходный материал для сектантов, а не ценность. Поэтому на допросе не запиралась, сдавала всех подряд, говорила охотно и с вызовом. Производила совершенно омерзительное впечатление, которым явно гордилась.
Федералы арестовали толпу народа — часть личного состава полиции Пиблс и Эдинбурга, два десятка сектантов, включая непосредственного руководителя Алисы Фройд, но я видела — это пустой шум. Взяли ячейку, которой из-за ее никчемности даже серьезной работы не поручали. Пусть, мол, забрасывают невод, вдруг попадется крупная рыбешка. А если попадутся сами — не жалко. К убийству Мигеля Баша, исчезновению его сестры и покушению на Лоренса Хикати все эти люди не имели никакого отношения. Случайность. Просто случайность.
Просидев в бюро практически до полуночи — и чудом разминувшись с легендарным стажером Кентом, — я наконец поехала в Пиблс. За мной прислали машину, я упала в темное, теплое нутро большого седана и отключилась. Лишь через несколько минут я поняла, что мои глаза открыты и я бездумно смотрю за окно, не осознавая и не узнавая пейзаж.
Я очень люблю Шотландию. И Эдинбург люблю. Даже в самый пасмурный день он всегда казался мне ярким, как дорогая игрушка. Аж лизнуть хочется. Чистые пешеходные улицы, мощенные брусчаткой, как в старину, — и тщательно вымытые, можно босиком ходить, ноги не сильно испачкаются. Высоко вознесенные транспортные эстакады, словно парящие над зданиями в ретростиле. Тщательно восстановленные руины замков на скалах вокруг бухты. Приглушенная, добрая вечерняя иллюминация. Мужчины, которые вот уже полтора тысячелетия носят килты. Когда-то они дополняли свои юбки рубашками и плащами, потом — мундирами и офисными пиджаками, а сейчас носят кто с чем хочет. Женщины в разноцветных платьях и смешных туфельках. Шпили древних соборов. Витражи. Крики наглых чаек. Запах моря, кофе, пирожков и чего-то еще, что есть только в Шотландии, но я не могу идентифицировать источник.
Я смотрела в окно машины и видела совсем другой Эдинбург. Словно нарисованный на мятой серой бумаге черной краской. Все статичное
А может, я ошибаюсь?
Может, не существует как раз тот, другой мир?
И я впервые увидела то, что есть на самом деле? То, вместо чего сектанты предлагают свой новый мировой порядок — и неспроста люди так охотно соглашаются…
И лишь когда мы выехали из города, я выдохнула. Словно бы разжалась рука, державшая меня за горло.
Только сейчас я поняла: в этом черном, измятом и растоптанном мире за мной следили из каждого темного переулка.
Нина рыдала и тряслась крупной дрожью. Не знаю, что она пила, но несло от нее прямо-таки смертоносно — не спасало даже открытое настежь окно.
Как ни странно, я не почувствовала ничего. Ни радости от того, что она нашлась, ни презрения к ее срыву, ни ужаса от того, что она натворила.
Утром она внезапно исчезла. Никому не сказала ни слова. Я несколько часов пыталась пробиться на ее чип — счастливый голос Нины на автоответчике просил звонить позже. Ее сын почуял неладное и ударился в рев. Мой сын, услыхав плач, решил поддержать компанию.
Она пришла так же неожиданно, как и ушла. Просто вылезла из канавы, в буквальном смысле, перед самыми воротами поместья. Ума не приложу, как ее пропустили внутрь. Наверное, сказался аристократический инстинкт самосохранения — и тщательно вышколенной прислуги — любой ценой скрывать позор, в котором замешаны близкие.
Нина была пьяна в дым, по уши в грязи, в чужой куртке, джинсах на голое тело, босиком.
И в крови.
На воротах ей выдали дождевую накидку, тщательно закутали — сама она уже не могла попасть в рукава, — и боковыми тропками, через дальний сад провели ко мне. Где-то по дороге у Нины началась истерика. С криками, попытками поваляться по земле и прочей красотой. Первое, что она сказала, увидев меня: «Хочу сдохнуть». Эту же фразу она повторила еще раз двадцать в течение следующего часа. С разными интонациями.
А я смотрела и думала.
Кровь была не ее. Где-то в перерыве между суицидальными требованиями Нина сообщила, что убила кого-то. Где — не помнит. Да, свидетели остались. А еще она вдребезги разнесла какую-то забегаловку, ту самую, где убила.
В общем, все плохо.
Теперь ей не отмыться, и Йен все узнает, да и пусть, потому что она никогда уже не сможет выйти на люди, ей стыдно. Она вообще не знает, что делать. В тюрьму, наверное, даже неплохо бы попасть, но попадет она в клинику. Потому что все, это конец.
А потом явилась леди Памела, и я не успела задержать ее.
Нина уставилась на супругу патриарха клана Маккинби широко раскрытыми глазами. Я поняла, что произошла катастрофа. Нина тоже.
— Санта, — повелительно произнесла леди Памела, — горячую ванну. Немедленно. Делла, у тебя остались еще те волшебные таблетки, о которых все рассказывают шепотом, так, чтобы я не услышала? Принеси их, пожалуйста. Санта, грязную одежду уничтожить. И если кто-нибудь проболтается — мне тоже бывает стыдно. И я тоже от стыда делаюсь агрессивной. Очень агрессивной. Не советую провоцировать мою агрессию.