Шрифт:
Глава первая
Я открываю глаза и сразу чувствую нарастающую панику. Мы с Витькой только что легли спать в своем доме, дети отправились в свои первые путешествия. После стольких лет я уже и забыла эти серые стены. И вдруг… Я открываю глаза, и передо мной серые стены противоатомного бункера из нашего детства. Мы были совсем детьми – каких-то девятнадцать лет!
Почувствовав напряжение мочевого пузыря, попыталась встать, но голова внезапно резко закружилась, заставляя меня прекратить эти упражнения. Тогда
– Витя! – негромко зову я, думая о том, что сойти с ума сейчас было очень некстати.
А я точно сошла с ума, иначе откуда галлюцинации?
Появляется заспанный Витька. Звезды! Какой он молодой, совсем ребенок! Но выбора особого у меня нет, поэтому просто прошу парня, думая о том, что с проблемами разберемся позже. Когда в туалет схожу.
– Вить, до унитаза отнеси, пожалуйста, – прошу я его, на что возлюбленный только кивает, привычно бережно беря меня на руки, чтобы отнести в санитарный блок убежища.
Обнаружив на себе узкие джинсы, очень нехорошо отзываюсь о молодой неумной девочке, боящейся всего на свете и потому создающей себе проблемы. С джинсами я справляюсь, с давно уже непривычным бельем тоже; решаю свои текущие проблемы и понимаю, что падать на бетонный пол – очень плохая мысль. Мне точно не понравится.
– Витя, я все! – сообщаю мужу о своей готовности, только сейчас сообразив, что не чувствую его. В душе как будто чего-то не хватает.
Мысль о том, что с Витькой что-то случилось, пронзает меня, будто молния; я резко вскакиваю и падаю, встречаясь с полом. Сознание гаснет вместе с последней характеристикой своего ума и интеллекта.
Открыв глаза, обнаруживаю себя в кровати. Где я еще могу себя обнаружить? Рядом со мной стоит Витька, перевязывая, но я по-прежнему его не чувствую и потому хватаю рукой за рубашку, подтаскивая к себе. Парень явно удивлен, и теперь я понимаю почему. Если я в бункере, ходить не могу, значит, совсем недавно я бодала головой выходной люк. Я и не могу чувствовать Витьку – слияния еще не было! А своим поведением я его еще и напугаю, но, хоть убей, не помню, как себя вела в то время.
– Витя, я тебя люблю… – тихо говорю я, пытаясь вспомнить, что тогда было.
– Я тебя тоже люблю, котеночек, – отвечает мне муж, еще им не ставший. – Сильно ты головой-то стукнулась, душа моя… – продолжает он по-русски.
С трудом удерживаюсь от того, чтобы ответить. Я не знаю, какой это Витька – тот же или же он тоже проснулся здесь, как и я. Если сочтет сошедшей с ума, неизвестно же, как поступит. Запрёт где-нибудь и будет кормить из жалости, а я так не хочу! Сейчас он формально глава бункера, значит, все системы подчинены ему…
– Штаны с меня стяни, пожалуйста, – прошу я его, не зная, что делать дальше.
Зато знает парень. Легко стянув с меня джинсы, он улыбается и так знакомо гладит, что я опять чувствую подкатывающую истерику. Я не хочу все проходить заново! Не хочу! Но меня точно никто не спросит. Поэтому я просто буду делать все, что он скажет, пока не смогу понять, что вообще происходит и почему я не в своем доме, а в бункере. Неужели мне все приснилось? Но медицина же в голове осталась!
– Я пойду приготовлю поесть, – сообщает мне совсем юный Витька. – Потом будем с твоей головой разбираться.
– Главное – не отрезать, – хихикаю я, не сдержавшись, за что получаю нечитаемый взгляд.
Удивленный Витька уходит, а я сначала проверяю то, что могу проверить, понимая, что дело не в сотрясении, которого, кстати, нет. Точнее, оно есть, но вот прямо такое нарушение координации силе удара не соответствует. Я там должна была полчерепа оставить, а у меня скорее царапина. По крайней мере на ощупь. Ну полом я себе, конечно, добавила ощущений… И в этот момент меня наконец накрывает.
Я горько рыдаю: от пустоты в душе там, где обычно был Витька, от осознания, что мне все приснилось, от общего нашего положения. Была война или все произошло как во сне? То есть мы крысы в лабиринте или нет? Как это узнать? Не насторожу ли я Витьку? Но я же люблю его! А он?
За рыданиями не замечаю вернувшегося парня. Витька бросился ко мне, оставив тележку с едой сиротливо стоять у входа в отсек. Парень обнял меня, утешая так, как только Витька умеет, а я все не могу прекратить плакать. Произошедшее внутренне воспринимается как катастрофа всей жизни, поэтому я сотрясаюсь в рыданиях. Странно, но парень не растерялся, а взял меня на руки и покачивает, что-то напевая. Прислушавшись, я почти вою – такой знакомой оказалась эта колыбельная.
– Ну что ты, маленькая, – по-русски уговаривает меня Витька. – Не надо плакать, мы все решим, все будет хорошо. Сейчас покушаем и все-все решим.
Я не могу ему ничего сказать – меня трясет так, как будто на вибромашине сижу, но муж… парень и сам все понимает, гладит меня, уговаривает, понимая абсолютно все. Наконец ему удается меня успокоить. Ну, почти. Достаточно успокоить, чтобы покормить, по крайней мере.
– Что это? – старательно удивляюсь я, глядя на тарелку, полную гурьевской каши, которую так любят… любили наши дети.
– Каша из моего детства, – отвечает мне Витька.
– А из чего она? – продолжаю старательно удивляться, хотя состав знаю, конечно.
– Манка, молоко, какао, – спокойно перечисляет парень, которого очень хочется обнять.
Это мой Витька. Помнит он наш «сон» или нет – это не так важно, потому что это мой родной, самый любимый на свете Витька. Мой навсегда единственный человек. Я просто чувствую это всей собой, поэтому послушно открываю рот, даже ничего не спросив, ведь это Витька! Крысы мы под стеклом или нет – это неважно, важны только он и «мы». Пусть слияния у нас не было, но мы все равно едины, и так будет всегда.