Новый путь
Шрифт:
Марк Аронович грянул командирским голосом:
— Выходим по очереди, бойцы, не создаем давки! М-м… Следим за вещами, а то оставите еще. И не разбегаться, наш поезд отходит через полчаса!
— Выходим, ребята и девчата! — вторила классная.
— Па-азвольте, мадам, — куртуазно склонился Зенков, отнимая у Цили Наумовны ее багаж.
— Позвольте, мадмуазель, — одной рукой я подцепил изящный Инкин чемоданчик, другой потащил свою сумку.
— Мерси! — чопорно откликнулась мадмуазель.
Кто-то празднично
— Одесса-мама!
— Таки-да!
— Ой, Изя, вечно ты…
— Приехали, приехали!
— Ну, вот и ты догадалась.
— Житие мое…
— А не опоздаем?
— Да не должны, вроде…
— Точка — и ша!
В тесном проходе я ощутил чувствительный щипок. С трудом вывернув голову, обнаружил за спиной довольно улыбавшуюся сестричку.
— Домой отправлю, чучела! — пригрозил я ревнивице.
— Не отправишь! — Настя показала мне розовый язычок.
Ворча про разбалованных родственничков, я покинул автобус. Опустил сумку на колесики, и покатил к вокзалу. Инна, косясь на одноклассников, взяла меня за руку. Одновременно нести чемодан и вести за собой его владелицу было затруднительно, но приятно.
— Сосну жалко, — Хорошистка беззаботно улыбнулась. — Одного его не взяли. А за что он тебе «спасибо» говорил?
— Где?
— На автовокзале, я слышала.
— А-а… Да по математике подтянул, чтобы двойки не было в четверти, — соврал я, а затем сказал правду: — Юрке сейчас не до экскурсий. У него мама выздоровела.
— А она что, болела? — округлила Инна синие глаза-озерки.
— Ноги ее не слушались. Еле ходила, да и то на костылях.
— Да-а?! А сейчас?
— А сейчас с палочкой шкандыбает. Первый раз за год сама в магазин выбралась! И отец у Юрки пить бросил, на работу вроде устроился.
— Вот так… — расстроенно вздохнула девушка. — Кто-то учится, а кто-то мучится… А я-то думаю, и чего Юрик так сияет? Притворяется, что ли? А он по-настоящему… — минор незаметно обратился мажором, и Хорошистка прыснула в ладонь: — Я столько мам сразу в жизни не видела! Ну, на вокзале, провожали когда. А твоя — красавица просто!
— Вся в меня! — довольно расплылся я.
Мы поднялись по ступеням и прошли гулким залом ожидания.
— Внимание! — опал раскатом дикторский голос. — Объявляется посадка на скорый поезд «Маяк» Одесса — Ленинград.
— Наш! Наш! — заволновался десятый «А».
На путях толклись составы. Вывозной тепловоз мерно гудел, вытаскивая из отстойника на посадку вереницу чистеньких вагонов. Подвывая моторами, катилась электричка на Котовск. Зеленый ВЛ-60 грелся в тупичке, уставясь в стенку буферными фонарями.
Больше всего народу толпилось у первого пути, где скучились ларьки с газ-водой, мороженым, пивом, пирожками и коржиками. Самые сноровистые заняли лавки, а которым не хватило мест, восседали на чемоданах. Но все
— Сейчас поедем! Сейчас поедем! — заплясала Маша от полноты чувств.
Настя подошла и робко приткнулась сбоку. Я обнял ее за плечи, и она тут же прижалась, выказывая сестринскую любовь да искреннее раскаяние.
— Продолжается посадка на скорый поезд «Маяк» Одесса — Ленинград…
Тот же день, позже
Первомайск, улица Тракторная
Томаш Платек сбегал в продуктовый за хлебом и молоком — нравилось ему местное лакомство. Отрезаешь ломоть хлеба, желательно «белого», за двадцать две копейки, легонько смачиваешь молоком и присыпаешь сахаром. Чашку цельного пастеризованного в одну руку, самодельную пироженку — в другую, и лопай на здоровье.
Перехватив авоську у калитки — молоко в трехлитровой банке плюхнуло под капроновую крышку — нумерарий незаметно проверился. Никого и ничего.
Улица тихая, почти безлюдная, да и благообразную хозяйку, что сдала им флигелек, не каждый день увидишь — старушонка подрабатывала сторожихой на промтоварной базе, бдела сутки через трое.
Томаш поплутал по дорожке, затейливо обложенной кирпичами, выходя к летней кухне в глубине сада. Аглауко встретил его протяжным стоном, и у Платека снова испортилось настроение.
Насупившись, он отнес продукты на свою половину. Занял стул и сложил руки на коленях. Подстрелили Мути две недели назад, и вылечить напарника было нетрудно — два сеанса по часу, и Аглауко запрыгает, как козел. Но Томаш не торопился…
Пулю он удалил, и боль снимал, и не позволял ране воспалиться… Всё! И больше ничего!
Нумерарий страдальчески сморщился. Он сам себя загнал в этическую ловушку, выхода из которой нет. Только вот его мучения никаким анальгином не унять. Вытянув левую руку, «солдат Господа» расставил пальцы, мрачно глядя на кольцо — сам Отец выдал его молодому Томашу в знак принятия обета верности.
Тяжело встав, Платек прошаркал на половину Мути. Тот уминал старый диван с резными полочками на спинке. Ворочался, скручивая простынь в жгут, или валялся, натягивая одеяло до плохо выбритого подбородка — здешними лезвиями «Neva» можно только строгать.
— Скажи, Мазуччо, только честно, — выдавил Аглауко, зыркая черными угольями глаз, — ты что, не хочешь меня лечить?
— Хочу, — буркнул Платек, отводя взгляд.
— Так какого дьявола… — Мути замер. — Сто-оп. Я по-онял… Ты против того, чтобы ликвидировать Миху!
— Да! — рявкнул Томаш, краснея. — Во мне все восстает против убийства!
— Но и нарушить приказ отца Альваро ты не смеешь… — задумчиво выговорил итальянец, не обращая внимания на вспышку напарника. — Вот и тянешь.