Новый сладостный стиль
Шрифт:
– Слушай, Габи, я влюблен, мне нужны деньги.
– Что она, не дает тебе без денег? – поинтересовался сеньор Лианоза.
– В этом роде, – кивнул Александр. – Я вижу, ты в последнее время разбогател; поделись секретом, как ты делаешь деньги?
Мексиканец некоторое время молча смотрел на русского, в глазах у него уже начинали разгораться вольфрамовые проволочки, эти предшественники крестьянских революций, но вдруг они погасли, и он разразился добродушным, хоть и не очень-то пасторальным хохотом:
– Ты и в самом деле заторчал на какой-то жопо-единице. Слушай, Габи Лианоза тебе ничего не может сказать, но как один человек искусства другому он может тебе
Арам Тер-Айвазян по-прежнему сидел на высокой табуретке в кассовом боксе. Как всегда или еще больше, чем всегда, он был чрезвычайно серьезен и сдержан, ни дать ни взять член армянского кабинета в изгнании. Уже на подходе Алекс заметил то, на что раньше не обращал внимания: дымчатые очки «Порше», галстук «Версаче», часы «Картье». С таким добром человек сидит за кассой паркинга! Черт возьми, я тоже хочу в этот странный клуб богатых, и уж со мной-то Араму нужно поделиться секретом, ведь мы с ним немало водки выпили!
– Слушай, Арам, мне нужно сделать побольше башлей. Ты не можешь меня рекомендовать тем, кто знает, как это делается?
Арам был редким типом армянина: черная, как уголь, шевелюра и светлые устричные глаза. От корбаховского вопроса устрицы съежились, как будто под брызгами лимонного сока.
– А ты знаешь, что это опасно?
Корбах молча кивнул. Устрицы расширились и даже как бы подернулись перламутровой пленочкой дружелюбия.
– О’кей, друг, после полудня я тебя представлю важным людям, которые могут рассмотреть твою просьбу. Или могут не рассмотреть тебя в упор.
Душным дымчатым полднем – калифорнийское проклятье, ветер «Санта-Анна» начал свое внесезонное представление – Алекс и Арам прибыли в лос-анджелесский даунтаун, эту кучку небоскребов, торчащих из моря безархитектурных низких построек. Лифт одного из этих небоскребов поднял их на тридцать восьмой этаж. Упругий ковер, двери с медными ручками и табличками. На одной из них с неслыханно скромным достоинством значилось «Хорнхуф [135] и Бендер, лимитед». Поразительно красивая секретарша щедро улыбнулась посетителям.
135
…Хорнхуф… (от англ. horn – рог и hoof – копыто) – Рого-копытский.
– Хелло, Нэтали, – сказал Арам. – Мистер Хорнхуф нас ждет.
– Пожалуйста, присаживайтесь, джентльмены, – последовал чудеснейший ответ. Она пробормотала что-то мягкое и нежное в свою коммуникационную щель, потом встала и пошла к двери босса. Походка была само совершенство, просто-напросто ненавязчивая демонстрация всего самого великолепного.
Сквозь приоткрывшуюся дверь Корбах услышал знакомый голос, вопящий в телефонную трубку с такой дивной российской прогорклостью:
– А ты пошли его на хуй, Семен! Пусть сосет, манда чучмекская! – Мистер Хорнхуф оказался не кем иным, как активистом советского комсомола Тихомиром Буревятниковым.
Тих теперь витал над каньонами Лос-Анджелеса в роли некоего процветающего птеродактиля. Оторвался от совдепского рая и вот торчу, торчу неплохо, мужики! Лошадиная морда была покрыта теннисным загаром, общая картина впечатляла почти дейнековским тридцатых годов здоровьем, вот, правда, пальцы слегка дрожали из-за употребления разных сортов виски. После первой инвестиции, сделанной через ответсотрудника Завхозова, Энский, чрезвычайно довольный,
– Эх, ребята, как я рад вас видеть! – сказал Тихомир с хорошей советской задушевностью. – Помните, как в прошлом году-то гудели, вы двое, я, Стаська Бутлеров! Такой выработался настоящий тим спирит! [136] Как ты, Сашок, когда-то пел, «нас много в нашей четверке»! Забыл? А я вот помню, некоторые вещи не забываются, бадди! [137] И вот всего лишь за год эка нас разбросало! Нет, братцы, что-то мы все-таки теряем в этом мире чистогана! – Нашвыряв тут комсомольских восклицательных знаков, Тихомир умолк, как бы предлагая теперь изложить, за чем пришли. В глазах его и впрямь читалось страдание.
136
…тим спирит (от англ. team spirit) – командный дух.
137
…бадди (от англ. buddy) – дружище, приятель.
– Слушай, Тих, Саше деньги нужны, – сказал Арам.
– Сколько? – радостно воскликнул Буревятников. Он открыл ящик стола, со странным каким-то осуждением покачал головой, захлопнул ящик, взялся за чековую книжку, расписался, рванул листок, перебросил Корбаху. – Сумму проставишь сам!
– Ты меня не понял, Тих, – сказал Александр. – Я не хочу брать в долг без отдачи. Я просто хочу зарабатывать так, как Арам, как Габриель Лианоза, как другие ребята в гараже, не знаю уж кто.
– А вот это ты зря, Сашок, – печально проговорил Тихомир. – Тебе не нужно лезть в это дело. Тобой интересуются, постоянно тебя мониторят. Нет, Арамчик, нам нужно Сашу Корбаха в стороне держать, как декабристы Пушкина. Зачем тебе, Саша, такие опасности?
Саша вдруг вдохновился и встал:
– Эх, Тих, я не Пушкин, Тих, не дворянин, а просто шут, мой дорогой! Есть сходство по части семитской крови, он эфиоп, а я еврей-ашкенази, но все-таки меня не надо беречь. Дети мои, Арам, Тих, и ты, отсутствующий Бутлеров, знайте, что не алчность меня толкает в погоню за дензнаками, но любовь! В жизни моей, в небесах над этой страной, разворачивается для меня спектакль последнего вдохновения, и, если я его упущу, мне позор!
– Как излагает! – воскликнул мистер Хорнхуф.
– Это из поэзии? – суховато осведомился Тер-Айвазян.
Александр определенно умел разговаривать с комсомольским активом. Рогокопытский взволнованно встал, зашагал по своему офису, украшенному шелковолокнистой копией Ван-Гога. «Где-то по большому счету я тебя хорошо понимаю, Саша!» Он подошел к большому окну, сквозь голубоватое стекло которого на многие-многие мили просматривалась калифорнийская пустыня. Некоторое время стоял молча, потом мощно потянулся всем телом. Словно беглый огонь взвода страшно прохрустели его сочленения. «Ох, как хочется пробиться! – взмыл голос Буревятникова. – Пробиться сквозь все эти стекла и полететь, полететь, полететь!»