Новый путь

Большаков Валерий Петрович

Егорычев смотрел на меня, почти не мигая, серьезно и хмуро.

— Почему я должен вам верить? — сухо спросил он. Линзы очков блеснули закатным заревом. — И кто вы вообще?

— Лучше мной не интересоваться, — хмыкнул я невесело, — а то, боюсь, заинтересуются вами. Все сведения, предоставленные здесь, точны до последней запятой. Можете, конечно, проверить их по своим каналам, но будьте крайне осторожны. Ну-у… ладно, мне пора.

— А если я поинтересуюсь, кто за вами стоит? — тон опального секретаря приобрел легкую агрессию.

— А их много, — усмехнулся я. — Весь советский

народ. Ну, почти весь, коли по правде. Да, вот еще что… Возможно, мне не стоит об этом говорить, но… Короче. Где-то через год, в конце февраля семьдесят седьмого, в гостинице «Россия» вспыхнет страшный пожар. Как бы цинично это не звучало, но для вас, Николай Григорьевич, беда станет прекрасной возможностью окончательно убрать Гришина, ведь именно по его настоянию «Русский Хилтон» сдали с недоделками. Постарайтесь спасти людей и… предупредите Андропова — весьма вероятен поджог, даже теракт.

— Да с чего вы… — выдавил ошарашенный Егорычев.

— Всё! Удачи! — Уловив движение на аллее, я отшагнул в заросли.

Непонятная суета напрягала, улавливаясь чуть ли не кожей — шастали пятнистые тени, прыгали лучи фонариков, невнятно долдонили рации. Облава?

Выбежав на «лечебную тропу», я чуть было не налетел на плотного верзилу в камуфляже. Он сжимал волосатой лапой изящную коробочку «Тюльпана», шипевшего помехами.

Неуклюжий с виду, верзила явил бесподобную прыть — упав на корточки, крутанулся, махнул ногой, «скашивая» меня. Я подпрыгнул, сгибая колени, но бить резвого стража не стал — отскочил, да и рванул на сверхскорости по дорожке, только камушки брызнули. Реакция у верзилы была неплоха, он уловил промельк размытой тени, и крикнул мне вдогонку:

— Сто-о-ой…

Слабевший голос охранника упадал в низкие частоты, до хтонического зыка, пока воздух, бивший мне в лицо, не «выключил звук».

«Странно, скорость упала!» — махнуло в голове удивлением. Раньше я вообще бы никого не услыхал…

Солнце село, в парке зажглись фонари, раздвигая сумрак, растаскивая темень по закоулкам. Неясная фигура метнулась наперехват, и я резко затормозил, чтобы не снести служивого. Присев, тот развел руки, но у меня не было желания испытать силу его объятий. Нырнув в прогал между нумидийских сосен, я запетлял, выскакивая на пустынную аллею.

Нет, мне не сюда. Увернувшись от прысков фонтана, ускорился и перемахнул парковую ограду, едва не закувыркавшись по склону, поросшему фисташкой.

Выдохнул я внизу, на обочине серой ленты асфальта. Стояла бесподобная тишина. Лишь изредка, отвечая порывам ветра и нагоняя тревогу, шуршала листва, а с моря докатывался шелковый шелест прибоя. На подрагивавших ногах я зашагал по дороге вниз, успокаивая бухавшее сердце. Воспользовавшись упадком сил, вновь стали заедать сомнения.

Стоило ли вообще рисковать со сливом, подвергать опасности и себя, и Егорычева? Пойдет ли он ва-банк? Там, в «прекрасном далеко» две тысячи восемнадцатого, мы с Леночкой сильно гордились, что верно выстроили психологические профили Николая Григорьевича, Геннадия Ивановича, Григория Васильевича… Вот только реальная жизнь не вмещается в прокрустово ложе нашего черно-белого понимания. Всяко быват…

Я встрепенулся, заслышав подвывание мотора, и сразу напрягся. Прыгать в кусты? Или обождать?

За поворотом качнулись лучи фар, высвечивая черные стволы, словно оглаживая деревья тусклым сиянием. На дорогу выкатился шустрый «ПАЗик». Светясь пустым салоном, автобус запылил, съезжая на обочину. Взвизгнули, приглашая войти, складные дверцы.

— Куда? — лапидарно вопросил водитель с роскошным чубом, выпущенным из-под фуражки таксиста.

— В Ялту, — ответствовал я не менее лаконично.

— Садись.

— Спасибо.

Лишь бухнувшись на мягкое сиденье, осознал, до чего же я вымотался. Набегался…

Подвывая мотором, «ПАЗик» вывернул на приморское шоссе. Впереди замерцала россыпь ялтинских огней, а слева, стыдливо прикрывая нечто промышленное или жилищно-коммунальное, распростерся циклопический плакат: «План — закон! Выполнение плана — долг! Перевыполнение — честь!»

Изображенный в два цвета рабочий утверждал сей советский мем взмахом богатырской длани. М-да… Если такой зарокочет: «I`ll be back!», задохлик Шварценеггер описается…

«Выходит, я свой план тоже перевыполнил, — подумалось лениво. — Пересекся с Егорычевым еще в этом году! Честь мне — и грамоту на стену. Но! А почему вообще надо дожидаться шанса? Почему бы не создать ту самую редкую возможность? — я беспокойно заерзал, чуя подступающий азарт. — Нет, в самом деле! Поездку в Ленинград ты запланировал на зимние каникулы. Молодец, «план — закон!» А если съездить туда на осенних? И не одному, а со всем классом? Посетить «колыбель революции», подняться на борт «Авроры», покричать «ура!» на параде… Алиби — стопроцентное!»

Идея настолько захватила меня, что тревоги мои обнулились, а страхи пожухли и облетели с души.

«Думай, голова, думай! — как дед говаривал…»

Четверг 9 октября 1975 года, полдень

Первомайск, улица Чкалова

— Здравствуйте! — заглянув в дверь школьного комитета комсомола, я обнаружил инструктора райкома ВЛКСМ, в гордом одиночестве заполнявшего «портянку» ведомости. — А где комсорг?

Сухопарый инструктор оторвался от бумаг. На его узком, будто бы изможденном лице проступил явный интерес.

— А нету! — весело ответил он. — Володя Лушин отучился и выбыл, а нового никак не выберут.

— Упущение, — сказал я рассеянно.

— Согласен! — инструктор развел длинными костистыми руками. — В ноябре проведем отчетно-перевыборное. Вот только кандидаты что-то в очередь не становятся…

Задумчиво кивая, я оглядел кабинет. Без перемен.

У стены с гипсовым барельефом Ленина пылились знамена из пафосного бархата с золотым шитьем. Безыдейно загораживая красный уголок, громоздилась древняя аппаратура школьного радио — с самодельным микшером и роскошными наушниками фирмы «Сони». Старые стенгазеты, небрежно свернутые в рулоны, завалили подоконники двух широченных окон; в простенке чах мещанский фикус, а прямо напротив двери воздвигся огромный письменный стол на мощных тумбах. К нему, как ножку буквы «Т», пристыковали пару легковесных, тонконогих столиков, накрытых общей зеленой скатеркой.