Новый реализм
Шрифт:
– Ну что, - сказал Наталье Алексеевне, - видимо, продолжить уже не получится.
Она явно собиралась возразить, но в дверь позвонили, хозяйка, невольно совершая изящные движения, побежала открывать. "Бой френд, - вспомнил Роман Валерьевич.
– Жалко. Вот одна бы в такой квартире..."
– Кто именно вызывал?
– первым делом поинтересовался врач.
Наталья Алексеевна приподнялась:
– Я. А что?
– Почему код неправильно назвали? Хорошо, что человек как раз выходил, а то бы уехали...
–
– Ясно. Так, все, кроме близких, освободите комнату.
– Врач стал раскрывать свой железный чемоданчик.
– Она на русском-то хоть говорит?
– Нет.
– Тогда переводчик нужен. Что с ней вообще?..
Роман Валерьевич вышел в прихожую. Потрогал стену - не известка, - прислонился. Слышал:
– Как ее зовут?
– Ана.
– Что - она?
– Ее зовут Ана. Фамилия - Родеску.
– Отчество?
– Отчество?.. У нее нет отчества - она иностранка.
Роман Валерьевич почувствовал, как кольнуло, словно слабым током, кончики пальцев: "Надо запомнить". И тут же досадливо поморщился - было. Кажется, в фильме "Осенний марафон", когда Басилашвили выкупал из вытрезвителя профессора-датчанина...
Взял с тумбочки пепельницу, снова пошел курить... Вообще бы уйти, но неудобно - вдруг помощь понадобится. Носилки, то, сё...
Вернувшись, нашел женщин, включая и Наталью Алексеевну, в проходе между прихожей и спальной. Они возбужденно разговаривали. Конечно, на английском. Кошки, задрав хвосты, терлись об их ноги.
– Кыс-кыс-кыс, - позвал Роман Валерьевич, не зная, чем себя занять.
Кошки не реагировали. Он подошел к женщинам. Послушал, стараясь понять, о чем они. От непонятных слов заломило в висках.
– Ну что, как там?
– не выдержал, обратился к Наталье Алексеевне.
– Сорри?
– Она не сразу сумела перейти на русский.
– Подозревают выкидыш. Сейчас повезут в больницу...
– О, это ужасно, - выдохнула хозяйка и как-то обжигающе взглянула на Романа Валерьевича.
– Извините, что так...
– Да что вы...
– И он чуть было не добавил - "наоборот".
– Что вы. Всяко бывает.
– Как? Я не совсем поняла.
– В жизни многое случается.
– О, да!
Серая кошка встала на дыбки, принялась точить когти о джинсы хозяйки. Мурчала. Хозяйка совсем по-русски согнала ее:
– Кыш!
– А кошки у вас бельгийские?
– спросил Роман Валерьевич.
– Оттуда привезли?
– Нет-нет. Эта - здесь. Такой комочек нашли в парадное. Теперь - красавица. А та из Санкт-Петербург везли. Мы один год назад приехали из Санкт-Петербург.
– М-м, красивый город.
– О, да!
Во время их разговора Наталья Алексеевна что-то говорила остальным. Может, переводила.
– Я хотела спросить, я не совсем поняла...
–
– Новый реализм, это совсем как было? Это но фикшен?
– Да нет, - Роман Валерьевич осторожно поморщился, - нет. Понимаете...
– Рассуждать о литературе сейчас казалось нелепым, но что делать.
– Понимаете, основа у нового реализма документальная, но форма вполне художественная. Что-то додумывается, какие-то факты меняются местами. Понимаете?
– Да, почти. Я читала вашу новеллу о службе. Об армий.
Роман Валерьевич уточнил:
– Которую Наталья Алексеевна перевела?
– У него было несколько рассказов о своей службе в пограничных войсках.
– Да, да. Эта... И вот... И правда ли, что в вашей армий так? Так ужасно. Беспросветность. Невыносимо.
Роман Валерьевич про себя усмехнулся: "Какие слова знает сложные". А вслух изумленно воскликнул:
– Что же там невыносимого? Дедовщины нет, никто не погибает. М-м... Простите, я забыл, как вас зовут.
– Нинка.
– Нина?
– Да, это по-русски Нина, а на флэмиш - Нинка.
Роман Валерьевич замялся:
– А как лучше называть?
– Лучше - Нинка. Я так привыкла.
– Хорошо. Так вот.
– Роман Валерьевич настроился подробно объяснить, что в его рассказе нет ничего невыносимого, а просто описаны сутки жизни на пограничной заставе. Обыкновенные двадцать четыре часа без чепэ, нормальные, не самые плохие из семиста тридцати...
Да, только настроился, подобрал аргументы, вспомнил факты настоящей невыносимости, но тут в прихожую медленно втекла процессия. Врач вел под руку согнувшуюся румынку, за ними - врачиха с чемоданчиком.
Женщины торопливо стали прощаться, что-то ободряюще говоря; снова слышалось это заклинающее:
– Ана... Ана...
Роман Валерьевич тоже посчитал нужным подать голос:
– До свидания, выздоравливайте.
Румынка измученно улыбнулась, пробормотала неразборчивое. Кажется, извинялась.
Проводив ее, и остальные засобирались. Как-то суетливо обувались, неловко натягивали плащи и куртки... Эта непритяность с румынкой выбила из колеи, и Роман Валерьевич чувствовал, что устал. Даже спать захотелось.
Пошел в гостиную за сумкой, глянул на диван и поежился - на кремовой обивке бурело пятно крови. Отвел глаза, взял сумку... Жалко диван - или чехол придется менять, или целиком выбрасывать. Скорей всего выбросят. Как на нем сидеть, помня, что он пропитан кровью. Тем более - любовью заниматься.
Быстро вернулся к дверям.
– Нинка, вы по-русски читаете?
– О, так... совсем плохо.
Роман Валерьевич вытащил книгу.
– Вот, возьмите на память. Может, полистаете на досуге.