Новый сладостный стиль

Аксенов Василий Павлович

– Что бы вы хотели испить, Марджори? – спросил он. – Чай, кофе, минералку, пиво, скотч?

Ответ был самым неожиданным:

– Спасибо, мистер Корбах, пиво подойдет.

И подошло. Стоило запомнить вид Марджори Корбах с банкой «Бада» среди безобразия незавершенной квартиры.

– Йес, мэм, – он сидел перед ней, скрестив пальцы на одном из колен скрещенных ног, ну, чтобы точнее, на левом. В СССР это была его любимая «репетиционная позиция». Нора любила комментировать эту позу: «Посмотрите на руки мастера, дорогие читатели! Посмотрите на нервное подрагивание пальцев! Оно отражает большую художественную натуру!» Он смотрел на гостью и думал, что ее «мистер Корбах» дает понять, что она не считает его родственником ни с той, ни с другой стороны. Ну что ж, его «мэм» сигнализирует о полном понимании ситуации.

– Алекс!!! – внезапно с тремя восклицательными знаками вскричала одна из лучших девушек поколения пятидеся-тых, и вся невысказанная обида этого поколения, казалось, прозвучала в этом крике. – Стенли пропал! Его должны были выписать из этого ужасного госпиталя, но ночью он исчез! Ушел не замеченный никем! Я вчиню им иск на десять миллиардов! Мой любимый муж испарился! – Восемь фаллосов, то есть восклицательных знаков, милостивые государыни, можете не пересчитывать, прозвучали в этом пространном вопле несчастной женщины. Алекс Корбах пошевелил своими художественными пальцами, как бы пытаясь снизить уровень экзальтации.

– Не беспокойтесь, Марджори! Он не был похищен, не ждите требований выкупа, уверен, что он исчез по собственному разумению.

– Это случилось четвертый раз, – прошептала Марджори. Кровь могла свернуться в жилах

от такого шепота. – Четвертый раз за двадцать три года нашего брака. Он все время шутил о своих исчезновениях, но я отношусь к ним очень серьезно. Это опасно, Алекс! Он ненормальный! К нему при-ходят гости из прошлого! С теми рычагами финансовой мощи, что в его власти, он может сотворить что-то ужасное! Он может разрушить наш дом, семью, корпорацию, всю страну! Пожалуйста, Алекс, не обращайте внимания на то, что я немного таращу глаза, это базедка, ничего более. Знайте, что я готова пожертвовать собой ради моей семьи, Алекс Корбах (подчеркиваю, Корбах!), но я не хочу жертвовать моей семьей, всем нашим кланом ради заумных идей, рожденных мужским климаксом!

Да, мы богаты, но богатые тоже люди, они могут плакать, впадать в отчаяние, жертвовать собой ради близких, как я готова пожертвовать собой ради Стенли! Всякий знает, что получается из этих паршивых эгалитарных теорий: нацизм, большевизм, терроризм, вы знаете это лучше, чем я.

Алекс, вы были ближайшим другом моего мужа в течение последних трех лет. Меня даже немного раздражало постоянное упоминание вашего имени. Алекс там, Алекс здесь, Алекс сказал то, Алекс сказал это… да-да, пожалуйста, еще пива, большое спасибо… Теоретически вы даже наш дальний родственник, не правда ли? Знаете, я никогда не возражала против вашего романа с Норой. После ее бурной жизни она наконец-то нашла тихую гавань. Алекс, позвольте мне сказать прямо: только вы можете спасти нашу семью от позора! Я уверена, что Стенли скоро явится к вам выпить и поговорить. Пожалуйста, дайте мне только знать, что он жив! Я даже не осмеливаюсь просить вас о великом одолжении, но, может быть, вы все-таки попробуете отговорить его от этих ридикюльных эскапад?

Она уронила лицо в чудеснейший платок, плечи ее слегка тряслись, в этот момент она была похожа на студенточку колледжа из какого-нибудь классического фильма. Она всего лишь на два года старше меня, подумал АЯ. Чтобы подавить неуместные эмоции, он оторвал глаза от Марджори и стал смотреть на городскую жизнь за окном.

Становилось темнее, и благодаря этому вся картина приобретала более резкий фокус. В толпе у метро ямайский верзила выпустил изо рта длинный язык огня. Несколько прохожих упали перед ним на колени: «Пощади, Заратустра!» Он помахал обеими руками вдаль, как будто говоря: «Поздравляю, Сашка Шут! Ты стал персонажем настоящей „соуп-оперы“!»

VII. Чудо в Атланте

Однажды бес занес меняВ аэропорт Атланты.Своей огромностью маня,Он был сродни Атланту,Негоцианту,Тому, что шар наш приволокВ торговую аренуИ там стоит, не сдвинув ногИ не назначив цену.Хорош «челнок»!Все было тут с плеча верзил,Столицам по ранжиру.Подземный поезд развозилТолпищи пассажиров,Гуляк, транжиров.Увидеть перуанских лам,Услышать перезвоныТибетских лам, и по деламВзлетали авионы.Всем им шалом!В суме, висящей на плече,Тащил свою я утварь,Когда вдруг началось чепе:Центральный сел компьютер.В одно из утр.Толпа кричит, как грай ворон.Кружится хаос адский.У всех ворот водоворот:Ни взлета, ни посадки!Вали, народ!Уже был съеден весь попкорн.Запал угас в унынье,И на полу среди колоннНарод полег, как свиньи.Вот вам и свинги!Вдобавок к этому, друзья,Взыграла stormy weather, [158] Из тех, что не осмелюсь яЗарифмовать с together. [159] Прощайте, грезы!Как космы черной бороды,Качалась вся округа.С огромной массою водыТайфун явился «Хьюго».Порвал бразды.Казалось, треснет свод опор,И хлынет стынь из трещин,И рухнет весь аэропорт,Как Атлантида-стейшн.Завалит грешных.Я в Айриш-пабе присягалНа верность белу свету,Когда бармен вдруг дал сигналИ крикнул: «Пива нету!»Без этикету.Иссякло пиво! Кто бы могСухим представить днище?!Растряс земли, кислотный смог —Все было бы попроще.Где пива сыщешь?Вдруг к стойке бара меж кирюхПрошла младая дама,Мудра, как сонмище старух,Свежа, как дочь Адама.И шелест брюк!Весь свет затих, узрев красу,Забыв о молний сваре.Светясь, спустился парашютС гондолы Портинари.Взяла «Кампари».Протрепетала сотня лип,Процокали подковы,И вдруг запел какой-то тип,Жонглер из графств Московии,Хрипат и сипл.«Пропитых связок аппаратНе годен для кансоны,И все же, братья, воспарюС кансоною для донны,Столь окрыленныйЕе божественной красойИ благородством жестов!Так грезит старый кирасирО молодой невесте:Он не из жести!Мы не встречали этих глаз,Пожалуй,

семь столетий,А тот, кто к сальностям горазд,Наказан будет плетью.Таков мой сказ.О ты, чистейшая из жен,Прими мою музЫку!Ведь я Амуром поражен,Хоть и ору тут зыком,Под звездным знаком.Стожары греют небосвод,Вселяют жар в мужчину.Не там ли мир святых свобод,Не там ли все причины,О чем кричим мы?Ты видишь, наша жизнь пошла,Потерян смысл отличий.Скажи, откуда ты сошла,Святая Беатриче,В наш бренный шлак?»Он оглянулся. Все вокругМолились без опаски,Майамский загорелый другИ мужичок с Аляски,Адепты ласки.Один почтенный джентльмен,Чикагский венеролог,Держа на вилочке пельмень,Вдруг разразился солоВслед за жонглером.Он пел о шалостях любви,Венериных проказах,О том, как мало соловьиПекутся о стрекозахИ о занозах.Святая Дама, он молил,Пошли нам жар без мошек,Сироп священный без смолы,Сады без мандавошек,И черствых плюшек.Весь клуб мужчин запел вослед:Строитель, жулик, лектор,Мулов погонщик и ослов,И хомисайд [160]– инспектор.Так много слов!Святая Дама, укажиОбратный путь в за-древность,Где не пускала в ход ножиЛюбви убийца, ревность,Сестрица лжи.Засим настал разлуки миг.Вертеп ирландский дрогнул.Тревожно изогнулся мим,Поэт скривился, вогнут,Тоской томим.Парижский вскрикнул брадобрей,Заплакал жрец науки.Тут был объявлен первый рейс:«Юнайтед», на Кентукки.Будь к нам добрей!Так ничего и не сказав,Она сошла со стула,Бела, как горная коза,Легка и не сутула.Как ветром сдуло.И всякий, кто в быту суров,И те, кто к сласти падки,Смотрели, как сквозь блеск шаровОна идет к посадке.Бесшумный взрывВ ее «Кампари» просиял.Бесшумны были вопли.Фонтан взлетал и угасал.На всех пришлось по капле.И сны усопли.

158

…stormy weather… – штормовая погода (англ.).

159

…together – вместе, одновременно (англ.).

160

…хомисайд… (от англ. homicide) – убийство.

Часть VIII

1. «Пинкертон»

Прошло десять месяцев после завершения седьмой части, и наступила, говоря языком академических семестров, Осень-87. Декорации существенно изменились. Большой территорией со своей внушительной застройкой в роман вступил кампус университета «Пинкертон». Псевдоготические башни здесь перекликаются с постмодерном, придавая пространству некоторую загадочность. В связи с новыми веяниями столетний монумент основателю школы, который был, кажется, каким-то колониальным предком знаменитого английского сыщика, со всеми своими причиндалами в виде треугольной шляпы, парика, доброго голубиного зоба, трости, которой ему столько раз хотелось протянуть вдоль спины своих студентов, нерадивых увальней Вирджинии, а также в виде чулок и башмаков с пряжками, оказался на основательно покатой площади, образовав центр некоей «концепции сдвига».

Ну что еще нового? Прибавилось, конечно, огромное количество персонажей в лице двадцати пяти тысяч студентов «Пинкертона». Вот они тащатся от своих пространных, как пастбища, паркингов к учебным корпусам – кто в лохмотьях под стать Председателю Земли Велимиру, а кто по правилам клуба: блейзер, галстучек, шорты, румяные колена, похожие на подбородки гвардейцев. Одного спросишь, куда пойдет после учебы, ответит: в ЦРУ. Другой скажет: в мировую революцию. Немало в этих бредущих толпах и персидского народа. Вот интересно, клеймят Америку «Большим Сатаной», а детей посылают к Сатане на учебу. Наши ребята спрашивают этих приезжих: «Правда, что у вас там нельзя выпить, гайз?» Те отвечают: «Днем нельзя, а ночью можно, если двери хорошо закрываются». И долго там у вас так будет с этой факинг революцией? Персы смеются. Если мулла сядет на осла, он уже с него не слезет, пока осел не сдохнет. Похоже на нашу советскую родину, думает, шагая вместе со студентами «режиссер-в-резиденции», только там вопрос иначе стоит: кто раньше сдохнет, осел или мулла?

Дорожки вьются среди обкатанных под машинку зеленых холмов. Путь неблизок, наслушаешься всякого, даже персидских анекдотов. По мере движения дорожки сливаются, народу становится все больше, но основная толпа стоит возле здания Студсоюза. Страна борется с никотином, а тут все дымят. Хей, мэн, как дела, я тебя вчера ебеныть видел! А я тебя вчера ебеныть не видел. Давно тебя ебеныть не видел, мэн! А я тебя целый ебеныть век не видел! Как ты там факинг дуинг? Я дуинг факинг грейт! Какого же фака ты не прихилял к Трейси? Я факинг вчера был у Сусси, фак-твою-расфак! Ну-с, господа русские читатели этого романа, если вы думаете, что наиболее употребляемое слово этих диалогов имеет отношение к слову «факультет», мы спешим вас разуверить: только отчасти, судари мои.

И вот после таких стояний через четыре года появляются великолепные специалисты и по «относительности» и по «безусловности», с беспочвенной ядовитостью думал Александр Яковлевич, проходя через эту толпу, хотя прекрасно понимал, что далеко не все студенты тут стоят, и те, что тут стоят не всегда тут стоят, и толпа сама по себе не всегда тут стоит. Оснований для сарказма у АЯ после первого года университетской работы было не так уж много, все шло здесь у него совсем недурно, но такова уж извечная российская диссидентщина: восторгов от нее не дождешься, а вот «поросячьего ненастья» навалом.