Новый стандарт
Шрифт:
Решив на время отложить процесс воспитания нахала, Манфред повернул голову в направлении, на которое указывал грязный палец холопа. Негодование и ярость прошли, уступив место непониманию и смутной тревоге. На голубой глади горизонта маячили два едва различимых белых пятна парусов.
– Господин барон, я в жизни не осмелился бы, но…
– Замолкни! – перебил оправдания властный голос хозяина, руки которого уже отбросили плеть, а глаза были прикованы к белым точкам на водной глади.
Корабли находились еще далеко от берега, но опытный глаз командира безошибочно определил принадлежность судов, их скорость, грузоподъемность и степень загрузки. Это, без сомнения, были две легкие торговые
После того как прагматичный мозг командира наспех сопоставил скорость движения посудин с оставшимся до побережья расстоянием, тревога прошла, сменившись удивлением и любопытством. Несмотря на продолжительную войну и постоянные пограничные стычки, купцы из Господина Вольного Города продолжали активно торговать с островитянами-альтрунсами и прибрежными герканскими городами. Однако плавали сами редко, предпочитая принимать гостей у себя или на пустынных, необитаемых островах вблизи побережья, а уж если выходили в открытое море, то большими караванами, не менее дюжины судов.
Присутствие на палубе вооруженных людей еще ничего не значило, каждый купец надевает кольчугу в плавание или в поход, но челны шли прямо к берегу, в то время как до ближайшего торгового города оставалось не менее тридцати миль. Возможность кораблекрушения отпадала: оснастка казалась целой, корпуса челнов не были побиты волнами, да и море было спокойным на протяжении трех последних недель.
«Нет, они точно приплыли не по торговым делам, что-то им здесь нужно, но что?» – размышлял командир крепости, беспокоясь из-за появления сил врага во вверенной ему Магистром Ордена округе.
– Господин барон, надо уходить, возвращаться в замок! – скулил напуганный Франц, более не решаясь подходить к господину ближе чем на пять шагов.
– Чего ты дрожишь, дурень?! – прервал рыцарь стенания слуги. – Они еще в море и до берега доберутся не скоро. Уйти сейчас глупо, дождемся, пока они высадятся, разгрузят суда; пересчитаем, сколько их, а уж потом поскачешь в замок и приведешь отряд.
– А вы, мой господин?! – В глазах холопа светился испуг, непонимание барского безрассудства.
– А я прослежу, куда они направятся, – меланхолично ответил Манфред, занимая удобную наблюдательную позицию на траве под растущим на самом краю обрыва деревом.
Высадка отряда началась намного раньше, чем предполагалось. Причина тому крылась не в сказочном везении и не в неожиданной смене ветра, а в безответственной, по мнению барона, манере вольноградских рулевых проводить корабли сквозь прибрежные рифы. К тому же лесовики не стали выбрасывать трап и спускать на воду лодки, а по-простецки попрыгали через борт на мелководье, в десяти-пятнадцати метрах от берега. Даже с вершины скалы, где прятался Манфред, был отчетливо слышен противный, скрежещущий треск древесины, царапающейся и расщепляющейся от ударов об острые камни дна.
Однако барон ошибся, списав варварское отношение к шхунам на простую небрежность. Дикарям были больше не нужны суда, они не собирались возвращаться на них обратно. Как только разгрузка походного скарба была закончена, моряки отвели корабли подальше от берега и затопили, даже не сняв паруса и снасти.
«Лесовики прибыли надолго, с военной миссией и возвращаться обратно будут через леса», – подытожил неутешительные наблюдения Манфред, предвкушая возникновение больших проблем в его полуцерковном, полувоенном хозяйстве.
Рыцарь не сдержал слова, опрометчиво данного слуге, и не отослал его в замок, поскольку сообщить пока что было абсолютно нечего. Если бы ополченцы избрали для возвращения морской путь, то диспозиция была бы куда проще: оцепить прибрежный район и ждать, пока отряд не вернется к челнам или не посетит одну из мелких, разбросанных по лесу деревушек лантов. Сейчас же ситуация была неясной и непредсказуемой. Полсотни хорошо вооруженных и явно хорошо обученных бородатых головорезов тайно высадились среди прибрежных скал, затопили корабли и поспешно уходили в лес, тщательно заметая следы своего недолгого пребывания на берегу.
Францу не суждено увидеть спасительных стен замка, пока он, барон Манфред фон Херцштайн, не будет знать намерений врагов и точного маршрута их передвижения.
Поезд слегка качнуло на крутом повороте извилистого дороги. Дарк проснулся от неожиданного удара левым виском о стекло. Глаза моментально открылись, и беглецу удалось застать свое тело в том странном, загадочном состоянии внезапного пробуждения, когда слуховые, зрительные и прочие рецепторы ощущают настоящее, а не успевшее отойти от сна сознание находится в иллюзорном мире грез или в видениях из далекого прошлого, как это было на этот раз. «Какой тогда шел год и как меня звали? – пытался вспомнить давно минувшие дни Дарк, вновь закрывая глаза и давая сознанию время освоиться в реальном мире. – О, вспомнил: барон Манфред фон Херцштайн по прозвищу Манфред Жестокий, северное побережье, конец лета 1240 года. – На губах долгожителя появилась легкая улыбка то ли ностальгии, то ли иронии. – Хорошие были деньки, да и имя тогда гордо звучало, а вот сейчас с таким выжить трудно: клеймо тупоголового кровожадного маньяка на всю жизнь. Другие времена, другие нравы…»
Иногда к нему приезжали издалека морроны и жаловались на современную жизнь. «С нынешним поколением трудно ладить, невозможно найти адекватную позицию в общении и понять алогичный, порой абсолютно иррациональный ход беспринципных, запутанных мыслей!» – искренне негодовали они и получали в ответ дежурное изречение мудреца бессмертных: «Хлеба и зрелищ!»
По мнению Дарка, жить стало намного проще. Общество развивается, стремясь обрести гармонию в новых формах и упростить извечно витиеватые, запутанные межличностные отношения. Разрозненные и абстрактные понятия с расплывчатыми границами Добра и Зла медленно, но верно приводятся к всеобщему денежному эквиваленту. Процесс замены протекает настолько эволюционно и неторопливо, что неуловим для взгляда большинства обычных людей.
Поколение за поколением люди по-другому ощущают себя в мире. Понятия «хорошо» и «плохо» постоянно колеблются и теряют четкие очертания, сливаясь воедино, вытесняя друг друга или взаимозаменяясь. Еще двести лет назад лозунг только что оперившейся из подросткового возраста молодежи звучал: «Честь превыше всего!», в начале двадцатого века на смену понятиям «честь», «достоинство», «долг» пришли их менее радикальные эквиваленты: «совесть», «свобода», «мораль», «гуманность». Сейчас же идеалов просто не было, общество пресытилось ими и заменило их на всеобъемлющее, примитивное требование: «Хлеба и зрелищ!», модифицированное на современный лад: «Бабок и развлечений!» Не важно, откуда ты достал деньги на забавы или что ты за человек; главное, чтобы развлекаловка «имела место быть».